Набат - Цаголов Василий Македонович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

— Изучал языки народов мира, а теперь постигает язык войны, — вмешался в разговор маленький, кругленький, с припухшими глазами ополченец.

Он стоял рядом с комбатом.

Наклонив голову на левый бок, Хетагуров прищурился:

— Значит, вы лингвисты? Самые мирные люди на земле.

— Доктор наук, профессор…

Профессор скинул варежки и потер красные, жилистые руки.

— Вам повезло, — проговорил Курочкин.

— Да, да… Хотели отправить меня в тыл, а я прорвался к военкому и… — профессор всунул руки в варежки. — А военком оказался моим соседом по дому. Представляете.

Он вертел головой: ему мешал шерстяной шарф, намотанный на шею.

— Скажу вам по секрету, я знаю ваш язык и рад буду объясниться на нем.

— Осетинский? — оживился Хетагуров.

— Прекрасно владею иронским и дигорским диалектами.

— Ну, а я из ущелья, где живут туальцы.

— Как же, бывал, бывал…

— Æз райгуырдтæн Зæрæмæджы, фæлæ дзы рагæй нæ уыдтæн [43], — проговорил генерал.

— Къостайæн мацы бавæййай? [44] — спросил он.

— Иу мыггагæн стæм [45], — ответил, подумав, генерал.

— Уæдæ уæ фыдæлтæ уыдысты æфсымæртæ [46].

— Æвæццæгæн [47].

— Ну, спасибо, товарищ генерал, дали отвести душу, — профессор добродушно заулыбался.

Он не мог стоять на одном месте: переминался, снимал и надевал варежки…

Вдруг он взял генерала под руку, приподнялся на носках больших кирзовых сапог и прошептал:

— Я был влюблен в осетинку.

— Да ну! — так же шепотом произнес генерал.

— Да, да. Она была прекрасной.

Перед мысленным взором генерала встали Зарамаг, ущелье, горы… Тряхнул он головой… Воспоминаниям не было отпущено времени.

— Одним словом, сегодня-завтра нам придется очень трудно, — он смотрел мимо профессора. — Противник рвется к Москве, и Ставка приказала на нашем участке сковать часть его сил, удержать Ракитино как можно дольше. Приказ выполнить мы обязаны.

— Да, конечно, — проговорил комбат.

— Ну, хорошо, вы останетесь здесь. Устраивайтесь, обживайте свои окопы. Прошу объяснить каждому, товарищ Курочкин, что дороги и обочины заминированы. Не подорвались бы свои на них. Каждый человек дорог нам… — задумчиво проговорил Хетагуров.

Он подумал, что через двое суток, а возможно и на рассвета следующего дня на этом месте оборвется не одна жизнь. Кто знает, что будет с Курочкиным, профессором… А может случиться, что профессор на осетинском языке произнесет над ним слова прощания, а Курочкин будет рассказывать о нем своим внукам.

Война…

— Не маленькие, видели, как минировали, — комбат протер очки, снова нацепил на нос.

— Береженого бог бережет, — мягко сказал генерал.

— Это-то так…

— Вот и хорошо… Действуйте спокойно, осмотрительно. Представьте себе, что вы родились на фронте и всю жизнь воюете. Поверьте, немец тоже думает о смерти, ему тоже не хочется умирать. Он лезет вперед, пока не встретит сильную оборону, а как получит по зубам, так и храбрость куда девается! Вот так-то, дорогие товарищи.

— Товарищ генерал, — громко сказал Курочкин. — Вы хотите успокоить нас, забыв, что батальон состоит из коммунистов и комсомольцев. Мы все как один добровольцы.

— Простите, товарищи. Я никого не думал обижать, но мой долг… Рядом с вами будут бойцы обстрелянные и командиры опытные. Одним словом, желаю успеха!

— До свидания, товарищ генерал.

— Фæндараст [48], — громко сказал профессор.

— Бузныг [49], — генерал сжал ему руку.

У траншеи его ждал ординарец: он подвел коня, придержал стремя.

Трусцой ехали по шоссе в сторону Ракитино. Навстречу попались небольшие санные обозы и четыре грузовика. В кузовах сидели бойцы, а на прицепах подпрыгивали орудия. Провожая их взглядом, генерал с горечью подумал, что усиление обороны за счет перегруппировки собственных войск, временный выход из положения…

Всадники достигли одноэтажной окраины города и напра-

[В скане пропущена страница 306]

Танк несся на второй скорости. Хетагуров, чуть высунув голову, наблюдал за ним. Когда же до окопа осталось метров десять, танк круто развернулся. Бойцы с облегчением вздохнули.

— Матюшкин! — позвал Хетагуров. — Скажи этому трусу, что я его отправлю под трибунал.

Маячивший в люке водитель услышал Хетагурова, со слезой в голосе произнес:

— Не могу, понимаете!

— Выполняй приказ! Обстановка какая, знаешь? Проскочи на большой скорости. — Матюшкин положил руку на пистолет. — Ну!

Это возымело действие, лязгнули гусеницы, танк развернулся, сотрясая землю, занял исходную позицию метрах в ста и понесся на окоп.

Бойцы медленно приседали. Когда же скрылся под танком окоп с генералом, все ахнули.

Звон разбившейся бутылки вывел их из оцепенения: ее метнул в уходящий танк генерал.

— Ура!

Выбравшись из окопа с помощью Матюшкина, генерал направился к своему коню.

— Вот что, Матюшкин… Ты боец, а не денщик, и тебе лучше быть во взводе.

— Как прикажете!

— Пойми меня правильно, милый.

— Понимаю!

— Пользы от тебя больше будет.

— Ясное дело.

От взрывов звенело в ушах, к горлу подкатывал ком, того гляди, вывернет. Эх, распластаться бы в окопе, закрыть глаза и уснуть, а там будь что будет.

Уже наступили сумерки, а он все еще не мог прийти в себя, восстановить в памяти закончившийся днем бой. Кажется, сначала разорвалась бомба… Бомба? А почему он не видел самолетов? Это был снаряд, а уже потом прилетели самолеты.

Удивительно, как остался жив? Если еще раз случится такой бой, то по нему в Цахкоме справят поминки.

— Бек, пойди сюда, — позвал Веревкин.

Не хотелось Асланбеку вылезать на мороз, вроде бы в окопе потеплело, надышал под плащ-накидкой.

— Ты что, оглох! — снова окликнул сержант.

До чего у него противный голос. Как только он не замечал этого раньше. Ну что ему надо? Давно не виделись? Мог бы позвать Яшу, он к нему ближе. Яшка сейчас, наверное, не дышит, радуется, что зовут не его.

Хочешь — не хочешь, а иди, вызывает командир. Притворюсь спящим? А может, боевое поручение ему хотят дать?

— Не хитри, кацо.

Не похоже, по другому бы тогда звучал голос Веревкина.

— Бек.

Не отстанет Веревкин, сколько ни тяни, а идти все равно придется. Попытался встать, но полы шинели примерзли к земле. Отодрал. Потом нарочито медленно разминался, громко кряхтел. Вдруг стал оглядывать окоп. Надо бы в стенке окопа выдолбить углубление для ног. Тут подошел сержант сам.

Он подал Асланбеку руку и потянул его на себя.

— Никак рожаешь?

Чувствуя себя виноватым, Асланбек не мог посмотреть в глаза сержанту.

— А ну, прядется идти в атаку? Пока соберешься, взвод вступит в рукопашную, а ты поспеешь как раз к шапочному разбору. Непорядок.

«Надо же, не поленился, притопал», — думал Асланбек. — Помоги перевязать, — Веревкин сбросил шинель, остался в меховой жилетке и оголил руку выше локтя.

Увидел Асланбек кровь, судорожно глотнул, отвернулся.

— На, вяжи!

Веревкин протянул пакет, лицо перекосилось от боли и холода.

— Чего развесил уши?

Рука сержанта расплылась в глазах Асланбека.

— Тю, да ты, никак, ослеп? — гудел сержант. — Бери выше, да потуже наматывай.

Неслышно появился рядом Яша, встал, широко расставив ноги. Смолчать он не смог.

— Поздравляю с почином, товарищ сержант.

Веревкин кивнул одесситу, не поднимая головы:

— Повезло, брат, царапнуло легонько.

— Чуть левее, и пуля угодила бы в сердце, — проговорил рассудительно Яша. — Раз, и нет сержанта.