Огни Новороссийска (Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович (библиотека электронных книг txt) 📗
— Как же вы, зная об этом, пытаетесь наступать? — чувствуя стеснение и неловкость, спросил советский полковник.
Охинлек, поправив коротко остриженные седые волосы, сказал:
— Запасы Мальты истощились. Как воздух, нам нужны аэродромы в Киренаике. В стратегическом, а еще больше в политическом смысле мы не имеем права отступать. Нельзя, нельзя, нельзя! — Он забарабанил пальцами по кожаному ремню, стягивающему живот.
— И все-таки отступать придется, — уверенно, как уже о решенном деле, сказал Хлебников и, чтобы смягчить свои слова, улыбаясь, добавил: — При таком положении, как вы охарактеризовали, трудно отступить. Отступать надо немедленно, с потерей времени отступление превратится в бегство.
— Вы, русские, привыкли бегать и хотите этому научить нас.
— Вас не надо этому учить, генерал, вспомните Дюнкерк. Я проехал вдоль моря от Александрии и считаю, что вам надо отступать до станции Эль-Ала- мейн, соединиться там с подкреплениями, идущими из Египта, дать генеральный бой, разбить корпус Роммеля и, преследуя его, очистить всю Северную Африку.
Охинлек вздрогнул.
— Эль-Аламейн! Я обратил внимание на эту позицию, но она скоро забылась. То, что вы, не зная моих мыслей, тоже заметили ее, заставляет меня вновь пересмотреть мое первоначальное решение — дать сражение у Эль-Аламейна.
— У Эль-Аламейна низина Каттара надежно обеспечит ваш левый, а море — правый фланги. К тому времени танк утратит главенствующую роль в пустыне. Эта роль перейдет к стрелку, пушке и мине. Пехота — вот кто решит кампанию! В Англии я узнал, что в пути сейчас находятся сорок четвертая и пятьдесят первая дивизии. Отдайте им приказ сосредоточиться у Эль-Аламейна. — Хлебников не спускал глаз с энергичного лица генерала, как бы впиваясь ему в душу.
— Эль-Аламейн, Эль-Аламейн! — машинально выбивая пальцами вечернюю зорю, Охинлек задумался, желтое лицо его говорило о смертельной усталости. — Может, лучше Матрух? Там у меня на всякий случай заготовлена позиция.
— Матрух? — воскликнул Хлебников, качнувшись, как от удара. — Но разве вы не видите, что деревня Матрух без прикрытия бронечастями — готовая ловушка для вашей армии? Роммель только и ждет, чтобы вы остановились на этой позиции.
— Не зная наших болезней, погодите давать рецепты, — ледяным голосом возразил Охинлек. Морщинистая щека его дернулась. — Простите, вы, собственно, с какими полномочиями пожаловали в мою армию?
Охинлек был задет, самолюбие его уязвлено. Хлебников отвел сузившиеся глаза от командующего и вдруг увидел на стене освещенный мягким светом аккумуляторной лампы кусок картона с нарисованным на нем маслом букетиком фиалок. Живая прелесть бархатных лепестков, густые лиловые гона, кое-где тронутые синевой, прохладные капельки жемчужной росы, собравшиеся в венчиках цветов, — как все это было прекрасно в чудовищно-дикой, необозримой ржавой пустыне! Глядя на фиалки, раздувая трепетные ноздри, Хлебников почувствовал их по-зимнему тонкий, дурманящий аромат, смешанный с запахом влажной земли. 8 марта он приносил своей Зое купленный у памятника Пушкину букетик свежих фиалок, привезенных из Крыма, — первый подарок пробуждающейся весны. Казалось, это было давным-давно, может быть, во времена Пушкина. Куда уж тут было сердиться после таких воспоминаний!
— Я приехал бить фашистов, — Хлебников, улыбаясь, поднялся с походного стула.
— В таком случае отправляйтесь в бронедивизию к генералу Лессерви. В конце мая его штаб попал в плен. Он нуждается в офицерах, да и солдаты ему тоже нужны. Он подыщет для вас дело, а советчиков у меня и без вас хватает. — Командующий встал из-за стола, давая понять, что беседа окончена.
Охинлек презирал низкорослых, но и людей выше себя не мог терпеть, а советский полковник был на голову выше его. И потом эти горящие глаза, решительные линии подбородка настораживали.
— Вот здесь наброски моей диспозиции сражения под Эль-Аламейном. Прочитайте их как-нибудь на досуге. — Хлебников положил на стол тетрадь. — Роммеля следует заманить в долину между Химейматом и голым хребтом…
— Я уже говорил: мы сами думали об этом, — коротко ответил генерал.
Едва русский переступил порог землянки, Охинлек, сбрасывая на пол ненужные карты, отыскал на столе двухкилометровку с изображенной на ней станцией Эль-Аламейн и углубился в ее изучение. Морщины на его лбу разгладились, крупные губы стали влажными. Четыре глаза видят больше, чем два. Лучшего места для оборонительного сражения невозможно найти на всем североафриканском театре. Как же это произошло? Почему он, зная об Эль-Аламейне, отказался от него сам?
В юности Охинлек учился писать маслом. Однажды он долго и мучительно создавал портрет хорошо знакомого человека. Все было похоже — глаза, рот и высокий лоб, но изображение на полотне было мертво; пришел мастер, одним взглядом увидел недостатки и несколькими мазками кисти вдохнул в полотно жизнь: в глазах заблестел ум, к щекам прильнула кровь — человек на портрете ожил.
— Да, это как раз то, что мы все время бесплодно ищем во всей этой кампании! — с облегчением сказал Охинлек и закрыл глаза.
Да, черт возьми, он разобьет Роммеля у Эль-Аламейна и получит от короля в награду высокое звание лорда.
Отныне его будут называть Охинлек — лорд Эль- Аламейн! Ради этого стоит и потрудиться и рискнуть.
Командующий сел к столу и, уже не колеблясь, написал приказ генералу Уиллоуби Норри отходить с 30-м корпусом к Эль-Аламейну и круглосуточно вести там оборонительные работы. Второй приказ такого же содержания был направлен частям, снятым с Ближнего Востока; 9-й австралийской и 2-й новозеландской дивизиям, а также 18-й индийской пехотной бригаде и нескольким бронированным подразделениям.
Английские войска начали отходить к Эль-Аламейну.
Появление советских танкистов в британской бронедивизии было встречено с восторгом.
Англичане обнимали, дружески хлопали по спинам русских, угощали их шоколадом и водой, совали в карманы им сигареты. Были укомплектованы три танковых экипажа. Шепетов, Агеев и Чередниченко стали командирами только что отремонтированных американских танков «Генерал Грант», команды которых погибли накануне. Русским хотелось поскорей вступить в бой, показать себя перед новыми товарищами, испытать меткость глаза, смелость и хладнокровие.
Так же как солдаты обрадовались появлению Шепетова, Чередниченко и Агеева, генерал Лессерви, пятидесятилетний добряк, обрадовался прибытию Хлебникова.
Генерал жил один в небольшой полотняной палатке и распорядился рядом со своим походным ложем поставить койку для русского. Койки не нашли и приволокли санитарные носилки, застланные одеялом.
— Вы бы ложились, — предупредительно предложил Лессерви, поминутно вытирая платком лицо. — Черт знает, что такое, на дворе ночь, а воздух так же горяч, как в полдень.
— Расскажите, что у вас здесь творится? — попросил Хлебников. Ему не терпелось проверить сведения, полученные у Охинлека.
— Рассказывать нечего, завтра вы все будете знать не хуже меня. Идет сражение за Найтсбридж — перекресток, господствующий над всеми дорогами, по которым на фронт поступает снабжение. Вот смотрите, — англичанин развернул потертую на сгибах карту. — Три германские бронедивизии обошли Бир-Хакейм с юга. Гарнизон его окружен, там дерутся французы и индусы. Пятнадцатая танковая дивизия немцев в десяти километрах от Эль-Адема. Это в двадцати милях у меня за спиной. Там творится черт знает что. Похоже, что Роммель намеревается выйти к морю восточней Тобрука. Если это ему удастся, вся армия очутится в кольце. Комбинация не из приятных, но вам не привыкать. Русские бывали в переплетах похуже.
Хлебников внимательно вгляделся в карту.
— Армия уже в мешке, — сказал он. — Его остается только завязать. Надо немедленно отступать на более выгодные позиции, не теряя ни одного часа, уходить на восток, к Эль-Аламейну.
— Вся беда в том, что даже командующий не знает, что делать, если не получит приказа свыше. А приказов нет, приказывают из Лондона, как будто им там виднее. — Полупечальное, полунасмешливое выражение мелькнуло на лице англичанина. Он сел на заскрипевшую койку, снял ботинки, подбитые толстыми подметками, высыпал из них песок, не раздеваясь, лег, погасил электрический фонарь на ящике, заменявшем стол, но в палатке все же было светло. Где-то недалеко горели танки, и зарево от них дрожало в небе. — Если бы вы знали, как надоела эта чертова пустыня! Несколько месяцев не видел живого дерева с корой, с листьями. Вместо воды пьем какую-то отвратительную бурду. Армия ворчит, всех тянет в Европу, солдаты хотят помогать Советам, а здесь… — генерал вдруг спохватился и начал рассказывать, как в конце мая он вместе со своим штабом попал в плен, но умудрился удрать.
