Не вернуться назад... - Кононенко Иван Владимирович (книги полностью бесплатно txt) 📗
Выстрела я не услышал или не обратил внимания. Когда я вытянул правую руку с автоматом, что-то ударило в приклад, тут же одеревенела рука, пальцы в варежках разжались, и автомат остался лежать на снегу. Я попытался взять его, но пальцы не слушались. Кто-то толкнул меня сзади в сапог, чтобы я не задерживал движения. Я схватил автомат левой рукой и пополз, не понимая еще, что случилось с правой. Ползший впереди меня был уже метрах в десяти-пятнадцати, и я попытался его нагнать, да и задний, как говорится, наседал мне на пятки. Когда мы добрались до оврага, я понял, что ранен: правый рукав был полон теплой липкой крови, рука не слушалась и была очень горячей.
Подползший ко мне помкомвзвода сердито спросил:
— Что с тобой, что ползешь как сонный?
Я сел на снег и расстегнув маскхалат, стал заглядывать в рукав шинели, как будто мог что-нибудь там разглядеть в темноте. Кровь закапала на снег.
— Давай быстро в расположение, к санинструктору в землянку, — скомандовал помкомвзвода, увидев, что я ранен.
Взяв в левую руку автомат, пригнувшись, я поспешил оврагом в расположение.
Санинструктор стащил с меня маскхалат, шинель и, разрезав рукава гимнастерки и нижней рубашки, промыл и перевязал рану. Ранение сквозное пулевое ниже локтя, по тем временам пустяковое. Но рука уже припухла. Появилась боль. Подташнивало.
Санинструктор сказал:
— Оставайся до рассвета в землянке, и мы тебя отправим вместе с другими ранеными, или, если можешь, иди один. Нева замерзла. На том берегу спросишь.
Я выбрал второе. С помощью санинструктора оделся, подвязал руку бинтом и вышел из землянки. Снег прекратился. С Ладоги дул не сильный, но холодный ветер. Под ногами поскрипывало: подмораживало. Ночью снайперы отдыхают, поэтому, не пригибаясь и не придерживаясь траншеи, я пошел напрямик к Неве. Конечно, ночью тоже стреляют, и шальная пуля или осколок может достать так же, как и днем, но тот, кто побывал на переднем крае, ночью на эти вещи не обращает внимания.
Через несколько минут я добрался до Невы. Остановился на ее обрывистом берегу и посмотрел вниз. Темная полоса могучей реки, изогнувшись между высокими берегами, застыла в своем ледяном панцире. Что-то таинственное и грозное было в суровой картине замерзшей реки в эту зимнюю ночь. Чувствовалось дыхание недалекой Ладоги.
Я осторожно спустился к реке, потрогал ногой лед, хотя знал, что по нему уже ходят люди и перетаскивают легкие грузы на санях. Лед даже не скрипел подо мной, и я, как по тротуару, пошел к противоположному берегу. Пули тут не свистели. Только редкие снаряды с воем проносились надо мной в ночном небе, и потом слышался их глухой взрыв где-то далеко в тылу.
Я вышел к противоположному берегу в том самом месте, где три недели тому назад под вражеским обстрелом вскочил в лодку и поплыл на «пятачок». В этом месте к Неве подходит глубокий овраг. По его стенке выкопана траншея. Она спускается к самой реке.
…Тогда был марш. Долгий и трудный. В один из последних дней октября нас подняли очень рано. Судя по тому, что мы успели сделать до рассвета, то это было где-то сразу после полуночи. Оставив свои обжитые землянки и прихватив все, кому что положено, мы спустились в овражек, построились и затем направились в район сосредоточения. Там посидели на дорожку, а кое-кто даже вздремнул, и затем двинулись в путь, оставив нашу Московскую Славянку в надежных руках бригады морской пехоты, которая нас сменила. Витя, смачно зевая, проворчал:
— Кому это понадобилось поднимать нас в такую рань? Хотя бы кто сказал, где мы сейчас находимся и куда направляемся, а то идешь и не знаешь, зачем и куда.
Андрей ответил:
— Находитесь вы, товарищ Плотников, в районе Усть-Славянки, недалеко от Металлостроя, а куда направляетесь — это есть военная тайна.
— Ну вот, сразу все стало ясно, — заметил кто-то.
— Разговорчики! — негромко, но убедительно скомандовал помкомвзвода Собко.
От быстрой ходьбы сон пропал и настроение поднялось. Помкомвзвода ушел в голову колонны, и разговор возобновился.
— Что ни говори, а жалко уходить с насиженного места. Худо ли бедно ли, а больше месяца тут прожили.
— Но с другой стороны, оно как-то интересно побывать на новом месте.
— Ребята! А может быть, в Ленинград? А что, разве так не бывает? Выводят же части на отдых, на переформировку…
— Оно, конечно, неплохо бы после окопов и землянок в казарму.
— Поспать на свежей постельке.
— После баньки…
Но Ленинград мы обошли стороной. На окраине по мосту перешли Неву и двинулись дальше на северо-восток. На каждом привале думали, что наконец-то пришли. Но снова раздавалась команда: «Подымайсь!.. Шагом марш!» И мы, промерзшие и усталые, проклиная войну и все на свете, еле отрывались от земли. Под ногами чавкала грязь, перемешанная со снегом, который порывался уже сколько раз выпасть и все таял. Земля раскисла, дороги развезло. Дождь, снег и грязь сидели в печенках. Но это было бы полбеды. На фронте это в порядке вещей. Была неприятность более серьезная. Нормы питания за последнее время заметно снизились, питание ухудшилось. Большие физические и нервные перегрузки, недоедание и постоянное неприятно сосущее ощущение голода — плохое сочетание. Все, конечно, понимали, блокада, город и фронт полностью отрезаны от Большой земли. Но от этого легче не было. Недостаточное питание и резкие перемены погоды давали себя знать все больше и больше. Люди похудели, осунулись, часто болели. Даже ослабевшие лошади еле тащили орудия и грузы…
Куда мы идем? Толком пока ничего не знали. Поздно вечером сделали привал в небольшой деревеньке — с десяток домиков на бугре. Там нас ожидала полевая кухня. После ужина последовала команда отдыхать. Помкомвзвода, Андрей и я отправились искать ночлег. Разговорились. Андрей сказал:
— Топать нам, братцы, осталось недолго. Завтра будем на месте как пить дать.
— А там что? — не сдержался я.
— Как что? Там курорт. Не Сочи, конечно, но что-то около этого.
— Ладно молоть, — прервал его помкомвзвода. — Тут все свои. Если знаешь, говори, а так чесать язык не за чем.
Андрей подумал, по-видимому, для солидности, а затем то ли в шутку, то ли всерьез ответил:
— Ну, если только между нами, то скоро будем на Невской Дубровке. Поселок тут есть такой на Неве, с нашей стороны. На той стороне тоже поселок поменьше, Московская Дубровка называется. Торфоразработки там, ГЭС и тэ пэ. Еще, говорят, наступать будем. Ну это за что купил…
Я спросил:
— А почем ты знаешь, что мы туда идем?
— Знаю. А вот ты будешь много знать — долго жить будешь.
Разговор у нас на этом кончился. Подходящего места для ночлега мы не нашли. Все дома и сараи были битком набиты. Лейтенант, выслушав наш доклад, указал на два дома в середине деревни, приказал там взводу ночевать.
На следующий день, к обеду, мы были на месте. Штаб дивизии расположился в деревне Есколово, все остальное вокруг, в лесу. Лес показался хмурым и взъерошенным, к тому же мокрым и неуютным. Но делать было нечего, и после обеда мы взялись за рытье землянок и всякого рода укрытий.
Стояли в лесу три дня. Получили фуфайки, ватные брюки, неприкосновенный запас (НЗ), помылись в полевой бане, привели в порядок оружие. Последнюю ночь долго не ложились спать. Получили фронтовые сто грамм, даже откуда-то немного добавили. И тут впервые я услышал, как помкомвзвода запел. Сидели у печки, молчали, и тут помкомвзвода тихо начал: «Догорай, гори, моя лучина…», другие подтягивали. Я не знал этой песни и слушал. Она показалась мне тогда проникновенной, берущей за душу и очень уж созвучной нашему настроению.
Утром был митинг. На нем выступил командир дивизии генерал-майор Бондарев. Он сказал: «Товарищи красноармейцы! Вы обязаны хорошо осознать, что от каждого из вас зависит успех наступления, что на Неве идет сейчас главная битва за Ленинград». Командиры и политработники в беседах подчеркивали важность предстоящего наступления, говорили, что в Ленинграде люди гибнут от снарядов и бомб, голодают, враг разрушает великий город на Неве.
