Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер (электронные книги бесплатно .txt) 📗

— Берегитесь — такая штука — может запросто смыть вас с мостика!

Несколько мгновений лодка мчится по дну водной долины. Громоздящиеся вокруг белесые волны закрывают обзор. Затем, скользнув вверх по гигантскому склону, мы вновь взлетаем ввысь. Поле нашего зрения расширяется все больше и больше по мере подъема лодки, и, наконец, достигнув покрытой снежной пеной вершины волны, мы обозреваем оттуда штормящее море, как со сторожевой башни: вокруг нас вместо старой, привычной темно-зеленой Атлантики простирается океан незнакомой планеты, творимый, созидаемый в родовых муках.

Время вахты для несущих ее на мостике сокращено вдвое. Выстоять дольше попросту невозможно. После двух часов — приседание, наклон, вглядывание в окружающее пространство, и снова приседание — ты окончательно вымотан. Я рад, что к концу вахты у меня еще остается достаточно сил, чтобы самостоятельно спуститься вниз.

Я настолько устал, что был готов рухнуть на плиты нижней палубы, не снимая с себя мокрой одежды. Я как в бреду, смутно соображая, что делаю.

Мои веки воспалены. Я ощущаю это всякий раз, стоит мне смежить их. Больше всего хочется закрыть глаза и растянуться во весь рост прямо здесь, на посту управления. Но у меня еще хватает сознания, чтобы добраться до кормового отсека. Я едва не вскрикиваю от боли, поднимая правую ногу, чтобы пролезть в люк.

Если бы я не устраивал себе долгие передышки, чтобы восстановить дыхание, я бы не смог раздеться. Снова и снова я стискиваю зубы, чтобы не застонать во весь голос. А теперь мне предстоит самое трудное гимнастическое упражнение — подъем на койку. Тут нет лесенки, как в спальном вагоне. Резко отталкиваюсь носком левой ноги, как будто усаживаясь верхом на лошадь. Со слезящимися глазами я проваливаюсь в забытье.

Шторм бушует уже целую неделю! Сколько еще дней он продлится? Невероятно, но наши организмы приспособились переносить его пытку. Ни у кого нет ни ревматизма, ни воспаления седалищного нерва, ни прострелов, ни цинги, ни поноса, ни коликов, ни гастрита, ни серьезных простуд. Все здоровые и крепкие, как корабельная рында [59], и выносливые, как наши работающие дизели.

Пятница.

Еще один день проходит в угнетающей дреме и утомительных попытках чтения. Я лежу на своей койке. Отчетливо слышно, как на палубу поста управления сверху плещет вода. Должно быть, люк боевой рубки закрыт, но не задраен, так что когда мостик затапливается, вниз протекает струя воды.

Со стороны носового отсека появляется штурман и объявляет, что еще один матрос из его вахты вышел из строя:

— Он сидит на полу и его выворачивает наизнанку. Никак не может остановиться…

К нашему изумлению, он сопровождает свое заявление наглядной пантомимой. Мы также узнаем от него, что один из кочегаров изобрел быстро ставшее популярным новшество: он привесил себе на шею консервную банку на манер противогаза. Трое матросов уже последовали его примеру и теперь бегают с банками-«тошниловками», говорит он без тени издевки.

Я не могу оставаться в одной позе дольше пяти минут. Держась левой рукой за прутья ограждения койки, я изгибаюсь так, чтобы упереться в стенку. Но металлический холод очень быстро проникает сквозь тонкую фанеру, и даже ограждение койки своим ледяным прикосновением морозит мою ладонь.

Распахивается люк камбуза. Я ощущаю давление в ушах, и все звуки глохнут. Отверстия воздухозаборников дизелей ушли под воду в разыгравшемся море, значит, они не могут теперь втягивать воздух через забортные воздуховоды. Разреженное давление — повышенное давление. Барабанные перепонки — внутрь, потом — наружу. И ты при этом должен умудриться заснуть. Я переворачиваюсь на живот и просовываю левую руку сквозь прутья решетки, чтобы обеспечить себе дополнительную поддержку. Проходит немного времени, и возвращающийся с вахты кочегар, пошатнувшись, наваливается на нее всем своим весом.

— Эй!

— Что там?

— Ой! Извините!

Койка, которая сначала казалась мне слишком узкой, вдруг стала слишком широкой. Как я ни кручусь, не могу надежно улечься. В конце концов, я оказался на животе, с широко раздвинутыми ногами, как у борца, сопротивляющегося попыткам перевернуть его на спину. О сне не может быть и речи.

Спустя несколько часов меня озарила идея: а не воткнуть ли подголовник между мной и ограждением койки. Широкой стороной он не помещается, а вот узкой — вошел. Теперь я лежу, крепко зажатый между деревянной стеной и ограждением койки.

Я представляю себя со стороны, в неестественной позе, в виде иллюстрации в учебнике анатомии, напечатанной красной краской, испещренной числами, обозначающими различные группы мышц. Практическая выгода, полученная мной от изучения анатомии, заключается хотя бы в том, что я в состоянии назвать те, которые сейчас мучительно ноют внутри меня. Всю жизнь мои кости носили на себе упругую плоть, о которой я вспоминал, лишь получая физическое удовлетворение от того, как она напрягается и расслабляется — самодостаточная, действенная система, хитроумно устроенная и безотказно работающая. Но эта система не желает больше функционировать: она бунтует, восстает, доставляет беспокойство, посылает тревожные сигналы: здесь — колет, там — острая боль. Впервые в жизни я ощущаю себя не как единое целое, а по частям, из которых я состою: платизма, которая необходима мне, чтобы пошевелить головой, поясничная мышца, двигающая кости таза. Меньше всего меня беспокоят бицепсы — им такая тренировка только на пользу. Но вот грудные мышцы всерьез волнуют меня. Наверно, меня всего свело судорогой — иначе с чего бы им так болеть?

Суббота.

Запись в моей голубой книжке для заметок: «Никакого толку — настоящая прогулочная поездка посреди Атлантики. Следов присутствия врага нет и в помине. Ощущение, что мы — единственный корабль на свете. Воняет трюмом и блевотиной. Командир находит погоду абсолютно нормальной. Говорит так, словно он — ветеран мыса Горн». [60]

Воскресенье.

Ежедневные учебные погружения, обычно воспринимавшиеся, как довольно нудное занятие, теперь превратились в блаженство. Мы с нетерпением ждем тех минут облегчения, которые они приносят с собой. Иметь возможность вытянуться, расслабиться, дышать хоть какое-то время глубоко и свободно вместо того, чтобы приседать и хвататься за поручни, уверенно и свободно стоять, выпрямившись в полный рост.

Ритуал открывается командой «Приготовиться к погружению!». Затем раздается «Приготовиться продуть цистерны!». Шеф встал позади обоих операторов рулей глубины. Помощники по посту управления, регулирующие подачу сжатого воздуха, докладывают:

— Первый! — Третий, с обоих бортов! — Пятый!

Шеф кричит в направлении боевой рубки:

— К продувке готов!

— Продувка! — доносится сверху голос второго вахтенного офицера.

— Продувка! — повторяет команду шеф. Помощники на посту управления открывают клапаны.

— Носовой — круто вниз! Кормовой — в нейтральном положении! — это уже распоряжается шеф. На слове «нейтральное» он вынужден поднять голос, чтобы его услышали за шумом воды, ринувшейся в емкости погружения. На пятнадцати метрах он продувает выравнивающие емкости. Вместо рокота волн мы слышим шипение сжатого воздуха, и сразу же — гул воды, вытесняемой из выравнивающих емкостей.

Стрелка глубинного манометра замирает на тридцати метрах. Лодка уже стоит почти на ровном киле, но она еще так сильно раскачивается, что карандаш на столике с картами катается взад-вперед.

Шеф прекращает продувку цистерн погружения, и командир отдает приказ:

— Опустите ее ниже и выровняйте на сорока пяти метрах.

Но даже на этой глубине лодка не успокаивается. Старик занимает привычную позицию, опершись спиной о кожух перископа:

— Опускаемся до пятидесяти пяти!