Небо в огне - Тихомолов Борис (книги онлайн полные .TXT) 📗
И вдруг, словно обухом по голове, кто-то произнес совсем рядом длинную фразу на чужом гортанном языке. Потом раздался звук, будто ложкой выскребывают котелок, и чавканье. И кто-то ответил, тоже на чужом языке, грубым простуженным голосом.
Сергеенко сжал пальцами Анатолию плечо:
- Румыны!…
И тихо- тихо стал отползать в сторону. Алексеев за ним. Ему было уже все равно. Он больше не ощущал холода, только боль в мышцах рук, тупая, гнетущая боль, отдающая в позвоночник, в затылок, в мозг… До слуха дошло, словно откуда-то издалека:
- Ефремов, диски набил?
- Набил, товарищ гвардии старшина!
- Сколько?
Ответа он не услышал. Что-то внезапно навалилось на него, придавило, ткнуло лицом в болотную жижу…
Васькины четверги
Радуя душу и глаз, линия фронта на нашей карте кое-где уже перешагнула через границу Союза ССР. Уже красная линия клином подошла к Варшаве и, опускаясь вниз по Висле, захватила важные опорные узлы противника: Сандом, Жешув, Добромиль. И Станислав уже у нас, и Коломыя!
Гитлеру уже капут, это ясно. При такой обстановке только маньяк может на что-то надеяться; А на что? На чудо? Чуда не будет! Это явление редкое, и оно, по крайней мере, уже произошло. Наши военные заводы были на колесах: на пути в Сибирь и на Урал. Бери Россию голыми руками!
Не далась Россия Гитлеру! И это в те труднейшие годы, когда против бронированного танкового вала русский солдат шел в атаку один на один с зажигательной бутылкой в руках… И вал был остановлен. Вот это было чудо!
Конца войны еще, конечно, не видать, но все же… И мы нет-нет и помечтаем - какое счастье будет, когда наступит мир! И всякий раз, прослушав сводку Совинформбюро о фронтовых делах, мы кидались к карте, расстилали ее, всю разрисованную стрелками, кружочками, изломанными линиями, и чертили новые. И радовались, и мечтали. Враг отступал. Но война есть война. С одной стороны, ты радуешься, а с другой… иногда екнет сердце: «Вот будет обидно, если убьют на самом финише!»
Я себя одергивал: «Не расслабляться! Не расслабляться». Ох, как это плохо-отвлекаться на финише! Задумываться, оберегаться, начинать принимать какие-то меры. Если ты очень хочешь жить, желай. Но желай активно. И не отвлекайся! Все силы на разгром врага-вот твоя единственная цель.
А с моим заместителем было что-то неладно. Из пяти боевых - три возврата. По вине материальной части: то моторы затрясут, то упадет давление масла. Техники ищут, копаются, гоняют моторы на всех режимах. А я подписываю сводку о возврате: «Из-за неисправности моторов». Тяжело подписывать. Стыдно. Лучшая эскадрилья в дивизии!
И я - в каком положении: с одной стороны, должен верить на слово летчику, а с другой, не могу не верить техникам, уверявшим в том, что моторы исправны. И уже в душе начинает копошиться червь сомнения. А как проверить? Как?…
Ломаю голову. Гадаю, словно ворожея на кофейной гуще. Передо мной листки бумаги и в разных вариантах записи: когда, в какой час, по какой цели? Ведь должна же быть какая-то закономерность?!
Пока гадал, еще три боевых я один возврат, опять у Васькина!
Пишу: «Четверг, такого-то числа…» Стоп! Четверг! А не тут ли загвоздка? Четверг… четверг… Ах, у меня нет календаря! Календарь в военное время - о-о-о! Звоню в штаб полка.
- Будьте добры… Ничего здесь странного!
Через десять минут получаю данные. Все возвраты совпали с… четвергами!…
Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Четверг. А что такое четверг?
Я стою на квартире у глухой старушки Агафьи Тимофеевны, опрятной и богомольной. С великим трудом объясняю ей, что мне надо.
- Шетверг? - шепелявит Агафья Тимофеевна.- А это ш нешастливый день для Николая, Никифора, Ксенофонта…- и пошла и дошла перечислять имена святых угодников.
«Нешастливый», значит? Та-ак. Я уже знаю, что мне делать, и страшно нервничаю: ведь могло бы быть и совпадение! И я молчу. Никому ничего не говорю. Никому!
Как из зло - понедельник, вторник и среда - нелетная погода. А четверг удался с утра! Цель - узловая станция Кельце, на территории Польши. Рядом большой аэродром, забитый - самолетами. Осиное гнездо! Бить там будут дай-то боже - и сверху и снизу…
Полк выруливает, а я, против обыкновения, - сижу. У меня «не ладится» с правым мотором. Я кричу и гоняю техников. Прибежал инженер. Небывалый случай! Лучший техник, и так опозорился!…
Сижу в кабине, наблюдаю за Васькиным. Он справа от меня, на двенадцатой. Тоже не торопится. Что-то копается, долго гоняет моторы. Наконец, выруливает. Командую к запуску и, к удивлению техников, тут же выруливаю вслед за Васькиным. Пропускаю его вперед, даю ему взлететь, а сам… заруливаю обратно.
Все всполошились. Небывалое явление! Запрос по радио:
- Что случилось?
- Ничего особенного! Небольшая неисправность-. Через полчаса вылетим.
Полк улетел, только я один остался. И душа у меня разрывается: а вдруг!…
Инженеру все-таки пришлось сказать. Тот понимающе кивнул и благодарно улыбнулся.
Бежит связной из К.П. Там интересуются, когда взлетим.
- Сейчас вылетит, - отвечает инженер.- Минут через двадцать.
Сидим, ждем, прислушиваемся. Тихо. В звездном небе висит тоненький серпик луны. Народился! Показать бы ему денежку, да деньги нам сейчас ни к чему. Нас кормят, поят, обувают, одевают. -В театры мы не ходим, в рестораны тоже. Все это где-то далеко-далеко, в каком-то призрачном прошлом, а для кого-нибудь и в будущем…
- Чу! - восклицает инженер.- Слышите? Идет! Прислушиваюсь. Да, точно - идет «ИЛ-4». И в груди у меня славно пружина закручивается.
- Хорошо, встречайте его. Моторы не выключать. Васькина ко мне!
Я уже не сомневаюсь, что это Васькин. Сильно бьется сердце. Что я ему скажу? И как? А не сорвусь ли? Ведь надо ж все-таки сделать так, чтобы никто не догадался. Конечно, этого не скроешь, но чтобы не было официальных отправлений. Гусаков ведь тоже - не лыком шит!…
Самолет ближе. Вот он уже на кругу, и явно слышно - барахлит мотор. Но я не смущаюсь. Старые штучки! Если выключить одно магнето - мотор будет давать перебои. Включил АНО. Идет на снижение. Красивая серебристая птица в лучах посадочного прожектора!
Сел. Рулит. Я вылезаю из кабины. Краснюков, Алпетян, Морунов покидают машину. Им не надо объяснять, что к чему. А сердце мое бьется, бьется. Самолет заруливает на стоянку. На крыло метнулась фигура. Это инженер. Васькин, сняв парашют, неторопливо слезает. Моторы чавкают на малом газу.
Стискиваю зубы, беру себя в руки. Самое главное - спокойствие!
Васькин подходит ко мне, прикладывает руку к шлемофону:
- Товарищ командир, возвратился из-за неисправности правого мотора, упало давление масла.
- Хорошо, - совершенно спокойно отвечаю я.- Переходите на мою машину, она в полной исправности.
Вот, оказывается, и все! И никаких тебе криков, и распеканий, и красивых слов насчет патриотизма.
Экипажи пересаживаются. Залезаю в кабину двенадцатой и демонстративно, не опробовав моторов, выруливаю к старту.
Меня всего трясет. Конечно, я должен был бы разрядиться, поорать, пошуметь… Ладно, разряжусь над целью…
В этот четверг возврата в нашей эскадрилье не было.
Триста шагов до смерти
Все остальное было как сон. Кошмарный, мучительный сон. Шесть румынских солдат, грязных, продрогших и чем-то обозленных, остервенело ругаясь и толкая в спину прикладами винтовок, привели Алексеева и Сергеенко в штаб румынской разведки.
Высокий смуглый майор с орлиным профилем и густыми черными бровями, брезгливо поморщившись, спросил на чистом русском языке:
- Номер полка? Номер дивизии?
Как ни трагично было положение, Алексеев, еле стоявший на израненных босых ногах (румыны сняли уже ботинки), иронически хмыкнул:
- Какой полк? Какая дивизия, господин офицер? Гражданские мы, цивильные.
