Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (читать полную версию книги TXT) 📗
— Воду без моего приказания не пить.
Вода доставляла солдатам неимоверно много хлопот. Приносили ее с Волги с риском для жизни. Пили много и редко когда напивались, оттого что не успевали остывать от боевых схваток, следовавших одна за другой. В подвале сгущенный воздух был жарким и душным, как в бане.
На перекрытии подвала лежала груда кирпичей, раскаленных пожаром и заваленных золой и пеплом. За воздушной атакой враг пустил в дело пехоту. Наблюдая в амбразуру за вражескими автоматчиками, Лебедев понял, что для него настал час проверки всех его сил и возможностей. Понял он и то, что, уступи бойцы хотя бы один угол, и тогда развалится вся система обороны батальона. «Хорошо, что командир взвода выдвинул в район средней школы станковый пулемет и противотанковое ружье, — подумал Лебедев. — Этим он предупредил возможность обходного маневра с фланга». Лебедев позвал Кочетова.
— Кто командует группой в районе школы? — опросил он его.
— Сержант Демченко. Лучший пулеметчик полка. На его счету, Григорий Иванович, сотни гитлеровцев. Он свой счет ведет из-под Харькова.
Лебедев перешел в левый угол блиндажа, откуда лучше просматривался район средней школы, полфасада которой заслонило двухэтажное, давно сгоревшее каменное здание. Что делалось за этим домом, Лебедев не видел, и только по стрекотне пулемета мог знать, живы ли его люди. Станковый пулемет простучал короткой очередью.
— Наши! — обрадовались гвардейцы.
Лебедев с благодарностью посмотрел на бойцов. «Да, на них можно положиться», — подумалось ему. Он никогда не забудет строгого, мужественного молчания бойцов. Гвардейцы поскидали с себя гимнастерки, приготовились к последнему, быть может, сражению. Стрельба подходила все ближе и ближе к блиндажу. Теперь уже всем было ясно, что именно от школы гитлеровцы наметили обойти угловой дом.
— Что с завалом? — тревожился Лебедев.
— Не поддается, товарищ комбат.
— Пробить перекрытие первого этажа.
В блиндаже сгущалась изнуряющая духота.
Бойцы изнывали от жажды. Осколки снарядов ковыряли стены, отбивали облицовку. У крайнего пулеметного гнезда смолкли короткие очереди. Там, на кирпичной скамеечке, уткнувшись головой в стену, поник гвардеец.
— Что с ним? — спросил Лебедев.
— Убит, товарищ комбат.
Лебедев снял пилотку, помолчал.
Пулемет Демченко продолжал строчить. Перерывы между очередями становились все реже и короче. По блиндажу враг открыл огонь из тяжелых орудий. Снаряды рвались во дворе и под самым цоколем. Вражеская батарея приноровилась, и снаряды мало-помалу крошили блиндаж, срезали углы пустых, выгоревших этажей, отваливали куски стен, дробили перекрытия. В минутку короткого затишья из школьного двора донеслись выстрелы бронебойки.
Лебедев понял, что против Демченко пошли вражеские танки. Над двором взметнулся смоляной дым.
— Танк загорелся! Танк! — закричали гвардейцы.
Бронебойка замолкла. «Отбили атаку?» Нет, ружье опять стукнуло. Но что это за новый очаг дыма? Он в стороне от горящего танка и много ближе к блиндажу. «Пожар, — подумал Лебедев — Какую-то постройку подожгли». Густой дым клубился в пролетах окон давно сгоревшего дома. Пламя вдруг резко шатнулось, и взметнувшийся фонтан головешек, падая, засыпал школьный двор. «Что стало с нашими людьми?» Лебедев прислушался. Пулемет молчал. «Неужели?» Но вот пулемет опять застучал на том же месте, которое, кажется, сплошь завалено головешками. Строчил долго. Потом смолк.
— Уточнить наводку, — приказал Лебедев.
В закопченных проемах кирпичного здания, метрах в пятидесяти от блиндажа, замелькали гитлеровцы. Гвардейцы приникли к пулеметам.
— Огонь! — приказал Лебедев.
Гвардейцы хлестнули из всех пулеметов. Враги отпрянули и, затаившись в противоположном здании, начали метать гранаты. Блиндаж и улица заволоклись едучим дымом, песчаной пылью. Песок, шурша о блиндаж, садился на пулеметные гнезда, сорил бойцам в глаза. По времени солнце еще не опустилось за горизонт, а в блиндаже уже непроглядная темь, и гвардейцы дрались на ощупь, на слух. Они знали, что враг мог выкинуться из проемов окон противоположных зданий. Но могло быть и так, что противник давно выбросился на улицу и, прижавшись к земле, подползает на короткий бросок. Вражеские гранаты рвались у самых бойниц. Гвардейцы стреляли в густоту песчаной мглы. «Может быть, впустую мы стреляем?» — подумал Лебедев. Он приказал прекратить огонь. Другого выхода ему не виделось: боеприпасы были на исходе, и расстреливать их до последнего, не видя, что делает враг, было бы глупо и непростительно. В блиндаже наступила изнуряющая тишина. К удивлению Лебедева, противник тоже не подавал признаков жизни. Повсюду стояла непроглядная пыльная мгла. Солдаты не отходили от пулеметов, находились в состоянии полной боевой. Проходила одна минута, другая, третья — ни звука из укрытий затаившегося противника.
Улица понемногу светлела. Из полутьмы в тусклых очертаниях показались стены обгорелых зданий. Там, несомненно, затаился враг. «Есть ли убитые?» Лебедев припал к цели. «Есть», — обрадовался он. Убитые лежали в оконных проемах, на тротуарах, среди улицы. Они лежали на всем просматриваемом поле боя.
— Перекрытие пробили? — спросил Лебедев командира взвода.
— Руки в крови, а толку никакого.
Наступил вечер, сгустились сумерки. Лебедеву доложили, что патронов почти нет. Он это знал, но когда бойцы сказали, у кого сколько осталось, положение оказалось более чем удручающим. Он позвал к себе сержанта Кочетова.
— Вы доставите донесение начальнику штаба, — сказал он ему. — Возьмите три-четыре шинели и сделайте из них чучело-скатку. Оно будет служить вам прикрытием. Действуйте.
Такое же приказание получил и Уралец. Комбат не надеялся на успех одного бойца — ползти можно было только через площадь, простреливаемую настильным огнем.
— У кого есть письма, можете передать сержанту, — сказал он бойцам.
Над площадью нависла ночь. На небе еще не были развешены вражеские «фонари», но заря пожарищ уже занималась.
Камни и кирпичи были выбраны из бойницы, и теперь из нее можно было просматривать всю площадь. Рядом с Лебедевым стоял сержант Кочетов. У его ног лежала скатка из нескольких шинелей.
— Мгновенный прыжок и — за скатку, — давал Лебедев последние наставления.
— Есть, Григорий Иванович.
В голосе сержанта слышалось сдержанное волнение. Его нельзя назвать страхом, нельзя принять за тягостное предчувствие беды и нельзя в то же время сказать, что человек спокоен, насколько возможно стать спокойным в этих обстоятельствах. Лебедев с мучительным усилием подавлял в себе нахлынувшие чувства жалости и сострадания к сержанту, человеку беспримерной храбрости. Он полюбил его. И вот он, командир, наперекор своим чувствам, должен, обязан обстановкой, воинским долгом, во имя жизни многих послать лучшего из лучших на опаснейшее дело.
— Готов, Степан Федорович? — стараясь скрыть свое волнение, сказал он бодрым голосом.
— Готов, товарищ гвардии… разрешите с вами проститься, Григорий Иванович.
Лебедев обнял Кочетова и долго держал его в своих объятиях.
— Можно прыгать? — спросил сержант живо и весело, словно он находился на вышке плавательного бассейна и ему предстоит испытать приятнейшее ощущение.
И выпрыгнул. И в ту же минуту враг застучал из пулемета. Пули, рябя стену, следовали за сержантом. «Значит, ползет», — радовался Лебедев. Теперь по Кочетову, перекликаясь очередями, били два пулемета. Стук свинца по опаленной стене подвала постепенно редел и удалялся в сторону Волги.
Долго, с тоскливой тяжестью на душе Лебедев и бойцы проводили время в глухом, со всех сторон заваленном подвале-блиндаже. «Жив ли Кочетов? — гадал Лебедев. — А если жив — дополз ли до своих?» К Лебедеву подскочил взволнованный взводный и доложил, что к завалу кто-то подошел. В блиндаже примолкли, прислушались. Сверху доносился глухой стук. Людей, судя по шуму, было много. Они торопливо отбрасывали кирпичи в глубину двора. Шуршание кирпича становилось все сильней и явственней. Но вот шум внезапно стих, а спустя считанные мгновения послышался шорох сухого дерева. И все увидели, как под кусок степы, что закрывал вход в блиндаж, подсовывалось бревно.
