Испытание на верность (Роман) - Клипель Владимир Иванович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
— Скоро начинать. Пойдем, поглядим, как там наши, все ли в порядке.
Когда вышли на опушку, то увидели, что хоть и скупо, но небо посветлело, вдали обозначились деревенские крыши.
Артюхин шел споро, ординарец ни на шаг не хотел отставать от него, и Дианову пришлось идти третьим. У орудия их окликнули. Артюхин было напустился: почему возле самого КП стали? Начнется бой — фрицы управлять не дадут…
— Это мои, — примирительно сказал Дианов. — Как только начнется, их тут не будет. Ну, как дела?
— Орудие к бою готово. Ждем сигнала. Докладывает сержант Танцура.
— Смотри, чтобы от пехоты ни на шаг. Я на тебя надеюсь.
— Постараемся, товарищ комбат. Мух ловить не будем.
— Где командир?
— Прилег отдохнуть. Я за него.
— Пора будить…
Будить не пришлось. С опушки, с НП Селиванова, взвилась красная ракета, и тут же раздались громкие команды.
Селиванов в эту ночь вовсе не спал: с вечера долго мотался по батареям, проверяя, как они станут на позиции. Пушечные он распорядился поставить на опушке, чтобы они могли вести огонь прямой наводкой, и только гаубичную — на закрытой. Это было рискованно — оказаться во время боя батареям на виду у противника; уставы, наставлений по артиллерии предусматривали возможность ведения огня прямой наводкой только в исключительных случаях, и то не батареями, а отдельными орудиями, но Селиванов сознательно шел на риск, считая, что он оправдан. Каждый выстрел пойдет в цель, значит, потребуется меньше снарядов, которых такая нехватка, а эффективность огня возрастет во много раз. Никакой противник не выдержит огня прямой наводкой. Тут недолеты-перелеты исключены. Достаточно вспомнить бой за Ширяково.
Бойцов и командиров волновал предстоящий бой, все знали задачу, поэтому работали споро, как при пожаре, когда никого не надо подгонять, упрашивать, как вообще работают в минуту опасности. Да таковая и существовала: противник в километре от них. Достаточно ему заподозрить неладное и… Но об этом никто не говорил, не хотел даже думать.
Селиванова, несмотря на усталость, встречали бодрыми улыбками, уверенными ответами: «Понимаем, товарищ капитан!», «Будет сделано, товарищ капитан!».
К часу ночи Селиванову — он только что явился в землянку, которую ему оборудовали на опушке леса, — командиры батарей доложили о готовности. Связь работала исправно, и он в свою очередь тоже доложил в штаб артиллерии дивизии о готовности. Снаряды на огневой, расчеты у орудий, разведка наблюдает, командиры бодрствуют.
В землянке сидело человек семь — весь его штаб, было душно, сыро, накурено так, что свет коптилки, которую жег телефонист, еле пробивался сквозь дымную пелену от стенки до стенки. Землянка сооружена наспех: квадратная яма, по краям оставлены бортики для сидения, сверху накат из длинных чурок. Стоять в ней нельзя — низка, можно только сидеть. Один накат из хрупкой сосны — на худой случай защита от осколков, а прямого попадания мины или снаряда не выдержит. И все-таки убежище.
Рядом с землянкой, на густой развесистой ели, Селиванову оборудовано «гнездо» — НП. Туда он еще не лазил, но разведчики уверяют, что деревни Толутиио и Некрасово просматриваются хорошо. В «гнезде» — телефон. Там, на дереве, будет его место завтра, как только начнется бой.
Потянулась длинная томительная ночь. Спать нельзя, чтобы опасность не застала штаб врасплох. Сидели, вяло, вполголоса вели отвлеченный разговор. Боролись с дремой, которая сводила шею, словно клейким сиропом склеивала веки. Марши, переправы, подготовка к бою изнурили всех в равной степени: командиров, начальников, связистов. Но спать нельзя — война!
Этим словом объяснялось все. На исходном, близ деревни, лежит пехота — батальоны Артюхина и Лузгина. Гнутся, мерзнут бойцы в норках-ячейках, отрытых маленькой шанцевой лопатой, может, дремлют, положившись на своих начальников, на разведку, на артиллеристов, которые прикроют огнем в случае опасности. Никак нельзя спать Селиванову.
Когда становилось невтерпеж, кто-нибудь вставал посреди разговора, наступая другим на ноги, пробирался к выходу. За откинутым пологом из плащ-палатки темнело тяжелое осеннее небо, свежесть врывалась в душную яму, заставляла поеживаться, широко, смачно зевать. Поругивали выходившего:
— Какого черта «дверь» расхлебенил!
— Не можешь потише по ногам!
Селиванов, блестя золотыми зубами, потянулся с хрустом, аппетитно, закинув руки за голову. Борода цвета вороньего крыла — лопаткой кверху. Смеется.
— Эх, жизнь! К Марфутке бы теперь под бочок…
— Где-то они там сейчас, милахи наши?! Может, у фрица под боком…
Пока стояли в укрепленном районе, кто хотел, позаводил себе «милашек» в окрестных деревнях. Да что там, тысячи женщин и девушек из Ржева, Калинина были на месяцы оторваны от привычного семейного круга и брошены на строительство укреплений. Было из кого и где выбирать.
Селиванов — тридцатипятилетний мужик, здоровый, широкогрудый, и в службе и до любви азартный. Богатырь! Женщины, оставшиеся без мужей, засматривались на его статную фигуру, таяли от его золотозубой щедрой улыбки, от соленых шуточек.
Сослуживцы, знавшие «тайны» друг о друге, начали вспоминать, посмеиваться. Вроде и сон отлетел на время. Лишь о женах, семьях помалкивали: думы о них в глубине, словно за гранью, где всякая шутка могла перерасти в обиду, в оскорбление. Поэтому их не касались.
— Выйти, пос-смотреть, как там с-собаки на с-саблях с-сражаются! — поднялся Селиванов и, качаясь, по ногам, медведем полез к выходу, никого не оставив в покое.
После света коптилки сначала ничего не видать. Сзади лес черной стеной, впереди, на востоке, тоже черно. Нет, там, где лежит Толутино, вроде сереет. Постоял, подождал, пока глаза освоятся. Да, светает. Шести еще нет, но уже прорисовываются избы, ветлы. Пора начинать. Глянул на часы — без двадцати. Чего ждать? Пока проснутся фрицы да обнаружат за деревенскими огородами пехоту?
Селиванов решительно крутнулся на каблуках, скатился в землянку.
— Телефонист, вызывай комбатов! — Когда те откликнулись, скомандовал всем разом: — По местам! Будем начинать.
Исакова разбудил зуммер телефона; сонным голосом он спросил, в чем дело.
— Докладывает Селиванов. Ну как, начнем «работу», товарищ подполковник? Самое время, пока фриц спит.
— Не возражаю… — Трубка клацнула, замолчала.
— Красную ракету! — скомандовал Селиванов начальнику штаба. И засмеялся: — Сейчас матушке-пехоте подъем сыграем, живо вскочит!
Ракета прочертила бледную искристую дугу, разгорелась в вышине, поморгала, будто крыльями помахала над лесом неведомая жар-птица, и угасла. В деревне ни одной ракеты в ответ, никакого беспокойства. Спит упоенный легким и быстрым продвижением, уверенный в своей непобедимости фриц. Спит и видит во сне златоглавую Москву, о которой ему денно и нощно толмачили газеты, радио, офицеры.
Артюхина и Дианова первый залп застиг у орудия Танцуры. Молнии орудийных выстрелов резанули столь неожиданно и оглушительно, словно комбаты стояли не в стороне, а в пределах преддульных конусов орудий. Сырой воздух упруго ударил в лица, заложил уши.
Пригнувшись, Артюхин побежал вперед к своим ротам, которые лежали близ деревни.
Дианов, крикнув своим: «Давай, двигай!», не оглядываясь, пошел следом за Артюхиным. Он считал унизительным для артиллериста гнуться при выстрелах своих орудий, а бежать не хотел — тяжеловат стал.
Сухие языки огня рвали предутреннюю мглу, отползавшую с открытых мест к опушкам. От хлестких орудийных залпов вздрагивала земля. Первые же снаряды прошили стены деревенских изб, будто старое полотно, с брызгами огня взметнули красную кирпичную пыль, щепу, бревна. Огонь, пыль, дым, грохот… Вспыхнули факелами стабунившиеся у сараев и под навесами машины. Гремел, перекатывался грохот взрывов, а вдогонку им хлестали новые залпы. Будто в лихорадке-трясучке билась близкая лесная опушка.
Селиванов в это время стоял в своем «гнезде», ухватившись руками за клейкий от смолы еловый ствол, и скалил золотые зубы в дьявольской ухмылке. Для него эти считанные минуты буйства «бога войны» искупали все: и длительные марши под бомбежками, и переправы, и хлопоты, и бессонные ночи. Он — справедливый карающий меч, настигший наглого врага в его временном логове. Получай по заслугам, фриц! Тут для тебя и колокольный московский звон, и свечи, и дым кадила. Все, чего ты жаждал, за чем пришел!
