Истоки. Книга вторая - Коновалов Григорий Иванович (полные книги txt) 📗
В голове Чоборцова звенело от зноя и бессонницы, его пошатывало, как пьяного, когда он слез с коня и пошел к рубленому дому. На крылечке курил Валдаев, ветерок сбивал волосы на его просторный лоб, затененный резным навесом.
– Степан Петрович, неужели запамятовали, что дивизия моя называется Волжской, что я… честь и долг повелевают…
Валдаев скользнул взглядом по трясущейся губе Данилы, взял его под локоть, и они вошли в дом.
Как далек валдаевский строгий уют от крови и горечи, от усталости, разламывающей кости, разрывающей жилы. Холстиной пахли влажные доски только что вымытого пола. На столе термос хранил подземный холод родниковой воды. Вкусно щекотал ноздри духовитый дым дорогих папирос. Позавидовал Данила верности своего приятеля к привычкам спортсмена: уже висели на стене стальные пружины для тренировки рук.
Выпили под малосольные огурцы – Чоборцов всю стопку, хозяин глоток.
И прежде Валдаев никогда не ярился, не проклинал врага, не качал сокрушенно головой при наших промахах. Теперь в раскаленной атмосфере тяжелых сражений он сохранял все тот же «невоенный тон».
Чоборцов внутренне порицал его за эту холодную ученость, сознательно преувеличивал ее опасность для армии. Вот и сейчас Валдаев, как зерно на лопате, встряхивает огромный военный опыт народов, отвевает наиболее крупные зерна, с холодной зоркостью рассматривает: годится? И постепенно война и полководческая мудрость становятся обыденными, доступными какому-то обновленному пониманию Данилы. И 1941 год представлялся ему трагедией и для врага, именно битва под Москвой предопределила поражение немцев.
Воюющее человечество ничтожно мало изобрело военных доктрин, стратегий.
Малой кровью? Сколько было армий, столько желаний победы малой кровью. Стратегия Джекиллы, к ней склонялся Цезарь. Лобовые атаки – инстинктивное стремление варваров. Зимой мы эту тактику вдосталь применяли. Сейчас гитлеровцы доводят ее до того предела, за которым разверзается для них бездна. Мы знаем их наступательный дух. И мы дадим им веревку, чтобы они сами себя повесили. Обычный полководец всегда предпочитает известное неизвестному. А не лучше ли действовать в самых опасных условиях? Отходим мы к Волге с полным сознанием того, что делаем, каковы последствия.
Июньское совещание Ставки и Государственного Комитета Обороны решило об отходе войск на Волгу. А почему тогда приказ стоять насмерть? Как увязать его с этим решением? Отход – тактический момент, а презрение к смерти – дух армии.
– Страшная для немцев будет зима. Не уйдут они отсюда, – сказал Валдаев почти шепотом, прищурив вспыхнувшие глаза.
Закурил.
– Да так вот и живу, Данила Матвеевич, – дружелюбно продолжал он, улыбаясь. – Дураки говорят, что они учатся на собственном опыте, умные предпочитают учиться на опыте других. Собственная жизнь слишком коротка, маловместительна. Эпоха щедра противоречиями, с ухмылочкой подбрасывает на твои плечи один кирпич тяжелее другого. Не подгибаются колени? Ну, ну, неси, родимый, в наше время грех таить силу. Родина виновата перед нами только в одном, если вообще уместно слово «виновата»: она жестко потребовала от своих детей быстрейшего возмужания. Ее полководцами были двадцатилетние, в сорок лет Фрунзе уже лег на лафет в последний путь.
Мясистыми ладонями сжал Чоборцов свою большую голову, зажмурился, нависнув над столом, жевал мундштук папиросы. Дым выползал из широких ноздрей, обвивал задичавшие усы. Когда год назад его понизили, он затосковал, хотел сбрить усы, думал, что бритогубого реже будут узнавать и расспрашивать о причинах катастрофы. Потом, встав после попойки, пощадил усы, решив не маскировать своего несчастья. За год они поседели. В их скорбной обвислости читался упрек обиженного незаконно, которому не хватает сил осерчать так, чтобы обидчикам было не по себе. Теперь усы как бы плакали.
Валдаев похвалил дивизию. Ей еще представится возможность показать себя в защите Волги. А пока нужно отдохнуть, укомплектоваться…
Данила сказал, что его львы рвутся в бой. Генерал улыбался глазами:
– Сейчас ваши львы спят крепко, хоть ноги и руки отвязывай. Пользуйтесь случаем, отдыхайте. Потом в город с левого берега.
– Что ж, наверно, так и надо. Уж лучше бы на другой фронт, чем встреча со старыми друзьями – рабочими. – Чоборцов замычал, тряся головой. Чего он хотел и в то же время боялся, то и случилось.
– Я еще на дорожку рубану.
– Давай, старой. Будем живы, друже!.. Да, знаешь, тебе вернули часть отнятого: генерал-майор. Я не торопился сказать, потому что ты для меня был и остался генералом.
Чоборцов встал, засопел, краснея.
– Степан… эх, брат!
Чоборцов догнал свой штаб на марше. О присвоении генеральского звания он никому пока не говорил: неуместной была эта радость. Лишь на третьи сутки, когда головной полк вступил в большое приволжское село, он, подписывая приказ об отдыхе, исправил слова «комдив полковник» на «комдив генерал-майор».
И все-таки как далеко до той черты, с которой началось его несчастье и несчастье Родины. Год с лишком назад он был командарм, у него была семья, за спиной армии – огромная страна. Теперь он только комдив, одинок, впереди русская река, и река эта была Волга.
IV
На четвертые сутки марша батальон головного полка дивизии вступил в большое приволжское село Солдатская Ташла. Жители кормили солдат молоком, свежим хлебом, арбузами и дынями. Пожилые женщины горестно качали головами, глядя на измученных воинов. Но одна молоденькая вдова, разминая ногами глину, напустилась на Веню Ясакова, попросившего воды:
– Видно, здорово соленым накормил вас немец? Вояка разнесчастный. Кишка слаба против фрицев? А вона какой детина, хоть кобелей вешай!
– Утопись ты в своем ведре…
Женщина вылезла из глины, положила руки на саманную стену, а на руки круглый подбородок уперла.
– Ты, служивый, бреши, да не забрехивайся. А то как раз глиной рот залеплю.
Ясаков повернул от дома. Но тут женщина обеими руками вцепилась в него:
– На мой дом сел сизый орел!
Старая ее мать, угощая Ясакова квасом в доме, мудро подергивая ноздрей, спросила:
– Города-то оставляем врагу, чай не зря? Хитрим, чай? Лишь бы одолеть супостата.
– Одолеем, бабуся, – привычно заверил Ясаков. – Вот выпить нечего, это плохо. А насчет победы не сомневайся, считай, что в кармане лежит… На войне, бабушка, всякое бывает. Нынче они нас пятят, а завтра мы их саданем. Немец сейчас чумовой, его надо убивать по три раза каждого. Иначе вскочит и айда в атаку.
– Саданите его, окаянного, саданите. – Старуха вдруг перешла на шепот: – Сказывают, что у Хитлера рога на лбу. – И она понесла такую околесицу, что Веня качал головой, а молоденькая тихо смеялась, прикрыв рот платком.
– Правду, сынок, говорю, нечистая он сила, Хитлер-то. В церкви сам владыка анафеме Хитлера предавал, свечку вниз огнем держал.
– Все может быть, что у Гитлера рога. Баба наставила, – согласился Веня, поглядывая на молоденькую. – Вот у нас на фронте кавалерист расхвалился: наш эскадрон как разбушевался, как начал рубить фрицев, всех посек. Остановиться не мог и еще лесу десятин десять вырубил. А летчик ему: это что! Вот у меня однажды было: иду на посадку, а снаряд отбил колесо. Что делать? Высунул я ноги в щели-то и на ногах приземлил самолет. А лучше танкистов никто не отличился. Однажды кинул немец «пантеры», а мой друг танкист взял да и зарядил пушку Жучкой, такой собачонкой с рукавицу. Выстрелил. Жучка летает, лает и насмерть грызет ихние «пантеры». Всех передушила.
– О, здоров ты брехать-то! – Молоденькая засмеялась.
Поставила на стол бутылку самогонки, выпила полстакана. Заплакала. Веня отстранил стакан.
– Не могу пить и слезой вдовьей закусывать.
Смеясь глазами, молоденькая запела:
– Женщина должна играть нежные песни. А такие даже Тишка-сквернословник стыдится выдавать людям, – сказал Ясаков.
