Мост через реку Квай - Буль Пьер (книга регистрации TXT) 📗
Другую бригаду вывели в джунгли, приказав валить лес для моста. Пленные после тщательного отбора неизменно рубили самые гнилые и неровные деревья, или же, необыкновенно суетясь, долго пилили какую-нибудь громадную лесину, чтобы в конце концов свалить ее в воду.
Сайто, приходя проверять работы, бесился с каждым днем все больше и больше. Он плевался, ругался, колотил всех подряд, в том числе и инженера. Тот оправдывался, говоря, что рабочие никуда не годятся. Комендант начинал тогда орать еще громче и грозил новыми карами. «Чем можно сломить это глухое сопротивление?» — думал он вечерами. Комендант изводил пленных: во-первых, он чувствовал полную безнаказанность, а во-вторых, его толкал страх быть уволенным за неспособность. Уличенных в «безделье» или «саботаже» привязывали к дереву и хлестали по голому телу колючими ветвями. Залитых кровью солдат держали целый день на тропическом солнце рядом с муравейником. Вечером товарищи приносили их Клип-тону в лазарет — с ободранной спиной, в жару. Но разлеживаться Сайто им не давал. Он не забывал про наказанных. Если провинившиеся начинали двигаться, их отправляли на стройку, где конвоирам было велено не спускать с них глаз.
Выдержка этих строптивцев трогала Клиптона иногда до слез. Врач поражался, как они еще могли таскать ноги. Когда наказанных приносили в лазарет, они были едва в состоянии разомкнуть веки и прошептать на языке, бытовавшем среди пленных в лагерях Бирмы и Таиланда:
— Они не построят свой сучий мост, доктор… И сучий поезд их сучьего императора не пройдет по нему… Наш сучий полковник прав, он знает, что делает. Если увидите его, передайте, что мы с ним, все до единого… И этой сучьей образине не удастся поставить на колени английскую армию!
Жесточайшие меры не давали никаких результатов. Пленные сжились с террором. Пример полковника Никольсона кружил голову почище давно забытых виски и пива. Когда одного из солдат избивали так, что он не мог больше выдержать, на его место заступал другой. Саботаж не прекращался ни на минуту. Все посулы и обещания Сайто отвергались. В часы отчаяния комендант с испугом думал, что исчерпал весь известный ему запас мучений и пыток.
Однажды Сайто выстроил пленных на плацу, прервав работы раньше обычного, чтобы не переутомлять их, сказал он. Им роздали печенье из рисовой муки и фрукты, купленные у крестьян соседней тайской деревни, — подарок японской армии. Сайто призвал пленных не жалеть усилий ради общего дела. Оставив на время свою заносчивость, комендант сказал, что он, как и они, — человек из народа, он только выполняет приказ. А офицеры, отказываясь работать, взваливают тем самым на солдат дополнительную нагрузку. Он понимает, как тяжело рядовым, и поэтому не держит на них ала. Он даже решил своей властью уменьшить норму. Инженер назначил норму дневной выработки в полтора кубометра грунта на человека; так вот он, Сайто, срезает ее до одного кубометра. Комендант идет на это в знак сочувствия к пленным солдатам. Он надеется, что они оценят этот братский жест, быстро закончат необременительный труд и помогут тем самым разделаться с треклятой войной.
К концу речи в его голосе послышались почти умоляющие нотки. Однако мольбы возымели не больше действия, чем побои. На следующий день все пленные выполнили норму. Каждый нагрузил положенный кубометр грунта на тачку, но свалил его так, что работу нельзя было расценить иначе как издевательство.
И Сайто уступил. Все средства воздействия были исчерпаны, а упрямству пленных не видно было конца. Последние дни перед тем, как признать поражение, он смотрел на лагерь взором загнанного зверя. Комендант дошел до того, что стал упрашивать молодых лейтенантов выбрать для себя работу, обещая за это поблажки и улучшенное питание. Но никто не изъявил желания. Ко всему прочему со дня на день могла нагрянуть инспекция из главного штаба. В результате комендант согласился на постыдную капитуляцию.
Отчаянным маневром он пытался «сохранить лицо», но жалкая эта попытка не могла обмануть даже собственных его солдат. 7 декабря 1942 года, в годовщину вступления Японии в войну, объявил, что в честь славной даты прощает всех наказанных. Вызванному для беседы полковнику он заявил, что принял крайне благожелательное решение: офицеры не будут участвовать ни в каких ручных работах. В ответ он надеется, что они приложат все усилия для мобилизации солдат на повышение производительности труда.
Полковник Никольсон ответил, что принимает это к сведению. Теперь, когда взаимоотношения будут строиться на корректной основе, у него нет оснований противиться выполнению программы, намеченной победителями. Совершенно ясно, что офицеры, как это принято во всех армиях цивилизованных стран, будут отвечать за своих солдат.
То была полная капитуляция японской стороны. В английском лагере победа была отмечена в тот вечер песнями, криками «ура» и дополнительной порцией риса. Скрипя зубами, Сайто распорядился выдать ее, подчеркивая, что инициатива по-прежнему на его стороне. После этого комендант заперся у себя в комнате и, плача над поруганной честью, пил в одиночестве до полуночи; пил, пока не свалился в беспамятстве на койку, что вообще-то с ним случалось редко, в чрезвычайных обстоятельствах, — обычно он выдерживал самую жуткую смесь.
Полковник Никольсон в сопровождении своих советников, майора Хьюза и капитана Ривза, шел вдоль насыпи, на которой трудились пленные.
Он ступал медленно. Торопиться было некуда. По выходе из карцера полковник одержал вторую победу, добившись для себя и остальных офицеров четырех выходных дней — в качестве компенсации за незаслуженно понесенное наказание. Сайто до боли сжал кулаки, услышав об этом, но согласился. Помимо этого, комендант распорядился хорошо обращаться с пленными и избил в кровь конвойного, на лице которого, как ему показалось, мелькнула ироническая улыбка.
Надо сказать, полковник Никольсон потребовал четыре дня отдыха не только для того, чтобы восстановить силы после пребывания в застенке. Ему было нужно поразмыслить над создавшимся положением. Следовало обсудить его со штабом и выработать линию поведения, как полагается всякому добросовестному начальнику. Кидаться очертя голову в импровизации — этого он не терпел пуще всего.
Очень скоро полковник убедился, что его солдаты за это время превратились в настоящих вредителей. Хьюз и Ривз не смогли скрыть удивления при виде результатов их работы.
— Восхитительная насыпь, для железной дороги лучше не придумаешь! — сказал Хьюз. — Особо отличившихся следовало бы отметить в приказе, сэр. Как подумаешь, что по ней пойдут составы с боеприпасами!.. Полковник не улыбнулся.
— Прекрасная работа, — подлил масла в огонь капитан Ривз, бывший до войны инженером общественных работ. — Неужели кому-то придет в голову класть рельсы на эти «американские горки»? Я предпочел бы, сэр, вновь пережить атаку японцев, чем сесть в поезд на этом участке.
Полковник оставался серьезным. Он лишь спросил:
— Что вы думаете, Ривз, как инженер, обо всем этом — можно ли использовать хоть какую-то часть сделанного?
— Думаю, нет, сэр, — ответил Ривз после паузы. — На их месте я бы оставил в покое всю эту мешанину и начал новую насыпь чуть дальше.
Озабоченность не сходила с лица полковника Никольсона. Он кивнул головой и молча продолжил обход. Прежде чем высказывать свое мнение, он хотел осмотреть всю стройку.
Они вышли к реке Квай. Бригада человек в пятьдесят нагишом, если не считать треугольника, выданного японцами в качестве «спецовок», суетилась вокруг насыпи. Перед ними, забросив за спину винтовку, взад и вперед прохаживался конвоир. Часть людей копала в отдалении яму, другие перетаскивали землю на бамбуковых носилках к насыпи, отмеченной белыми колышками. Первоначально линия колышков шла перпендикулярно берегу, но пленные постепенно «скорректировали» ее так, что теперь она шла почти параллельно ему. Японского инженера здесь не было. Он стоял на том берегу и, размахивая руками, что-то втолковывал заречной бригаде — ее ежеутренне переплавляли туда на плотах. Крики его доносились через реку.
