Небо в огне - Тихомолов Борис (книги онлайн полные .TXT) 📗
- Поехали!
Уже темно. Густая черная ночь наступает с востока. Наступает быстро, по южному, гася за собой светлые перистые облака и вместо них зажигая звезды, крупные, мерцающие. Южные.
Мы едем мимо леса по мягкой проселочной дороге. Пахнет сеном и рекой, которая петляет где-то в темноте, меж живописных берегов: тихая, спокойная. Рядом со мной сидит Морунов - мой воздушный стрелок. Невысокого роста, подвижный, с забавными ужимками. Забираясь в машину, о«сорвал с дерева листок и сейчас, приладив его меж ладоней, мастерски подражает плачу грудного ребенка: «У-а! У-а! У-а!»-и дает комментарии, от которых все сидящие в машине покатываются с хохоту. А мне приятно; что в моем экипаже такой весельчак. И радист у меня тоже хороший. Лейтенант Алпетян. Аккуратный, вежливый, воспитанный. Он худощав и строен. Черные брови, черные глаза. Парень что надо! Рядом с ним наш штурман, капитан Крайнюков. От него за версту веет деревенским добродушием, и сам он какой-то тоже деревенский. Гимнастерка на спине всегда пузырем, помятая фуражка сидит как-то боком. Лишенные стройности тонкие ноги небрежно всунуты в широкие голенища кирзовых сапог, нечищеных и рыжеватых, как и он сам. Манера курить толстенную самокрутку, держа ее щепоткой пальцев, вполне довершала портрет деревенского мужичка, только-только отошедшего от сохи и как-то случайно надевшего на себя гимнастерку с погонами.
Вот и весь мой экипаж. Я еще не знаю их в работе, но они мне нравятся. Славные ребята!
Самолеты растянулись по-эскадрильно у опушки леса. Мы выпрыгнули из машины и разошлись к своим бомбардировщикам. Техник доложил о состоянии готовности: бомб столько-то, горючего столько-то, самолет исправен, моторы, опробованы.
Окидываю взглядом линейку. Все привычно, все знакомо. Пахнет бензином, отработанным маслом, теплом моторов. В темноте тут и там раздаются металлические звуки и замечания, сказанные вполголоса. Экипажи деловито, без суеты проверяют оборудование: радист - рацию и бортовое оружие, стрелок - хвостовой пулемет и запас боекомплекта, штурман - подвеску бомб и настройку взрывателей. Все идет по заведенному порядку, толково, по-хозяйски. Война перешла уже фазу исключительности, потеряла остроту непредвиденной опасности. Мы поднаторели, набрались опыта и знаем теперь что к чему. Да и фриц теперь не тот, что прежде. Не стало спеси, поубавилось нахальства. Он знает - дела его плохи, и сейчас, сдаваясь в плен, кричит: «Гитлер капут! Гитлер капут!»
Время подходит к вылету. Забираюсь на крыло, вынимаю из кабины парашют, разбираю лямки. Щелчки карабинов ласкают слух: щелк! щелк! Усаживаюсь в кресло. Самолет новый, только что с завода, и приборы смотрят на меня ясным голубым сиянием фосфорирующих цифр. Остро пахнет свежей краской, сами собой раздуваются ноздри. Хорошо!
Бездумно, заученным движением передвигаю кобуру вперед, вынимаю пистолет и, достав из кармана патрон (у меня их там целая куча), вставляю в ствол. Привычка!
Взлетает ракета: вылет разрешен!
- К запушу!
Техник с мотористом бросаются к винту, проворачивают, и я шприцем: вжжжик! вжжжик!-впрыскиваю смесь.
- Готово! От винтов!
Мотор запускается сразу: правый, левый. Пробую на всех режимах. Отлично! Про себя, в душе, благодарю техника: «Спасибо, дружок!»
Включаю аэронавигационные огни и медленно выруливаю. Оглядываюсь. Так, хорошо! Мои ребята слово держат! Рулим группой, один за другим, и так же взлетаем по одиночке. Гасим огни, ложимся на курс, растворяемся в ночи.
Сон в руку
Алексеев видел сан, до неприятности отчетливый и яркий: будто куда-то он полетел и потом вдруг оказался на турнике. Турник необычный-высокий-высокий - дух замирает, и в чистом поле, с колючками. И он, Алексеев, на удивление самому себе, крутит «солнце» и делает разные фокусы. Потом опустился на землю, вращаясь на стойке одной рукой, как это делают клоуны в цирке. И тут, откуда ни возьмись-.немцы! Бегут, стреляют, кричат «хенде-хох». Алексеев за пистолет - нет пистолета! Бросился бежать. Какие-то развалины, сарай какой-то, груды мусора, уборная. Влетел в уборную, спрятался, притаился. Страшно. И проснулся. До чего ж неприятный сан!
- Посмотрел за окно -туман. Нелетная погода. Отдохнуть бы сегодня, не лететь. Уж вот вторая неделя кончается, как полк без отдыха совершает боевые вылеты в трудной погоде. Усталость ощущается изрядно: плохо спится, пропал аппетит, и в голове тренькает.
Встал, умылся, пошел прогуляться. Возле штаба его окликнули. Девушка из шифровального отдела, высокая, стройная с длинными черными косами, выбежала с «ФЭДом» в руках:
- Алексеев! Алексеев! Давайте я сфотографирую вас! Алексеев пошутил:
- Что ты, Катя, перед полетом же нельзя.
- Можно, - оказала Катя, откидывая за спину косы.- Сегодня полк не полетит - выходной.
- Ну, тогда другое дело! - и принял позу.
После ужина в клубе шел фильм о партизанах, как они воюют в тылу у немцев. На самом интересном месте вдруг открылась дверь, и дежурный по штабу громко объявил:
- Экипаж Алексеева, на выход!
На «выход» - это значит лететь. Алексеев поднялся, вместе с ним встали со своих мест штурман и стрелок с радистом.
Вышли. Экипаж в оборе. Воздушный стрелок Щедрин, зеленый, с ввалившимися глазами, держится руками за живот.
- Что с тобой, Щедрин?
- Живот болит, товарищ командир. С утра схватило.
- Так. Не полетишь. Ищи замену.
- Можно, я полечу?
Алексеев обернулся. Перед ним стоял навытяжку недавно прибывший в полк воздушный стрелок. Худой, высокий, сутулый, с глазами навыкат.
- А-а, Вайнер! Хочешь слетать?
- Хочу, товарищ гвардии лейтенант! На боевое крещение.
Алексеев взглянул на тяжелые сырые облака, сыплющие мелким дождем, поморщился:
- Какое там «боевое»! Просто так полетим. На разведку погоды, наверное.
В штабе Алексееву оказали:
- Полетите в Крым. На Джанкой. Есть сведений: станция забита фашистскими войсками и составами с боеприпасами - все вперемешку. Сфотографируешь и отбомбишься. Погода над целью хорошая. Там работают другие полки; Все. Вылетайте. Ни пуха вам, ни пера!
Взлетели и сразу же вошли в облака. Только над Азовским морем вырвались на простор.
Джайной был виден издалека, его уже обрабатывали. Вспышки бомбовых разрывов, множество прожекторов и частые всплески бурых звездочек от шалого огня, зениток. Били здорово. Оно и понятно - большая узловая станция, важная перевалочная база врага.
К цели, как и положено фотографу, подошли на высоте трех тысяч метров. Незавидная доля фотографа! Весь зенитный огонь - его! И все бомбы, что сыплются сверху- тоже его! И тут не отвернешься от прожектора или от мчащейся прямо на тебя неведомой тени, не спикируешь, уходя от огня, и не сделаешь никакого маневра. Тут уж, ослепленный и оглушенный, пригнись к приборной доске, замри и так сиди, выдерживая точно курс, пока штурман не сбросит часть бомб, и с ними, через интервалы, фотабы. И это еще не все: первый сброшенный фотаб взорвется лишь через 25 секунд, вслед за ним второй через такой же интервал, и третий. А ты сиди, не шелохнувшись, в лучах прожекторов, в кипении огни и жди, когда наконец вспыхнут фотабы и сработает затвор аппарата. Только тогда, лишь только тогда ты свободен и можешь пикировать и уходить… если тебя еще не подбили.
Обойдя цель с запада, Алексеев взял боевой курс и ринулся в ад, прямо в лапы прожекторов. Воздух ревел от зенитных снарядов, и гул их разрывов был слышен даже сквозь рокот моторов. И в этом реве совсем по-будничному прозвучали слова штурмана Артемова:
- Толя! Чуть-чуть правее…
Простые слава, теплые, родные. Здесь, в кипении огня, в разгуле смерти, весь экипаж-побратимы.
Алексеев поправил курс и замер. Это очень важно, вести сейчас машину точно. Штурман, приткнувшись к прицелу, ждет, когда в его перекрестье появится цель. И если самолет будет качаться, то может случиться что привезут они домой (ценой таких усилий!) снимки неба или горизонта. Нет уж, если рисковать, то с толком!
