Семейщина - Чернев Илья (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Здравствуйте, — протянул он руку и весь озарился доверчивой юношеской улыбкой.
— Здравствуйте, милости просим, — растягивая слова, проворковал Ананий Куприянович.
Романский быстрым взглядом окинул коренастую фигуру хозяина… Валяная ржавая борода закрывала нижнюю половину его веснушчатого и тоже ржавого лица; она неприметно начиналась где-то около маленьких светящихся светло-синих глаз. Все лицо Анания Куприяповича было будто подернуто маслом и, казалось, масло разлито и в его воркующем носовом голоске. Как ни зелен был молодой учитель, как ни мало разбирался он в людях, он не мог не заметить в блеске Ананьевых глаз, во всем его, таком необычном лице, выражения устойчивого благодушия и непреходящей восторженности. «С этим, кажется можно квас варить, — сказал себе Романский. — Хоть бы одно такое лицо на собрании…»
Ананий Куприянович переминался с ноги на ногу, не решался спрашивать незнакомца о цели прихода, учтиво выжидал.
— Я учитель, — не заставил долго ожидать себя Романский. — Приехал к вам обучать детей грамоте. Вы были на общем собрании?
— На сходе то есть? А разве сход собирали?
— Видите вот! А вопрос важный — содержание школы, учителя. Ваши старики высказались против.
— Экие курвы, извиняюсь! — проворковал Ананий. — Завсегда у них так: чуть что, не хотят нашего брата присоглашать, втихомолку норовят… Не слышно было, чтоб сход загадывали… Экие курвы, — повторил Ананий Куприянович, ни на йоту не меняя, впрочем, восторженного и благодушного выражения лица.
— Досадно, — сказал Романский.
— Как же не досадно… Да я бы, может, первый отдал рабят. Без грамоты-то куда как плохо. Известно: неученый — как топор неточеный. Три года я в окопах на германской войне просидел, письма на родину сам написать не мог, все товарищей просил… Куда же плоше этого!
— Я рад, что вижу перед собой сознательного человека. Хотите, мы им докажем?.. Вы, конечно, не согласны с позорным постановлением схода?.. Мне как раз указали на вас… — заторопился обрадованный юноша.
— Кто указал? — слегка насторожился хозяин.
— Мне заведующий почтой сказал, что вы не откажетесь отдать своих детей в учение. Ведь это так?
— Смотритель Афанасий Васильич? Он у нас все знает… Как же! Конешно, так, — просиял Ананий Куприянович.
— А раз так и вы согласны учить ребят, — ухватился за это Романский, — то кто может помешать нам… соберем группу желающих учиться. Вы поможете мне обойти народ по дворам, хозяев опросить?
— Это бы добро, — почесал в затылке Ананий Куприянович, — только, как старики, уставщик Ипат…
— Вы что же, стариков боитесь?
— Чо ж бояться, — пошел на попятную Ананий Куприянович, — только, говорю, как бы… не загалдели.
— Если дружно взяться, не страшно, — пусть галдят! Вы же не один будете… Вот, говорят, Егор Терентьевич тоже не против. Может, сразу и начнем? Сходим вместе к Егору Терентьевичу?
— Это можно, Егор рядом, дорогу перейти… пошто не сходить.
— Так идемте!..
Егор Терентьевич, длиннорукий и узкогрудый, будто сплющенный с боков, сидел за столом, пил чай. Голова его тоже казалась сплющенной, — как вытянутая редька. Он глядел исподлобья, чуть наклонив вперед голову, — глаза пытливые, заглядывающие в душу, с хитринкой.
— Гостя к тебе привел, — взмахнув двуперстием, сказал Ананий Куприянович, — гостя привел… учителя.
— Милости просим… Чаевать присаживайтесь, — пригласил Егор Терентьевич.
Романский и до этого испытывал приступы голода, а когда на него пахнули запахи жареной баранины, — целая сковорода вкусного мяса стояла на столе, — он не заставил себя долго упрашивать, уселся за стол.
— Так вы учитель будете? — спросил Егор Терентьевич нечаянного гостя. — По какому случаю к нам?
— Приехал ваших детей учить, — налегая на баранину, ответил Романский. — Меня послал отдел народного образования из Верхнеудинска. Школу строить будут у вас через год, пока же снимем помещение…
— Доброе дело, — поддакнул Егор Терентьевич. — Избу, значит, большую надо.
— Избу и ребят набрать…
— А старики, вишь, приговор дать отказались, — запел Ананий Куприянович. — Господин учитель сейчас со схода…
— О-от лярвы! — недовольно чмыхнул Егор Терентьевич. — И ведь никому не сказывали.
— Завсегда у них так, — вставил Ананий Куприянович.
— Что и говорить, — подтвердил Егор Терентьевич. — Будь председатель Мартьян дома, не пикнули бы, такого своевольства не допустил. Ишь ведь, потеха им над учителем, изгальство!.. Да где Мартьян-то, в город, что ли, уехал?
— Можа, и в город… Только болтают, запил будто… Егор Терентьевич даже подскочил на лавке:
— Брешут! Что говоришь, Ананий?! Брешут!
— Кто ж его знает, — замялся Ананий Куприянович. — Оно верно: Мартьян Алексеевич не дозволил бы.
— А кто этот Мартьян? — заинтересовался учитель.
— Да наш председатель… Да он сроду не запивал! — Егор Терентьевич казался сбитым с толку.
— Первый большевик… Я и то кумекаю: не может того быть, — поспешил согласиться Ананий Куприянович. — Он их в дугу… в бараний рог всех гнул попервости, так вот они по злобе на него… по злобе.
— Не иначе! — веско сказал хозяин.
— Любопытно! — поднял брови Романский. — Мы его дождемся с вами. Он, конечно же, поможет мне. С кем же, в таком случае, я говорил в управлении? Такой… с женским лицом?
— На Астаху нарвался, — сказал Егор и многозначительно переглянулся с Ананием. — Вроде будто казначей…
— Кулацкий прихвостень! — убежденно воскликнул молоденький учитель.
— Подымай выше: сам кулак, подходящий, — рассмеялся Егор Терентьевич.
— Что же вы смотрите!
— А то и смотрим, — елейно заворковал Ананий Куприянович, — что нету в мужиках достоверности насчет новой власти…
— Сомневаются, значит, в победе революции? Старинки ждут, так, что ли?
— Вроде будто и так, — ответил за Анания хозяин…
— Напрасно, напрасно… Силу революции теперь никто не сломит! — заговорил горячо Романский… — Они думают сопротивляться, от школы отбояриться! Как бы не так! Кто им позволит держать народ в темноте!.. Ну, значит, школа у нас будет? — резко повернул он беседу. — Согласны вы детей учить?
— Разговору об этом нету, — подтвердил Егор Терентьевич.
— Какие еще разговоры, — пропел Ананий Куприянович.
— Гришка!.. Гришуха! — отворив дверь в сенцы, крикнул хозяин. — Поди-ка сюда!
На пороге появился босоногий подросток лет двенадцати.
— Учиться станешь? — обратился к нему отец. — Грамоте чтоб… буквы разбирать… Вот учитель приехал.
По-отцовски, исподлобья, косясь на городского парня, Гришуха шепотом ответил:
— Стану.
— Вот растут пострелята, — с довольной улыбкой обернулся к учителю Егор Терентьевич, учить беспременно надо. Сами мы век неучеными жили, в окопах еле-еле грамоте набрались… их надо, беспременно… по-настоящему… Живи покеда у меня, — предложил он неожиданно.
— Да, где-то придется жить… Спасибо! — смутился Романский. — Но… но не в этом главное. Сможете ли вы содержать учителя и школу? Я уж говорил Ананию Куприяновичу: со средствами обождать придется, правительство рассчитывает на поддержку населения.
— Пропиваем больше… неужто на школу пожалеем? Кто пуд, кто два… — восторженно запел Ананий Куприянович. — У меня трое учеников выросло. Только учителя им…
— Учитель налицо! — заулыбался Романский. — Теперь пройтись по дворам, найти желающих… дом… сговорить родителей! А до кулачья мы доберемся, мы еще повоюем с ним!..
Вечером все трое двинулись проулками в подворный обход.
Дня через три Романский насчитывал у себя двадцать учеников. Двадцать хозяев охотно согласились отдать своих детей в обучение городскому приезжему учителю, обещали снабжать его харчами, — кто мякушку, кто вяленого мяса, кто яичек, кто молока.
2
Года два назад, в смутное самое время, Ипат Ипатыч, пастырь, схоронил свою старуху. Это была неприметная, скромная женщина, отменная домоседка и большая богомольщица, в стариковы дела она не вмешивалась, и кончина ее не вызвала сколько-нибудь заметных и длительных разговоров и сожалений среди никольцев. Правда, из уважения к уставщику и страха божьего ради, провожать Ипатиху на могилки собралось не мало стариков и старух, но теперь, два года спустя, едва ли кто из них помнил подробности этих похорон. Тогда же многим бросилось в глаза: ни великая нужда, ни утеснения не заставили Ипата Ипатыча отступить от положенного чина, — Ипатиха была закрыта в гробу белым коленкором, и целый кусок его был размотан для того, чтобы спустить на нем домовину на дно глубокой могилы. У кого и скудно с товаришком и даже на рубахи недостает, кто уж и на вожжах покойников в яму спускает, а Ипату Ипатычу, уставщику, все нипочем, — казалось, думали провожающие. Ипатиху положили близ Елизара Константиныча, — не помогли против его тряса городские доктора, — и, как над ним, поставили над ее могилкой тесовую часовенку с деревянным крестом и медной иконкой. Спокон веку водится так: безвестные мужики и бабы спят в земле под безымянными сгнившими крестами, а именитые люди прикрыты часовнями, и хотя для смерти все едино, но издалека на бугорочке видны те часовенки, будя память об ушедших, тревожа воспоминания, — убогие памятники убогой посмертной славы…
