Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Но вспоминает-то он о Гернике, — заметил Володька.
— Нет, меня немного убеждает, что сказал Игорь, тут же и мать замешана, — не очень-то уверенно сказал Коншин, понимая, что он сам-то своего мнения еще не составил.
— Меня — нет, — решительно сказал Володька. — Мне всю войну почему-то представлялось, что встречу своего друга детства Мишку-немца, хотя и знал, произойти этого не может. Мишка был на Урале в трудовом лагере. И вот до сих пор не знаю, как поступил бы, попадись он мне в руки. Может, отпустил? Не знаю. Во всяком случае, убить бы не смог. А это лишь друг. Не отец…
— Ну, Володька, — повеселел отчего-то Игорь, — у тебя полный идейный ералаш в голове. Рад, что ты высказался. Теперь мне стало яснее, что рассказ мой нужен.
— Не уверен, — пожал плечами Володька и начал развивать мысль насчет того, что в жизни должны быть, наверное, незыблемые и святые человеческие ценности, что узы родства, настоящей дружбы — одни из них, и переступать их нельзя. — Ты задумывался, как будет жить твой герой дальше, после такого? Ведь после совершенного им — уже все дозволено…
— Ну, Володька, давай еще шпарь по Федору Михайловичу о единой слезе ребеночка… Все это мы слыхали, знаем. И давно отвергли, — перебил Игорь со снисходительной усмешкой.
— А верно, Игорь, — вмешался Коншин, — как жить-то твой лейтенант будет? Что бы он ни сделал впоследствии, какую бы гадость ни совершил, все будет ничто перед этим.
— Вы что, серьезно, ребята? Есть же много примеров из жизни революционеров, когда ради идеи они рвали семейные и дружеские узы. Ну и примеры из гражданской войны… А помните, что говорил Иосиф Виссарионович Лиону Фейхтвангеру насчет Радека, ведь тот был близким другом Сталина, но…
— Но в отцеубийстве, по-моему, никто из них замаран не был, — сказал Володька.
С этой стороны атаки на свой рассказ Игорь не ожидал. Идейную сторону его он полагал безупречной, а потому начал разъяснять ребятам, что у него не только отец и сын, а два непримиримых идейных врага, что один пришел на землю другого с огнем и мечом — и какие могут быть тут сомнения? Он знает, что убить даже врага нелегко, ну а когда этот враг отец, то почти непреодолимо трудно, но его герой тем и силен, что сумел преодолеть непреодолимое, ну и так далее и тому подобное…
Володька слушал со скучным лицом, и по его виду было ясно — слова Игоря его не убеждают. Коншину же виделась в них какая-то правда, а как не видеть, когда на этом и воспитаны были с детства, лозунгами: «Если враг не сдается — его уничтожают» и «Кто не с нами — тот против нас…». Не все принималось им безоговорочно, но западало же в душу.
— Это мы знаем, Игорь, — махнул рукой Володька, когда тот закончил свою тираду.
— Разумеется, — Игорь вытер опять вспотевший лоб. — Меня и удивляют наши разногласия, которые могу объяснить лишь вашей идейной незрелостью, — он добродушно улыбнулся, показав этой улыбкой, что он шутит. — Ну а как, ребята, в смысле художественности? Получились у меня характеры?
— У тебя — два фанатика, — бросил Володька.
— Ну, какие-то душевные переливы Игорь дает и тому и другому, — возразил Коншин.
— Этого мало.
— Знаешь, Володька, — сказал Коншин, — по-моему, самое главное, что Игорь написал. Написал то, о чем можно говорить, спорить, обсуждать. Мы с тобой пока ничего подобного не сделали. Не говорю уж о том, как трудно Игорю это было, ведь в двух институтах вкалывает, а время нашел. Возможно, есть некая прямолинейность в рассказе, может, что-то в стилистике не очень, но Игорь попытался рассказать о самом главном, что было в нашей жизни, — о войне. А посему — честь ему и хвала. Я без иронии, Игорь, я честно…
— Спасибо, Леша, — растроганно пробормотал Игорь и, повернувшись к Володьке: — А ты знаешь кто? Анархист.
— Анархист? — засмеялся Володька. — Удивительно. Меня в школе точно так же называл Генька Фоминов, был такой деятель. Кстати, вы с ним даже внешне похожи. Это, конечно, плохо — анархист?
— Сам понимаешь, — улыбнулся Игорь, довольный, что нашел определение, которое начисто отметало Володькино мнение о рассказе.
Коншин извинился, что не сможет проводить ребят, надо поработать еще, а то не успеет сдать к получке, и Игорь с Володькой пошли одни. По дороге Володька рассказал историю, которая, на его взгляд, могла послужить основой интересного рассказа. А историю эту узнал он от старшины взвода разведки в сорок третьем году:
— Группа наших разведчиков в составе трех человек, выполнив задание в глубоком тылу немцев, выходила к своим, но из-за того, что командир группы случайно разбил компас, они долго плутали в немецких тылах, ища окно. И вот, выйдя на какую-то полянку, они прямо лицом к лицу столкнулись с тремя… Ты знаешь, ходили наши ребята часто в немецких маскнакидках и вооружены бывали немецкими автоматами — и легче, и патроны всегда найти можно. Ну и те, с кем столкнулись, одеты были так и вооружены так же. Какие-то секунды обоюдного замешательства. Немцы не сразу догадались, что перед ними противник, ну и наши тоже — а вдруг свои? Момент для мгновенного короткого боя был упущен с обеих сторон. И тогда старшина, разлыбившись, делает шаг в сторону фрицев и говорит: «Ну, гансы, давайте раухен… Покурим, значит». Немцы, поняв видно, что если затеять сейчас бой, то в живых никому не остаться, и те и другие обучены убивать по первому разряду, у каждого в магазине по тридцать два патрончика девятимиллиметрового калибра, тоже заулыбались, ну и сигаретки протянули. Старшина берет и «фейер» просит, один из фрицев зажигалочку ему преподносит — битте-дритте. Закурили. И немцы тоже. Постояли минут пяток, подымили, старшина и говорит: «Ну а теперича, фрицы, по домам, нах хаузе, значит. И ауфвидерзеен. Разойдемся, как в море корабли». И разошлись… Вышли к своим, передал старшина разведданные, но ребятам наказал — молчок об этом, никому, братцы, а то… Вот видишь, как в жизни бывает. Тут ничего не придумано.
— Тут все проще и понятнее, — сказал Игорь. — У старшины расчет был. У меня другое…
— Кстати, о расчете… Давай откинем моральную сторону твоего рассказа, а разберем с точки зрения военной целесообразности. Так вот твой лейтенант должен был всеми способами заполучить от папаши какие-то сведения, оберст должен знать многое. Заполучить, даже пообещав отпустить его. И обошлось бы без смертоубийства, один фриц погоды не сделает, а сведения — это, брат, всегда нужно, это сбереженные солдатские жизни. Вот так-то, Игорек.
— Понимаешь, это я как-то упустил из виду, — задумчиво проговорил Игорь. — Я подумаю об этом.
— Подумай, Игорек. А то пиф-паф, а толку чуть, — хлопнул его по плечу Володька.
— А как вы попали в плен, Марк? — решилась наконец спросить Настя, когда пришла к нему в мастерскую во второй раз.
— Долго рассказывать, да и неохота… Повернитесь-ка пока маленько влево… Вот так… Спасибо.
В этот раз Настя пришла одна. Марк усмехнулся и пробурчал: дошло все-таки до миледи, что опасаться ей нечего. Она ответила, не в боязни дело, просто она такая, не очень-то боевая, стеснительная, наверно, чересчур, из семьи-то она простой, хоть отец ее и печатник, а из всего рабочего класса печатники народ самый грамотный, начитанный. Она тоже до войны много читала… Тут Марк заинтересовался и попросил рассказать о семье поподробней. Настя насторожилась:
— А зачем вам это?
— О своей модели художник должен все знать, — улыбнулся он.
Она рассказала кое-что. И о матери, и о братьях, и вдруг сказанула то, о чем никому не говорила, как после сообщения, что пропал ее Андрей без вести, начала она с его матерью в церковь похаживать и что приносит ей это какое-то успокоение.
— А ведь сразу догадался, — сказал Марк, довольный своей проницательностью. — Помните?
— Да. Я удивилась тогда… Насмехаться над этим не будете?
— Нет, Настя. Я приучен чужие убеждения уважать.
— Тогда вот что я вам скажу… Больно много мы о ненависти твердим, а ее и так много. Так зачем же вы… картинами-то своими?..
