Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей (лучшие книги читать онлайн .TXT, .FB2) 📗
Генриетта Давыдовна проснулась под утро с желанием курить, и сама удивилась. Угасшие желания в ней возрождались, ела она теперь из принесенного летчиком с удовольствием, но расчетливо, думала уже и о будущем, а тут раз — курить захотела! Посмотрела на белочку на циферблате, аж озлилась: жрет орешек, жирная тварь, горя не мыкает! Ну уж нет. Она, Генриетта Давыдовна, сегодня же встанет и запишется в доноры, им дают дополнительный паек, в том числе по табаку. В доноры, однако, не возьмут, обессиленная. Ну ничего. Она… она… Генриетта Давыдовна до рассвета лежала и решительно думала, где взять дальнейшей еды, табака или денег.
Ульяна в ту ночь работала, допрашивала Михайлова.
191
Садовник, значит? — прищурилась, как прицелилась или приценилась, Ульяна.
— Да, голуба…
— Нашел голубу! — прикрикнула Ульяна. Настроение у нее было раздражительное. Арбузов злой с этим своим «Д», боится провалить, бредит, что его расстреляют, что немцы войдут, от сеансов отказывается, от Паши вот наотрез отказался, а ведь кандидата нормального — хрен нынче найдешь.
— Извините, — Михайлов сидел понуро, в позе мужика, мнущего шапку на картине передвижника, только шапки не было. — Я садовник, огородник… ботаник, в общем. Любое растение… приголублю и выращу. Талант у меня к этому с детства, способности и любовь. Я и огурца люблю, и орхидею какую.
— Ботаник-шпион, — заценила Ульяна. — Редкий овощ!
— Да не шпион я!
— А чего же скрыли пребывание за границей?
— Я не скрывал. Не указал только в анкете.
— А это не одно и то же?
— Ну…
— Баранки гну! Слушайте, Михайлов, я сегодня злая. А я и без того считаюсь самым жестоким следователем в этом здании. Понимаете, чем вам грозит упрямство?
— Так, а что мне делать… Я так не указал, по глупости. Думаю, шут с ним. Я же там не по своей воле оказался, во Франции-то.
Ульяна думала кликнуть бойца и сразу начать с ногтей, но передумала. Спешить ей некуда. Дома в кровати бессмысленный Арбузов, из всех постельных дел только храпит. Лучше уж одной спать, когда он на службу отвалит. А тут хоть можно послушать об экзотических странах, в которые никогда не попадешь.
— Хорошо, давайте вашу историю с самого начала.
— Ну что… забрили меня как всех в армию, — начал Михайлов и торопливо добавил, — был, понимаете, безвольной игрушкой в руках царского режима.
— В каком году забрили? — Ульяна поморщилась. Мерзкое-то слово какое «забрили». Забривают-то от вшей.
— В пятнадцатом. В запасной бригаде, стояли под Тосно. Ну нас и отправили во Францию, в корпус особого назначения. Это уже в шестнадцатом. До Архангельска, а там на корабли — и поплыли, значит.
— Долго плыли?
— Не дай соврать, много недель. Много! Не один месяц, полгода может. Не знаю. Время ведь путается в голове. Ведь вокруг всего, через Африку, до самого Марселя…
— Интересно плыть? — и впрямь с интересом поинтересовалась Ульяна.
— Да вы скажете тоже! Куда там интересно! В трюме нас как сельдей тут у вас в камере. Вода вокруг. Ни травинки, я вам доложу, ни единой былинки. Я ведь землицу люблю… А тут вокруг вода эта проклятущая, а у меня морская болезнь, все время тошнит, свои же товарищи в трюме били за это…
— То есть вы к битью привычный? — уточнила Ульяна.
— Да не то что бы, — опасливо покосился Михайлов.
— То-то же. Продолжайте.
— Ну так чего… Пока приплыли, то-се, долго тоже стояли в запасе там… Я ведь как, голуба, три года без малого в армии, ни разу не пульнул ни из чего. Ни одного боя! А там узнали о революции народной… Радио у нас не было, все равно — слухи-то доходили. Газеты несколько раз. Ну, отказались воевать вообще. Всею дивизией. Нас французы и в хвост и в гриву, и голодом морили, и прикладом мне по коленке один, извините за выражение, звезданул.
— А почему вы извиняетесь за это выражение? — Ульяна навострила карандаш.
— Ну… звезда — она ведь у нас красная, пятиконечная…
— Вы даете, Михайлов, — развеселилась Ульяна, — сами на себя новые статьи подрисовываете! Хорошо, оскорбление советских символов пока отставим. Ну, дальше.
— А дальше нас распустили. Леший, говорят, с вами. Дали какую-то бумажку для какашки навроде документ, даже денег… Ну, совсем чуть-чуть. И дальше кто куда. Кто побойчее — в Россию рискнули.
— Почему же рискнули? На родину победившей революции, к народной власти. Какой же тут риск?
— В том смысле что тридевять земель, — пояснил Михайлов. — Силу иметь надо! Я хотел, но у меня колено прикладом ударенное распухло… еле ходил даже, голуба.
— Сам голубь, — беззлобно отозвалась Ульяна.
— Извиняюсь я. И вот. Пристроился к фермеру одному за садом смотреть. А та-ам… — Михайлов вдруг как артист в театре паузу взял и всем телом совершил такое артистическое движение как растение растет. — Такие там цветы, товарищ следователь, что и вы бы со стула упали.
— Ну я-то вряд ли, — рассмеялась Ульяна. — Як растениям равнодушна.
— А я от них, знаете, не в себе… А там и пальмы, и травы шелковые, и фрукты такие, каких я названий не знал. Фермер меня оценил сразу, не обидел, комнату чистую выделил, в город отпускал на выходные. Только мне этот город ни к чему, я в саду…
— А как место называется?
— Аквитания называется. Красивое слово! А город не очень называется, Аркашон, навроде крысы звучит или будто харкают. И море там Атлантическое такое синее-синее.
Тут Ульяну просто уж кто-то в грудь изнутри как вдарит. Она только серое море видела, это вот, местное.
— И вы, значит, Михайлов, — ужесточилась, — забыли о революционной родине ради синего моря?
— Да я… — кашлянул Михайлов. — Там дочка у хозяина, Анна…
— Ясно. И вы, значит, под пальмой?
— И под пальмой.
Они помолчали, каждый думая о своем. Потом Михайлов заговорил голосом другим, глухим, как из бочки.
— Мы с ней не сразу, она пока подросла. Зато уж потом… Года три мы с ней. А потом она давай наседать: или женись, или того… отцепляйся. А тут письмо от отца: приезжай в Петроград, торговля наладилась, овощи-фрукты наши пойдут на ура… Я задумался, дом вспомнил. Анна нажимает. Повздорили, стало быть, а я вспылил и уехал. Всю дорогу ехал, корил себя, дурака, вернись пока не поздно, вернись… Ну и не вернулся.
— Снится? — спросила вдруг Ульяна.
— А? — не понял Михайлов.
— Анна, спрашиваю, снится вам ваша французская?
— В таком, знаете, оранжевом платье… Она любила оранжевое, у нее несколько было оранжевых, разных фасонов. Вы не подумайте, я тут женился, все хорошо. Сын у меня красноармеец, уже грамоту на него прислали, отличился в бою. А снится, да… Редко. Но как прижмет, бывает… И как это вы отгадали. А как жену зовут, отгадайте!
— Анной?
— Точно.
И мужик расплакался, как смольная девица какая.
— Это вы не об Анне плачете, — заметила Ульяна. — А о пальме, синем море и о молодости, Михайлов.
Тут Михайлов выдал:
— Отпусти ты меня, голуба!
— Что? — удивилась Ульяна.
— Отпусти. Весна скоро, до весны достоим, а там ведь огородов нужно много, зеленью ленинградцев потчевать, витаминами. А я в этом деле как в пяти пальцах…
— У меня дочь Аня, — сама от себя не ожидала сказать Ульяна. — В эвакуации. В Искроболе под Ярославлем.
— Ну вот и отпусти!
— Великолепно! Просто так взять и отпустить?
— Ну… — помял несуществующую шапку.
— Ну ладно.
— Что ладно? — ошарашился Михайлов.
— Отпускаю.
— Правда?
— Правда. Вы же не виновны?
— Нет, голуба! Я сдуру…
— Ну вот. А вы слыхали, чтобы строгая, но справедливая советская власть невиновных наказывала?
— Я… Нет, не слыхал!
— Ну так и идите.
— Прямо вот сейчас идти?
— Нет. Пишите мне бумагу. Проставьте, что не указали французский эпизод по недомыслию и забывчатости, граничащими с преступными, но таковыми не являющимися. Раскаянье, все дела… Вот. Сейчас вас проводят, вещи возьмете.
