Лёшка - Голышкин Василий Семенович (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
Я посмеялся и ушел, надеясь опередить Ульяну-несмеяну. Дудки! Когда я пришел, она была уже на заводе и обходила дозором наши рабочие места с секундомером в руках. Часам, стоящим в проходной и печатающим время на наших табелях, она не доверяла. Кто же прокараулил, я или братец Иванушка? Или она, как ведьма, через трубу вылетела?
Труба!.. Она и навела меня на мысль. Только не печная, а бассейная. Из задачника. «В одну трубу вода вливается, а в другую выливается…» Я сам, своими глазами видел, как Ульяна-несмеяна вошла, отперев калитку, вошла во двор к старику Хомутову. Но ни я сам, ни мой сменщик Иванушка не видели, чтобы она из этого двора вышла. Значит, как в задаче с двумя трубами, она в одну «трубу влилась, а из другой вылилась». Из какой же другой?
Под вечер того же дня мы с братцем Иванушкой и сестрицей Аленушкой нашли искомую «трубу». Пошныряли позади дома старика Хомутова и нашли. «Трубой» оказалась едва заметная калиточка в заборе с таким же, как у дворовой двери, мудреным замком.
И вот снова ночь, снова лунность и я в тени козырька на крылечке. Собаки на страже, и лай, как гром, сопровождает пешехода. Я узнаю его издали. Этот пешеход — побирушка, пустоглазая и толстомордая «погорелица» Барбариха. Я даже не знаю, фамилия это или кличка. Знаю только, что у нас, в народной дружине, под другим именем она неизвестна. Ее сколько раз снимали с поезда, где она просила «на пожар», а напросив, шла и заливала пожар жидкостью, от которой тот еще больше разгорался. В общем, она была нашей уличной бедой и болью, пьянчужкой, которую лечили и — который год! — все не могли вылечить…
Я подумал, что она пройдет мимо и не задержится. Как бы не так! Она шла, шла, все замедляя шаг, и вдруг остановилась. Как раз напротив меня. Покрутила, как сова, головой в черном платочке, замерла, прислушиваясь, и боком, боком, не выпуская из вида улицу, приблизилась к хомутовскому дому. Трижды с интервалами надавила кнопку и как тень приклеилась к калитке, не подавая никаких признаков жизни. Наконец калитка бесшумно открылась и проглотила Барбариху.
Я мяукнул: «Внимание!» Мне мяукнули в ответ: «Слушаем!» Я мяукнул дважды: «Будьте начеку», и замер, не спуская глаз с хомутовской калитки.
Потянуло в сон, и я пожалел, что не курю. Говорили, что дым разгоняет дрему.
Впервые я закурил, когда мне было четырнадцать. Дед, узнав первым, не рассердился и не выдал меня родителям. Просто мне же и объяснил, почему я закурил. Оказывается, вовсе не потому, что мне хотелось подражать взрослым. А потому, что во мне рос свободный человек. И этому человеку, как газу гелию из воздушного шара, хотелось вырваться на волю. Но гелию мешала оболочка, а человеку во мне — нормы жизни: делать, что нужно и полезно, и не делать того, что нельзя и вредно. А человеку во мне хотелось делать все — и по первому и по второму реестру, без разбора. А так как второй реестр вообще ничего не разрешал, то и был высшей мерой возможностей свободы. Ах, детям нельзя курить! А я вот закурю и докажу вам, взрослым, что плевать хотел на ваши запреты, что я, как и вы, свободен делать то, что хочу. Пусть втайне, пусть не на ваших глазах, какая разница? Раз я делаю то, что хочу, значит, я такой же свободный, как и вы.
Объяснив мне все это, мой некурящий дед — а он меня в скверике зацапал — купил в киоске пачку сигарет, подарил мне и сказал:
— Дуй в открытую. В случае чего хоть знать будем, от какого яда лечить, если отравишься…
Сигарет я не взял и больше ими никогда не баловался.
«Мяу, мяу, мяу», — услышал я наконец, когда уже не было сил бороться с назойливой дремой.
Я вскочил и переулком побежал за дома, на огороды, к братцу Иванушке и сестрице Аленушке. Это они мяукали, и тревожное тройное «мяу» означало: «Скорей сюда!»
Вот наш огород, вот хомутовский, где же они? «Мяу!» — подал я голос: где вы? «Мяу!» — раздалось в ответ: здесь мы!
Я понесся к реке, на голос, и замер, ошеломленный, на берегу. Братец Иванушка и сестрица Аленушка, командуя друг другом — «ать-два», «ать-два», — плясали в воде какой-то странный танец, медленно и важно, как цапли, переступали с ноги на ногу.
— Эй, что вы там делаете? — крикнул я.
— Бутылку ищем! — ответил братец Иванушка.
— Нашли! — сестрица Аленушка наклонилась, — в реке было мелко, вороне по пузо, — и выудила черную от ила четверть.
Приняв сигнал «быть начеку», они, как было решено заранее, устроились по обе стороны садовой дверцы и стали поджидать гостя. Задача: запомнить, кто выйдет, и, если удастся, посмотреть, что несет.
Барбариха вышла и повернула направо. Шаг шагнула, а на другой смелости не хватило. Перед ней, как из-под земли, вырос братец Иванушка.
— Здравствуйте, тетенька! — вежливо сказал он, но «тетенька» вдруг дико вскрикнула и метнулась обратно.
Шаг шагнула, а перед ней, как из-под земли, выросла сестрица Аленушка.
Барбариха вывернулась, как курица из-под колес, и понеслась к реке.
— Чего это с ней, а? — спросил братец Иванушка.
— Испугалась, вот чего! — рассердилась сестрица Аленушка. — Ночь давно. Спят все. А тут мы. «Здравствуйте, тетенька…» — передразнила она братца.
— Чего же делать? — спросил привыкший к насмешкам братец.
— Мяукать и бежать за ней! — сказала сестрица Аленушка.
Стоп! Вон она на мостике — узкой железной качельке, на цепях подвешенной над рекой. Стоит и прислушивается. Тише, братец Иванушка, тише! На цыпочках!.. Нет, услышала, как зашлепали по песку сандалии, швырнула что-то в воду и налегке понеслась за реку.
Вот оно это «что-то», у меня в руках, запечатанное сургучом. Откупориваю бутыль, и оттуда мне в нос бьет рвотный запах самогонки.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Третья ночь совсем не похожа на две предыдущие. Да и не ночь это еще, подросток ночи — вечер. Но какой настырный и невоспитанный! Людям спать надо, а он включил на полную мощность громы небесные и упивается, слушая. Мало того, водой сверху брызжется, глаза прохожим огнем слепит… Но нам не до проказ подростка ночи. У нас на уме — обыск! Так что пусть себе гремит, брызжет и сверкает, нас он все равно не собьет с дороги. Мы идем к старику Хомутову. Мы — это Валентина Михайловна, представитель власти, я, понятой, и Вера Сергеевна — уличный комитет, тоже понятая.
Возле дома старика Хомутова к нам подошел еще один человек. Блеснула молния, и я как сфотографировал, запомнив черный ершик усиков и внимательный, глубоко берущий взгляд.
— Знакомьтесь, — сказала Валентина Михайловна, — журналист Федин.
Мы позвонили и невольно зажмурились, решив, что от молнии. Но нет, зажмурились оттого, что над калиткой вспыхнула крошечная, как лесной орех, лампочка. Это меня удивило. Догадался: от электрического фонарика. Загорелась от батарейки. Раньше лампочки не было. Старик Хомутов повесил ее сегодня.
Отпустили кнопку, и лампочка погасла. Стали ждать. Вдруг снова, без нашего участия, вспыхнула лампочка. Нас рассматривали. Потом голос за калиткой тревожно продребезжал:
— Кто будете?
— Открой, Николаич, — сказала Вера Сергеевна, — по делу…
Калитка тут же распахнулась, и молнии услужливо озарили лысоватую, похожую на глобус в черных кляксах материков голову и тощую фигуру старика Хомутова.
Тощая фигура угодливо кланялась и еще угодливей бормотала:
— Гостя принять — грех с души снять… Двух принять — два греха снять…
И хотя, говоря это, он имел в виду всех, его гостеприимные поклоны доставались только одной из нас — Валентине Михайловне, а скорее, как я думаю, ее официальному мундиру.
«Трех… четырех…» — тянул он, считая гостей. Но в его тоне не было прежней, хоть и угодливой, безмятежности. Испуг перекрасил его голос на свой лад.
— Будет грехи замаливать!.. — проворчала Вера Сергеевна. — Веди в дом…
Мы пошли, утопая по щиколотку в грязи и чертыхаясь, потому что то и дело спотыкались о бочки всех калибров. Двор сплошь был уставлен ими, до краев наполненными водой. Я вспомнил слышанное: старик Хомутов в изобилии улавливает дождевую воду, чтобы поливать огород. Про огород тоже ходили легенды, не лишенные основания. Старик Хомутов выгонял на нем раннюю и позднюю овощь и во весь сезон бодрствования природы — цветы. Но никто никогда не видел старика Хомутова торгующим. Все, что росло, цвело и плодоносило у него на огороде, он продавал оптом скупщикам, которые приезжали к нему в Ведовск невесть откуда.
