Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.] - Клепов Василий Степанович

— Какой маршрут? — недоуменно спросил я.

Она изумленно расширила глаза:

— Вы что, вечно решили на немцев работать?

Выходит, и Белка думает о том, как бы удрать! И этот ее бодрый тон так на меня подействовал, что я готов был немедленно пуститься в бегство.

— Мы собираемся, — тихо сказал я.

— И долго будете собираться? Мне уже надоело тут до чертиков! Вам-то хорошо, а я вот попала в концлагерь… Недели три сидела… Ой, что там делается, ребята! — нахмурила она свои светленькие брови. — Не знаю, как и выбралась. Люди просто мрут, как мухи, и никому до этого — никакого дела. Устроят перекличку: того нет, другого нет. Значит, мы уже знаем: отправились на тот свет. Я там стала худая, как щепка. Хорошо хоть меня эта ваша Фогель выменяла… на какую-то Луизу…

— Лиза! — почти враз вскрикнули мы все трое.

— А вы ее знаете?

Бедная Лиза! Так вот куда ты попала! Мне представилось смуглое, с острыми скулами лицо и то, как плакала девочка, тосковала по дому! Все, что случилось с Лизой, произошло только из-за нас. Ведь это мы просили ее включить злосчастный радиоприемник!

— Насчет наступления немцев ты слышала? — спросил Димка.

— Что?

— А вот то! Началось наступление, и нас по этому поводу кормили борщом и кашей. Говорят, фашисты снова прут прямо на Москву.

— Не может быть! — вскричала Белка, и ее глаза стали огромными, как блюдца.

Нам не дали договорить. На крыльце появился Карл:

— Анхен, ты кормила кур?

— Вот еще привязался, черт паршивый! — проворчала Белка и крикнула Карлу: — Сейчас!

Она замахнулась на меня ведром и умчалась на кухню. Через минуту со всего двора летели к Белке куры и индюки, а она, улыбаясь, сыпала перед собой зерна кукурузы. Карл, надевший коричневую рубашку с засученными рукавами и коричневые короткие штаны, торчал тут же.

— Цып, цып, цып… Куда это вы так вырядились, Карл? — спрашивала Белка на ломаном немецком языке. — Между прочим, — тут же переходила она на русский, словно ни к кому не обращаясь, — у него приезжает с фронта брат. Цып, цып, цып… Сегодня он прислал огромную посылку… Так куда вы собрались, Карл?

— Я иду на собрание гитлерюгенда, — солидно ответил сынок баронессы.

— А что вы там делаете? — кокетливо взглянула на него Белка.

— Это — военная тайна.

— Подумайте! Наверно, очень важные дела…

— Да, очень важные, — сказал Карл и отправился прыгающей походкой со двора.

Белка проводила его прищуренным взглядом, усмехнулась:

— Штурмовик проклятый! Ну погоди же! Вот придут наши, они спустят с тебя коричневую шкуру…

Весь этот день мы жили под наблюдением старого Отто.

Камелькранц уехал куда-то. Добрый немец ласково обращался с нами, и мы старались вести себя так, чтобы не подводить Отто. Уже зашло солнце, а мы все еще были на воле, то есть не в амбаре.

— Идемте спать, — произнес Димка. — Все равно Молокоед ничего не придумает.

Что можно было сказать Дубленой Коже? Я очень много думал над тем, чтоб удрать. Но как? Вот в чем дело. Мы, правда, я и Левка, уже знаем немецкий, говорим почти без акцента и можем в случае чего разузнать о дороге, попросить поесть. Но одежда! Первый же встречный поймет, что имеет дело с беглыми, и отведет нас в полицию. Лиза спрятала где-то на чердаке старую одежду Карла, но как попасть на чердак, когда мы все еще под замком в амбаре? Надо обязательно добиться, чтобы Камелькранц перевел нас в польский барак…

Все это я выложил Левке и Димке, а в заключение пообещал:

— Поговорю с поляками, составлю маршрут и тогда…

— Маршрут, маршрут! — передразнил Левка. — Можно бежать и без твоего маршрута! Давай договаривайся с поляками, они, наверно, тоже побегут…

— Никуда поляки не побегут! — решительно ответил я. — Я говорил с Сигизмундом.

— Сигизмунд уже убежал, — грустно улыбнулся Димка.

Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня старый поляк, выходя за ворота. Это был взгляд человека, идущего на смерть.

Ворота вдруг открылись, и во двор стали входить какие-то подобия людей. Меня охватил ужас, когда я разглядел поближе этих бедняков. Рваные до того, что нельзя понять, голые они или одетые, босиком, без шапок, с всклокоченными волосами и лихорадочно блестящими глазами, эти люди несли на себе жуткий отпечаток немецкого концлагеря. Единственно, о чем позаботились аккуратные немцы, — нарукавные значки. Желтые повязки говорили о том, что тут были чехи, югославы, бельгийцы и французы.

Камелькранц стоял в воротах и пропускал людей во двор. Так вот почему его не было целый день! Управляющий ездил куда-то в концлагерь, и знакомый начальник продал ему этот «товар».

— Быстрей, быстрей! Чего вы тащитесь! — кричал горбун.

Показались последние двое — француз и чех, которые волокли под руки третьего — англичанина. Когда его ввели во двор и отпустили, англичанин упал на землю, не в силах даже приподняться.

Посмотреть на новых работников вышла на крыльцо Птичка:

— Ну и работнички! Да их надо откармливать целый год.

— Ничего, Марта, — успокоил баронессу Камелькранц. — Унтерменши очень выносливые… Денек-другой, и — все будет в порядке.

Лежавший на земле приподнял голову, что-то попросил. К нему быстро нагнулся француз и, обращаясь к женщинам, сказал по-немецки:

— Дайте воды! Он просит пить.

Белка сбегала за водой, вынесла ее в стакане.

— Анхен, зачем ты даешь стакан? — брезгливо произнесла баронесса.

Но француз уже подхватил его, поднес ко рту англичанина.

— Мерси! — дрогнувшим голосом сказал француз, возвращая стакан Белке.

Когда баронесса исчезла, житель Франции, тяжело ступая, подошел к Белке:

— Как ты сюда попала, Нюра? Мы уж бог знает что думали…

— Что же вы обо мне думали? — улыбнулась Белка.

— О чем же можно думать в лагере? Сразу решили: тебя нет в живых…

— Вот еще! — рассмеялась Белка.

В эту же ночь англичанин умер. Его схоронили под соснами, где уже лежали поляки и русская. Это была двадцать шестая могила.

НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

После того случая, когда я пожаловался на Левку, Камелькранц стал проявлять ко мне неожиданное доверие. Он явно выделял меня из всех батраков и даже поручал иногда присматривать за работой других. Я изо всех сил старался «оправдать» доверие управляющего. Чтобы еще больше расположить его к себе, попросил ребят всячески выказывать ко мне в присутствии горбуна злобу, жаловаться на мою грубость, притеснения и вообще делать вид, что я — изверг и заел им жизнь.

Это подействовало. Однажды Камелькранц отозвал меня в сторону:

— Я знаю, тебе плохо живется с лодырями. Но завтра я поселю тебя отдельно. Я думаю сделать тебя своим помощником.

Как раз то, что мне требовалось! Надо было обязательно вырваться из-под замка, иначе — какой же побег!

Вечером я уже перебирался в отведенную мне каморку. По договоренности, ребята во все горло кричали вслед:

— Иуда! Предатель!

А Димка до того вошел в раж, что запустил в меня деревянной туфлей.

Поляки с изумлением смотрели на эту комедию, и во многих глазах я читал презрение к себе и даже откровенную ненависть. Из окна кухни на миг высунулась Белка. Она злобно сощурилась и плюнула в мою сторону.

Утром Белка принесла мне завтрак: бутерброд с ветчиной и стакан настоящего кофе.

— А тебя собираются хорошо кормить, — ехидно заметила она, не глядя в мое лицо. — Наверное, заслужил…

— Белка, послушай… — пытался я задержать Нюрину руку.

Но Нюра вырвалась и убежала, громко хлопнув дверью.

«Ну, — подумалось, — и жизнь у тебя начинается, Молокоед!»

А Камелькранц, видимо, желая окончательно оторвать меня от батраков, сразу же после кофе велел запрягать лошадей и ехать с поручением баронессы в соседнее имение.