Отважные(изд.1962) - Воинов Александр Исаевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Во вражеских штабах, расположенных в городе О., началась паника. Чемоданы летели в машины, хозяева их почти на ходу вскакивали вслед за ними и устремлялись вперед по шоссе, пока еще можно было проехать. Части, оставленные для прикрытия отступающих войск, быстро занимали позиции вдоль северо-восточной окраины города. Но солдаты уже были деморализованы сообщениями о прорыве фронта и думали не столько об обороне, сколько о спасении собственной жизни.
В десять часов утра на подступах к городу показались первые советские танки, и начался стремительный бой на коротких дистанциях.
Полковник Ястребов установил свой командный пункт среди густого кустарника, на склоне холма, откуда хорошо проглядывались и поле боя и окраинные улицы города.
Рядом с ним на командном пункте находились Морозов и Громов. Они наблюдали в стереотрубы, как танки, разрывая гусеницами проволочные заграждения, утюжили вражеские окопы, как наша пехота под прикрытием танков подбиралась все ближе и ближе к городу.
За последние несколько часов Ястребов увидел в председателе горсовета нечто новое. Ему понравилось, что Морозов и здесь, под артиллерийским огнем, остается таким же невозмутимо спокойным, каким был в жарко натопленном блиндаже под тремя накатами толстых бревен.
А в это время Морозов, не отрываясь от бинокля, пристально рассматривал далекие дома, башни, остатки взорванного железнодорожного моста. Приближался час, когда они с Громовым войдут в город, где им предстоит много и трудно поработать. Он думал о том, как накормить, одеть, снабдить дровами всех этих людей, которые ждут их и которые столько вытерпели за это время. Ведь что там ни говори, дивизия Ястребова сделает свое дело и двинется дальше, а они останутся…
Глава тридцать четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ровно в два часа дня, или, говоря языком военной сводки, в четырнадцать ноль-ноль, город был полностью освобожден от противника. На окраине утихли последние выстрелы, и полковник Ястребов, расположившись в небольшом, сравнительно хорошо сохранившемся особняке на центральной улице, докладывал по телефону командующему армией, что приказ дивизией выполнен: город освобожден.
Довольно было самого беглого взгляда, чтобы увидеть, какой огромный урон нанесли гитлеровцы городу. Самые лучшие дома они уничтожили — взорвали или сожгли. Белое здание городского театра, когда-то ярко освещенное по вечерам, чернело впадинами окон, за которыми виднелись груды обгорелого кирпича и причудливо изогнувшихся ржавых балок; большой, в два пролета, железнодорожный мост, подорванный в центре взрывчаткой, опрокинулся в реку, и издали казалось, что два огромных животных с круглыми слоновыми спинами, упершись в каменные устои задними ногами и опустив передние в воду, пьют, пьют и никак не могут напиться. На холме, возвышаясь над городом, темнел огромный разрушенный элеватор, похожий на старинную крепость после жестокого штурма. Взорваны были и старое здание вокзала, и напоминающая шахматную туру красная кирпичная водокачка, и электростанция. Тяжелой потерей для города было также исчезновение лучших картин из музея.
Когда Морозов узнал, что до вчерашнего вечера картины еще были на месте, он крякнул от досады и даже как-то потемнел лицом.
— Нет, подумать только — перед самым носом увезли, мерзавцы!.. — пробурчал он.
Громов и в эти трудные минуты сохранял свою живость, подвижность, общительность.
С тех пор как они очутились с Морозовым на улицах города, их непрестанно окружали люди — всем хотелось узнать, что делается в Москве, в стране, на фронтах… Громов не успевал отвечать на вопросы, пожимать руки, утешать, успокаивать и в свою очередь расспрашивать без конца. Ему хотелось знать обо всем, что касалось города, — о том, как здесь жили люди, что разрушили гитлеровцы и что не успели разрушить; сохранились ли самые крупные предприятия города — завод сельскохозяйственных машин, текстильная фабрика и вагоноремонтные мастерские. И, хотя все было уже известно и на душе было невесело, ему хотелось скорее сесть в машину, чтобы своими глазами увидеть величину разрушений, понять, с чего начинать восстановление.
Было решено, что они осмотрят город вместе со Стремянным, а он все не появлялся. Ему надо было разместить свое штабное хозяйство, установить связь с командованием армии, с соседями и своими полками, дать указания об охране города, назначить коменданта…
Наконец, когда Морозов уже предложил было войти в дом и погреться, Стремянной вышел на улицу, запахивая на ходу полушубок.
— Поехали, товарищи, — громко сказал он, движением руки подзывая шофера. — Посмотрим, как и что…
Стремянной сидел рядом с шофером, тяжело опершись локтями на колени и подавшись вперед. Он внимательно вглядывался в знакомые с детства дома, в деревянные заборы, в деревья городского сквера, возвышающиеся над низкой чугунной оградой с пиками, похожими на гарпуны, и тяжелым орнаментом из лавровых листьев. Как гласила старинная легенда, эта ограда была отлита еще при Екатерине II на уральских демидовских заводах.
Позади Стремянного сидели Морозов и Громов. Они негромко и озабоченно переговаривались, но Стремянной их не слышал. Так странно было ему видеть в этом городе, где прошло его детство, следы недавнего боя, следы тяжелого, почти годичного плена…
На углу двух улиц — Спартаковской и Карла Маркса — стоял немецкий штабной автобус с выбитыми стеклами и сорванными от сильного взрыва дверями. Автобус был выкрашен в серый цвет, а на его кузове черный дракон вытянул в разные стороны три маленькие безобразные головы, увенчанные рогатыми коронами. Этот воинственный знак принадлежал части, еще недавно хозяйничавшей в городе. Сейчас «черные драконы» находились уже в доброй полусотне километров отсюда.
Морозов перегнулся через борт машины, стараясь разглядеть, есть ли что-нибудь внутри автобуса, но вездеход уже завернул за угол и поравнялся с небольшим двухэтажным каменным домом, штукатурка на нем облупилась, отпала, и в разных местах виднелись потемневшие, изгрызенные временем, дождями и ветрами кирпичи.
Как много было связано у Стремянного с этим домом!.. Вот здесь, где зияет черная впадина вырванной взрывом двери, он когда-то, еще мальчиком, долго рассматривал комсомольский билет, который ему только что вручил секретарь горкома.
Машина выехала на площадь.
Вот на углу высокое красное здание. Школа!.. Много лет провел здесь отец… Как бы он, наверное, был счастлив, если бы мог войти в освобожденный город… Каждый вечер он неторопливо выходил из дверей с пачкой тетрадей под мышкой, чтобы дома, пообедав и немного отдохнув, вооружиться карандашом, с одной стороны красным, а с другой синим, и начать проверку письменных работ. Синим карандашом он безжалостно ставил двойки и тройки с таким сердитым нажимом, что часто ломал его, и от этого двойки кончались длинным хвостом — вот как бывает у кометы.
Четверки и пятерки всегда были просто, но любовно выписаны красным карандашом.
Шофер немного притормозил, и сидевшие в машине почувствовали острый запах, исходящий, казалось, от стен этого здания, — запах постоялого двора. Окна нижнего этажа были пересечены тяжелыми железными решетками, а над входом еще висела небольшая черная вывеска, на которой белой краской острыми готическими буквами было по-немецки написано «Комендатура».
— Вот дьяволы, испортили здание! — сказал Громов. — Прямо будто тюрьма!
Морозов вздохнул и ничего не сказал. Обогнув площадь, вездеход въехал в боковую улицу — раньше она называлась Орловской. По обеим сторонам ее стояли небольшие домики, окруженные фруктовыми садами; не раз Стремянной вместе с другими мальчишками делал набеги на здешние яблони и вишни, не раз ему попадало от хозяев, которые его считали грозой своих садов, и это ему очень льстило…
Вдруг его сердце сжалось, и он невольно до боли прикусил нижнюю губу. Что же это такое? Где улица? Теперь здесь не было ни садов, ни заборов, ни домов — огромный пустырь расстилался вокруг, деревья вырублены, дома разрушены… Остались лишь каменные фундаменты да груды старого кирпича.
