Книга о разведчиках - Егоров Георгий Михайлович (полные книги TXT) 📗
А Иван повернулся к перепуганному насмерть «старику» и уже поспокойнее, но все еще дрожащим голосом сказал:
— А ты, отец, давай шпарь на Вертячий — есть такой хутор. Там тебя встретят. Давай топай…
Тот заторопился сколько было сил, поминутно оглядываясь. Иван вдруг окликнул его. Он замер, обреченно, как вкопанный. Иван запустил руку в бездонный шинельный карман через прореху в маскхалате, долго там шарил, шурша патронами, наконец извлек банку тушенки.
— На, лови, — крикнул он «старику». — Подкрепись. А то и ног не дотащишь до Вертячьего…
Мне казалось тогда: человек так был напуган, что даже банка тушенки не обрадовала его.
Когда немного отошли, я сказал:
— Зря ты, Иван, застрелил парня. Особисты разобрались бы, что к чему, законно бы сделали все это.
Иван, как ошпаренный, обернулся — словно ждал этих слов.
Таким взъерошенным я его не видел никогда — наверное, только сейчас прорвалось наружу все, что копилось и оседало в нем за эти тяжелые дни.
— Законно?! Здесь законы устанавливаю я! — Он сердито потыкал пальцем вниз, себе под ноги. — Эта земля пока ничейная. Войска — вон где идут, — кивнул он назад. — А здесь я хозяин. И закон здесь — это моя совесть! Понял?.. — И чуть тише, но так же настойчиво продолжал: — Ванька Сыпченко что, жить не хотел? А Гошка Звягин? А все остальные двенадцать?.. А этот ряшку наедал, с фрицами обнимался!.. Да еще боялся заразу подхватить.
И уже много спустя, охолонув, неожиданно заговорил:
— Осенью под Котлубанью у нас один разведчик уполз к немцам. Перед этим десять дней не могли мы «языка» взять. В стельку все вымотались. Он не выдержал, сдался в плен. На следующий же день они побили все наши батареи и штаб полка разбили — выдал гад… Так вот сейчас я все дни только о нем и думаю. Если бы он мне попался — он бы мне душу облегчил, камень бы с нее снял тяжелый. Я бы из него печенку вынул!.. — И, словно заканчивая разговор, добавил: — А этот из той же компании. Зря ты его жалеешь. А особистам и без него делов хватит…
Я, хоть и упрекнул Ивана, но в душе был с ним заодно. Не могли мы простить своим вчерашним товарищам, ровесникам своим, такой подлости. Не могли понять это иначе, как подлую измену нам, каждому из нас персонально, а особенно каждому из тех ребят, что погибли на наших глазах…
Но вот, наконец, и Вертячий — большой хутор Калачевского, района, изрезанный в самых разных направлениях оврагами. Старожилы говорят, потому он и называется Вертячий, что в нем ни по одной улице прямо не проедешь — надо вертеться, объезжая овраги.
27 декабря 1942 года мы большой группой — до роты — прибыли сюда в пополнение 971-го полка 273-й стрелковой дивизии, и ночь на 28 декабря провели в сарае на жидкой мякинной подстилке — и это-то в шинелях, в ботинках с обмотками в рождественские морозы! Всю ночь зуб на зуб не попадал. Но я запомнил ту ночь не из-за мороза — бывало и холоднее. В тот день мне исполнилось девятнадцать лет. И вот теперь я въезжаю в хутор пятидесятилетним!
Председатель сельского Совета внимательно выслушал мою просьбу помочь мне разыскать балку Глубокую, в которой размещался штаб нашего полка, посоветовал сходить в школу.
— Там у них учитель истории этим делом занимается. Он с ребятишками все окрестности облазил, наверняка знает ту балку.
В школе нам сказали, что учитель истории в отпуске, уехал куда-то отдыхать.
— А директор?
— Директор тоже в отпуске. Но только что был здесь, смотрел, как ремонт идет. Пошел домой.
Нам объяснили, как разыскать его квартиру.
Встретил нас совсем молодой человек — Тюрин Василий Иванович.
— Попробуем помочь, — проговорил он, задумавшись. — Я-то приезжий, недавно здесь живу. Но мы поищем старожилов.
Однако это оказалось не так-то просто: старожилов много, но кого бы из них мы ни спросили, все пожимали плечами — нет, балку Глубокую они не знают. Около магазина вокруг нас собралась большая группа стариков, скребли затылки, подолгу раскуривали папиросы, думали.
— Так, говоришь, в пяти-семи километрах от хутора? Глубокая?.. — Снова морщили лбы. — Нет, мил человек, нету такой балки.
— Может, она как-то по-другому называлась? — старался кто-то помочь.
— Да хоть как называй, а нету в пяти-семи верстах такой балки, чтоб там мог полк стоять…
Наконец директор решил:
— Поехали к бригадному учетчику — пусть покажет нам все балки южнее хутора, может, признаете.
Учетчик, холостой парень, вышел на крыльцо в одних трусах. Молча выслушал. Молча стал собираться. Когда садился к нам в машину, улыбнулся:
— Заехал домой пообедать. А после обеда решил поспать часок, ведь встаешь — еще черти на кулачках не бьются, да и ложишься поздно.
— Прогуляешь вечер-то, да? — в тон ему добавил Василий Иванович.
— Конечно. Дело холостяцкое… Так, говорите, километров пять-семь на юг? Есть такая балка. Но там, по-моему, никакие войска не стояли — признаков никаких нет. А вы говорите, что там кладбище на взгорке, разведчиков хоронили.
Наконец вмешался шофер — ему, видать, тоже было интересно найти нашу балку Глубокую.
— Давайте съездим да и посмотрим. Может — та.
Пять километров по проселку проскочили быстро. Смотрю: нет, не та балка…
Парень вроде бы виновато смотрит на меня.
— Вы не расстраивайтесь, — успокаивал он меня. — Есть у нас тут кладбище разведчиков. О нем все знают.
— Так это вот оно и есть! — обрадовался я.
— Оно не у балки. Оно посреди поля. Там памятник стоит общий. Но это далеко. Это километров пятнадцать-семнадцать.
— Тогда это не то.
— Погодите, — вмешался директор. — Там балка есть?
— Балка есть, но она ближе кладбища, к тому же она называется Парфенова балка.
— А может, в войну называлась Глубокой?
— В войну она называлась Тройновой. Так старики говорили. Тройновая балка или Парфенова. Там войска стояли. Но это на юго-восток.
— Поехали, — опять решительно заявил шофер. — Дорога туда есть?
— Конечно, есть.
Мы ехали долго. Может, не так долго ехали, как сильно волновались. Дорога вилась по верху балки, заросшей кустарником. Кое-где появлялись обрывистые берега — по дну, видать, тек ручеек, прикрытый камышом да ивняком. Нет, что-то ничего похожего, даже отдаленно, не было. Наконец машина юркнула на дно балки и помчалась по малонакатанной, давно не езженной дороге. Я насторожился — что-то вроде бы того… этого самого… И вдруг меня обдало жаром.
— Братцы!! Это — она!
Точно. Это была та самая балка.
— Вот за этим поворотом сейчас… — Выезжаем за поворот. — Нет. Не за этим. Тогда вон за тем, за следующим… Точно, за следующим слева на взгорке должна быть землянка штаба полка, а вокруг нее землянки командира полка, начальника штаба, нашего начальни… Вон! Вон, видите?!
Я чуть не на ходу выскочил из машины. Побежал к штабу полка. Боже мой, как тут все сохранилось! Правда, самих землянок нет — бревенчатое перекрытие давно разобрано (в донских степях в войну, да и после войны, лес был на вес золота), но ямы целы. Заросли бурьяном, а все еще глубокие. Смотрю и глазам собственным не верю — неужели это та самая землянка, возле которой мы выстраивались каждый вечер перед уходом на задание? Неужели из этой вот землянки каждый раз выходил командир полка и давал нам по-отечески заботливое напутствие? Сам он жил рядом в небольшой землянке с ординарцем Колькой. А вот слева ямка — это землянка нашего начальника разведки, грузного и не очень храброго капитана Сидорова. К концу сталинградской эпопеи он имел тем не менее два ордена Красной Звезды, а самый храбрый и самый опытный разведчик дивизии Иван Исаев — лишь две медали «За отвагу»… А в какой-то из этих землянок рядом со штабом полка жил начальник штаба полка.
А через дорогу — дорога тут была и в войну — на противоположном склоне балки были наши землянки, землянки разведчиков. Их было три или четыре. Я постоял несколько секунд с закрытыми глазами, представил звездную ночь, легкую поземку по дну балки, татаканье пулеметов на передовой — она была очень близко, передовая. Постоял, вживаясь в то далекое, отошел несколько шагов назад — ровно на столько, на сколько удалена была от нас в темноте штабная землянка, повернул голову направо, открыл глаза — вот здесь была наша землянка! Я стою около ямы в склоне балки. Рядом, в сторону передовой должны быть еще две… Вот они.
