Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович (книги полностью TXT) 📗
— Давай, батька, прояснять и дальше. Наша рация заржаветь в лесу может!
— А ты следи за ней получше! — посоветовал Поленов, сделав вид, что не понял ее намека.
— Я не о том. Надо почаще передавать такие сведения! Об этих эсэсовцах. А рация в полном порядке.
— Будем, дочка! Слышала? Один раз в неделю. Конечно, если будет что-то новое и позволит обстановка.
Никита Иванович поджег шифровку и долго тер пальцами сгоревший лист бумаги; пепел, словно черная пыль, ложился на под печки. Таня стояла у окна и смотрела в заснеженную даль. Она обернулась к Поленову и тихо сказала:
— Завтра, батька, у меня день рождения. Мама, бывало, всегда что-нибудь дарила.
— Может, и я что-нибудь подарю.
Она обернулась и спросила:
— Что?
Никита Иванович развел руками:
— Пока не знаю, Танюшка.
— Отпусти меня домой!.. Я так по дому, по маме соскучилась! Денька на три…
Он понял ее просьбу как шутку, но отвечал серьезно — знал, что Таня скучает по матери:
— Дома нам с тобой делать пока нечего, только дадим лишнюю работу Эггерту. А мать, сама знаешь, в Чувашии.
— Да, батька, далеко, — задумчиво проговорила девушка. — Что она обо мне подумает? За столько месяцев дочка не удосужилась написать письма!..
— Наверное, разъяснили ей, что к чему, — успокоил Никита Иванович.
— Вряд ли, — усомнилась Таня.
— Не унывай, Танюха. Я для тебя такой подготовил подарок — лучше не придумаешь!
— Что, батька? Скажи, будь миленький!.. Ты же у меня добрый, хотя и кулак!
До сих пор ничего не сказал Никита Иванович про Сашка, опасался, что Таня не выдержит, сорвется, побежит в крепость отыскивать парня — задержат, что останется от легенды о кулацкой дочке? Ведь Сашок ничего не знает про эту легенду… Но и таить от нее долго нельзя. Узнает, что парень живой, — ей же легче будет.
Он так долго смотрел на нее с улыбкой, что Таня уже начала догадываться: батька готовит для нее что-то хорошее, иначе зачем ему затевать этот разговор!
— Я тебе подарю, Танюшка, то, что дороже всякого самого ценного подарка… Я тебе подарю завтра… встречу с Сашком.
Глаза ее расширились, она полуоткрыла рот, какое-то мгновение не могла говорить.
— Это… правда? — наконец спросила она.
— Правда. Он в крепости вместе с другими пленными, парники к весне готовит.
Таня бросилась к Поленову, обхватила его за шею, стала целовать в заросшие рыжими волосами щеки, смеясь и плача одновременно.
— Знал… и молчал?
— Молчал, Танюша. Не хотел раньше времени волновать.
Она покачала головой и проговорила:
— Это было бы такое счастливое волнение!
— Признаться тебе честно, дочка, были у меня опасения: делу бы твоя любовь не повредила.
— Да разве настоящая любовь может повредить делу! — пылко возразила она. — Неужели ты забыл про свои молодые годы?
— Не забыл. Помнишь, как я тебе рассказывал: на все готов был пойти, чтобы доказать свою любовь. От любви пьяным ходил. Да и сейчас люблю. Хорошая любовь что драгоценный металл: и с годами не тускнеет!
— Вот видишь! — Таня одобрительно кивнула головой. — Тогда и меня лучше поймешь…
— Давно понял. Да вот положение твое похуже моего. Все тебе надо прятать — и любовь, и ненависть.
— Завтра день рождения, — нетерпеливо заговорила Таня. — Неужели я увижу Сашка?
Никита Иванович подошел к ней и, решительно кивнув головой, сказал:
— Увидишь! А может, и перебросишься парой слов.
— Батька, а вдруг в крепости Сашок, да другой, а? — испуганно спросила она.
— Александр Иванович Щеголев, черноглазый, боевой паренек, родом из твоего города, все зовут его не иначе, как Сашок…
— Это он! — Таня посмотрела на Поленова и, не удержавшись, заплакала.
Дверь в доме Петра Петровича оказалась открытой, из комнаты валил пар. Заслышав чьи-то шаги, Калачников окликнул:
— Кто там? Проходите, проходите!.. А, борода, добро пожаловать!
Петр Петрович закрыл дверь и попросил раздеваться. Он посматривал то на Поленова, то на его молодую спутницу.
— Дочка! Танька! — представил Никита Иванович. — Что же вы дверь-то раскрыли, Петр Петрович? У вас совсем не жарко!
— Воздух в комнате очищаю, — пояснил Калачников. — Садитесь, садитесь, пожалуйста!.. Редактор ни свет ни заря заходил. Вы, говорит, лично знали Мичурина. Напишите, говорит, что он шарлатан и безбожник. Разделайте, говорит, его под орех, большой гонорар получите. Обещал я ему, пусть только отстанет. Напишу, когда рак свистнет!
Тане не сиделось на месте. Она все еще никак не могла поверить, что увидит — и не когда-нибудь, а сегодня — живого и невредимого Сашка. Ее мало интересовала беседа батьки с Калачниковым, ей хотелось побыть одной со своими мыслями и чувствами. Никита Иванович понял ее состояние и сказал:
— Можешь погулять, Танька. Но уговор: дальше чем за пять метров от дому не уходить!
— Ладно, — покорно согласилась Таня.
— Там работы идут, а охраняет пленных не Отто, а другой, — сказал Калачников. — Ефрейтор, из Франции недавно прибыл. Злой как черт!.. Уши и нос успел себе поморозить… Шарлотта, дочка Коха, должна скоро заявиться. Не терпится ей: цветы и свежие овощи нужны!
— Тогда лучше не выходить на улицу, — посоветовал Никита Иванович.
— И это верно, — согласился с ним Петр Петрович. — Возьми-ка, милая, книжку, да иди почитай в другой комнате… Вон Чехов в шкафу справа стоит. Его можно читать при любом настроении.
Таня не возражала. Она взяла томик Чехова и удалилась в соседнюю комнату. Здесь стоял круглый старинный стол, рассохшийся и скрипучий, не прикрытый салфеткой, с пятнами краски, с круглыми отверстиями от выпавших сучков. У стенки слева притулилась ровесница столу — металлическая кровать с потускневшими шарами и поломанной сеткой. И все остальное было стареньким и пыльным: и два венских стула, и картина в раме, и часы с кукушкой; часы не ходили: кукушка когда-то выскочила наружу да так и осталась.
А в другой комнате Никита Иванович продолжал прерванный разговор.
— Потом напишете, — сказал он, когда Таня ушла. — Только не в «Правду Шелонска», а в «Шелонскую правду»! В защиту Мичурина.
— Туда-то я напишу! А что это вы бороду короче сделали? Или молодым захотели стать? — Петр Петрович подсел к Поленову, пристально взглянул ему в глаза. — А с короткой бородой вы еще знакомее стали! Кого же вы мне напоминаете? И глазами, и голосом?
Никита Иванович прищурился и спросил:
— Наверное, Алексея Шубина?
— Да, конечно его! — обрадовался Петр Петрович. — А вы его тоже знавали?
— Как мне его не знать, Петр Петрович, ведь я и есть Шубин!
— Алексей? Неужели ты? А сказали — в болоте, там… Да неужели это ты, Алексей, друг ты мой хороший?! — Калачников схватил его за руку и долго жал ее своими мягкими ладонями. — А не сказал в тот раз! И не стыдно тебе?
— Дай, думаю, в следующий раз откроюсь. Себя проверял: выдержу или нет?.. А глаз у вас хороший!
— На людей у меня память неплохая! Очень рад, что ты жив! Чайком сейчас угощу, свининкой покормлю: церковный пономарь принес, на водку у меня выменял.
Петр Петрович достал из-под кровати чайник. Примус немного почихал и загорелся синим пламенем.
— А что это у тебя за дочка, Алексей? — спросил Петр Петрович, ставя чайник на примус.
— Вы меня Алексеем не называйте. По документам я другой человек: Никита Иванович Поленов. Дочка-то у меня не родная, так нужно.
— Хорошо, буду помнить, Никита Иванович.
Когда вскипел чай, Поленов позвал Таню. Она вошла в комнату и стала помогать Калачникову: стряхнула салфетку, накрыла стол. Петр Петрович принес из сеней завернутую в чистое полотенце свинину, достал из буфета посуду. Таня разлила по стаканам чай.
За столом Никита Иванович сообщил Петру Петровичу, как важны сведения о предполагаемом прибытии в Шелонск эсэсовцев и какая потребуется еще информация.
— Что в моих силах, сделаю, — выслушав до конца, проговорил Петр Петрович. — Да и Отто мне поможет. Позавчера принес пистолет. Где он взял — не знаю. Попросил за него сто марок, говорит: при случае отстреливаться будете. Я думаю, что он эти сто марок взял просто так: мол, он продал, а я купил — обыкновенная торговая сделка.
