Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей (лучшие книги читать онлайн .TXT, .FB2) 📗
Действительно. По городу столько понавалено, что кажется все трупов просто выбрасывают, как помои. Хорошо еще в саван зашьют и цветную тряпку привяжут, чтобы с труповозки заметили скорее в снегу. Ан нет, далеко не все выкидывают, вот здесь сколько, с санками. Из последних сил, а тянут к последнему приюту. Уважуха ленинградцам безусловная по этому факту.
Максим взял ее руку в свою, Варенька не отняла, а позже, забывшись, пальцы его своими пересчитала, как любопытный ребенок.
На кладбище деловитость, грузовики урчат, пахнет скипидаром, хриплая тетка пересчитывает покойников, сами они лежат штабелями как дрова. Смеркается, небо фиолетовое, и эскаватор, как большая птица, поднимает-опускает клюв-ковш. Общественная могила: страшно! Человек должен лежать в могиле один, свободно, а не толкаться в толпе подобных неживых.
Впрочем, есть точка зрения, что покойнику все равно как с ним и что. Тело, дескать, только лишь на манер как одежду старую выкидываешь: не закапываешь же ты старый свитер в специальном месте, поливая слезами.
К могиле отца пробиться не удалось, тропинки по пояс завалены, снега, конечно, никто не счищал. Максим понимал сразу, что так будет, но не стал Вареньку разуговаривать. И не зря! Она теперь прильнулась к нему на грудь и плакала, вздрагивая. Максим прижимал ее к себе, гладил по спине, по голове, ощущал сквозь все одежки ее уютное тело, первый раз он так подробно трогал ее. Он ее держал кратко в охапке, при встрече на квартире профессора, но мельчайший миг, тут же посадил деликатно. А сейчас, наконец… На кладбище. Какой это символ? Хороший или плохой? Хороший, наверное. Кладбище, а жизнь продолжается.
Когда, проревевшись, подняла Варя измятое лицо, Максим поцеловал ее в губы. Быстро, неуверенно, как юноша. Можно было и увереннее, ну да ладно. Варя никак не отреагировала. Будто и не заметила. Но ведь и не возразила!
На обратном пути тоже молчали, и Максим опять держал ее руку. Зашел в квартиру, впервые не спрашиваясь. Запах из комнаты, дым! Варенька кинулась. Мама жгла книги. «Войну и мир» Л. Толстого и том из собрания Ленина. Прямо на столе жгла, не в буржуйке даже! Они успели как раз, мама только начала. Максим и Варенька пресекли пожар, тут и Патрикеевна влетела с мороза, почуяла с лестницы еще запах. У мамы все отобрали, а она молча надулась, руками помахала, запрыгнула в качалку и давай качаться.
— Нет-нет-нет, — запричитала Варенька. — Что же делать?
— В больничку, что, — буркнула Патрикеевна. — Без этих, увы, без сантиментов.
«И антимоний», — промелькнуло у Вареньки. Воскликнула:
— Она там умрет!
— Умрет, — согласилась Патрикеевна. — А тут себя спалит, тебя, меня, Давыдовну и малявку.
Они говорили о маме как об отсутствующей, словно ее рядом не сидело.
— Мы ей спичек не дадим! — в отчаяньи крикнула Варя. — Это она от войны, случайно! Война пройдет, она наладится, вот увидите! Мамушка моя!
Кинулась к ней, упала на колени, уткнулась.
— Мамушка, а мы на кладбище были! Тебе… от папы привет.
— Так и девка тронется, — заметила Патрикеевна. — Слышь, от мертвого папы привет!
Максим напряженно думал, но выхода не находил. Только смерть, удобная все же вещь. Универсальный выход.
— Давай ее в стационар увезем, при ЭЛДЭУ, — предложил Максим. — Там сотрудники, будут следить.
Патрикеевна потом посоветовала:
— Варвар, насчет книг-то. Мало как еще сложится, голодать снова будешь. Там в переплетах — клей ведь. Дюжина книг — клея полстакана. Имей в виду!
242
Сейчас предстоит умирать, Ким хорохорился-геройствовал, а теперь стало страшно. Раз так — и умереть! Дело, конечно, того стоит, товарища Кирова взрезать — потомки спасибо скажут, и Викентий Порфирьевич утверждает, что Ким превратится в белого духа, но страшно.
Белым духом — не сказать, что сильно уж хочется, да наверняка и брехня.
Отступать некуда… И как отступишь? Сбежать? А куда — на улицу? Хлебные грабить? В банду, у которой есть малина, чтобы там ночевать? Тоже еще где сыщешь банду, у Гужевого вот была банда да сами его и ликвидировали. Да и стыдно увиливать. Сам решил! Будет позор на все семейство Рыжковых.
И уже не убежишь, уже на изготовке, в подземном ходу.
Еще Ким боялся потому, что забыл дома выданный Максимом йад. Просто забыл! От волнения. Обнаружил это уже в конце, растерялся и не сказал Максиму. А теперь поздно, все. Придется откусывать язык. А если не выйдет? Должно выйти! Иначе будут пытать, а пыток можно не выдержать и выдать Максима, а это нельзя.
Умирать, значит. Откусывать и умирать. Летчик вот над Таврическим пошел тогда на таран? — пошел! А как собаки с гранатой под танк бросаются? Из убеждений? Собаки вряд ли из убеждений. Что же им — гусеницу от танка понюхать дают?
243
Генриетта Давыдовна и Лиза варили вдвоем кашу. Им нравилось наблюдать, как она сгущается. Вроде вода с крупой, всех делов-то, а по ходу уплотняется, увеличивается, набухает! Булькает.
— Красиво, да, Лизонька, — радовалась Генриетта Давыдовна. — Кашка будто бы… посапывает! Сейчас сварится! Вкусная будет!
— Пузырьки, — согласилась лаконичная Лиза.
Лиза, как и Саша, по зодиаку была Стрельцом. При
этом ничуть не напоминала Александра Павловича, но все же напоминала одним важным: ответственностью. Добросовестно красила значки, не забывала о кукле Зое и не съедала лишнего хлеба, от нее можно было не прятать. Научилась в домино, так потом все домино четко собирала в коробку.
И чувствительная! Генриетта Давыдовна вчера решила остроумно подшутить с Лизой: сама скребла ногтями по обоям, а обманно вскрикнула: «Мышь!» Лиза тоже вскрикнула, но скоро угадала, что шутка, и разревелась. Генриетта Давыдовна постановила в дальнейшем ее не обманывать.
244
Варя с девочками от райкома обходила дома, и на набережной Обводного попали в один дом, где умерли все. Двухэтажный, на шесть квартир, и все двери распахнуты. Где пусто и разорено, где скелеты или трупы седые в постелях, один детский труп держал в руке целлулоидного попугая, и тоже разорено, и никого из живых. И радио работает. Звучит женским голосом радиоочерк о подвиге ленинградцев. Жутко так — в пустом доме. «Дом-призрак», подумала Варя.
Радио выключили, ушли.
Потом Варенька думала: а почему они автоматически выключили радио?
Сразу не могла дать ответ, потом поняла, что этим съэкономили энергию.
245
К Эрмитажному театру Марат Киров подъезжал мрачно. Смерть косила как чокнутая, по прикидкам достигла до четырех тысяч в день, до трех точно, совсем точно-то не сочтешь, неясно, какой процент умерших не фиксируется. А то ли еще будет. Оно, конечно, выгодно, меньше людишек кормить, но тут уж не до удобств: прямо катастрофа проходится по Ленинграду, колесница кошмара. Невольно задумаешься о небесном возмездии.
Не кипеть ли ему, Кирову, в котлах у чертей? Хотя он-то и не виноват, бьется за ленинградцев.
С балериной тоже напрягало. Подозрительный подарок.
Как, может, кабана перед рождеством? Подкормить балеринкой. Фуражу не жалеют скотопасы кремлевские. Для жирности чучелы.
Что за балерина еще, надо глянуть.
Балерина оказалась ничего, интересная. Ноги коротенькие, толстенькие, но Кирова это не смущало, а, напротив, по особому возбуждало. Кшися такой вот была, судя по фотографиям.
Танцевала так ничего, бодренько.
Среди танца на сцене, как не сказать откуда на лыжах, нарисовалось привидение. Раз и выросло посреди сцены! То самое, по описаниям, с черепом на голове, в черном плаще, романтизм! Заухало, заорало «халларча-хабылларча» и на Кирова навело ствол, но нажать не успело. Телохранители вскочили, давай решетить привидение из одиннадцати стволов, а Кирова самого из внимания выпустили.
Тут и прыгнул Ким с ножичком Кирову в горло! Не попал. Сантиметров не хватило: оступился, замешкался и Киров удар отбил, нож выбил, даже не поцарапался. Что за наваждение, маленький пацан с ножом на вождя Ленинграда, бред! Что за пацан? Телохранители уже кидались на Кима, но он смог: высунул язык далеко как смог, и клацнул зубами под корень, и получилось. Кровь хлынула как Нева, Ким закашлял, кровь комками полетела по залу. Ким умер с досадой, зря, даже не за полушку. Но гордый, что смог выкусить язык.
