Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Матери не скажу, но тебе самому стоит поговорить с ней.
— Ты же знаешь, что она скажет, — тоскливо сказал Коншин.
Дальше шли молча. Возвратившись домой, Коншин увидел на кухонном столике письмо с Южного Сахалина, от Гали…
Расставшись с ребятами, Михаил Михайлович не поехал домой. Правда, по привычке он вылез из троллейбуса на площади Восстания, а не на Смоленской, откуда было ближе до Сивцева Вражка.
Антонина Борисовна встретила его, как всегда, радушно и приветливо, хотя застал он ее за работой, в измазанном красками фартуке.
— Не очень помешаю?
— Разумеется, нет. Я чертовски устала, хотела как раз передохнуть. Я не буду убирать со стола, присядем за ломберный…
— Захотелось поговорить… — начал Михаил Михайлович.
— О чем же?
— О том, над чем посмеивался в прошлый раз. О судьбах русской интеллигенции, — улыбнулся он.
— Я говорила — вечная тема, — оживилась она. — Может, чайку? Могу поставить, — она стала вытирать растворителем руки.
— Не надо… Я был с Алексеем у этого художника, Марка, о котором он рассказывал. Помните?
— Помню, конечно. Очень интересно. Валяйте рассказывайте, — она присела за столик и приготовилась слушать.
— Интересный, своеобразный и дьявольски талантливый художник, но…
— Что за «но»? — нетерпеливо бросила она.
— Его вещи, к сожалению, так и не выйдут из стен его мастерской… Это грустно, печально, даже трагично. Но его работы не нужны нашему народу.
— Это вы так решили? — не без иронии спросила Антонина Борисовна. — Если его вещи настоящее искусство — они нужны, а вот всякая халтура и посредственность — никому. Кроме тех, разумеется, кто ее производит.
— Все не так просто, дорогая Антонина Борисовна, — горько усмехнулся он.
— Вы ответьте — это вы решили, что не нужны?
— Да, я… Не нужны так же, как оказались не нужны в свое время и мои работы. Я это понял и примирился, но не смог или не хватило времени перестроиться.
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— Очень жаль. По-моему, никому не дано право решать такие вопросы. Это решает время.
— Увы, оно не за нас… Мне скоро пятьдесят. Впереди уже ничего. А сын — только в седьмом классе, еще тянуть восемь лет. Вот что осталось главным для меня сейчас, — грустно заключил он.
— Голубчик, — дрогнувшим голосом начала она, — вы провоевали всю войну, у вас награды… Неужели вас не восстановят в МОСХе? Я уверена — восстановят, дадут настоящую работу.
— Еще не пришло время, Антонина Борисовна. А работа?.. Работа меня пока устраивает.
— Она унизительна для настоящего художника! — воскликнула она.
— Никакая работа не унизительна. Я содержу семью…
— Все это так… — вздохнула она. — Я тоже занимаюсь ерундой. Но вы-то совсем другое. Вы же настоящий и талантливый художник. Я помню ваши работы.
Михаил Михайлович долго разминал туго набитую папироску-гвоздик. Антонина Борисовна сочувственно поглядывала на него, не зная, что еще посоветовать, и понимая его больше, чем кто другой, так как знала о нем почти все.
— Но вы хотели что-то о судьбах нашей интеллигенции? — напомнила она.
— А вот они, судьбы… Ваши коврики, мои витрины и стенгазеты…
— Бросьте! Вы забыли, за стеной сидит тоже русский интеллигент, мой муженек, и долбит докторскую диссертацию. Упорно и долго, уже около пяти лет. И ни война, ни голод, ни то, что сын оказался на фронте, — ему были не помеха. Стучал и стучит на своей машинке, забыв, что у него есть жена, дети… Уникальный экземпляр, не правда ли? — она глухо рассмеялась.
— Ваш муж — особая статья, — поддержал он ее коротким смешком и поднялся.
У двери Антонина Борисовна спросила:
— Как вы думаете, Алексей сильно влюблен в Наташу?
— Откуда мне знать? На эту тему я с ним не говорил.
— А вы спросите при случае. Мне как-то неудобно, я же тетка.
Он пообещал…
Когда Петр лег в госпиталь, в доме Бушуевых пошло все по-прежнему, не позвякивали уже рюмки за обеденным столом, да и сами обеды стали постнее, жизнь наступила «опять скучная», как заявила Женька. Отец приходил с работы усталый и сразу же ложился на старый, продавленный диван, чтоб почитать газетку, но, не прочитав и одной полосы, задремывал до ужина. Насте ее дежурства в медпункте казались легкими — сравнить разве с изнуряющей и беспокойной работой в военном госпитале? Но и она утомлялась, тем более что заботы по дому лежали на ней, Женька от всех дел увертывалась.
Однажды зашел в медпункт Марк, о котором Настя если и вспоминала, то редко и всегда как-то беспокойно. Зашел и, наскоро поздоровавшись, с ходу заявил:
— Я по вашу душу, Настя… Надо мне заполнить тот белый кусочек холста, который вы видели. Я сейчас мастерскую снял в Лаврах, так прошу туда. Когда сможете?
Она смешалась, хотела было ответить, что никогда не сможет, но вдруг, неожиданно для себя, согласилась, чем удивила свою врачиху. Согласилась потому, что не уходило ощущение — связана чем-то судьба этого человека с ее братом, так, может, узнает что? Договорились на воскресенье, на десять утра.
Но когда пришел день, ей почему-то расхотелось идти, но данное слово и привычка исполнять обещанное заставили ее пойти. Вертевшаяся рядом Женька, увидев, что собирается сестра куда-то и даже в зеркало глядится, что бывало редко, не замедлила полюбопытствовать:
— Уж не на свидание ли собираешься?
— Хочешь со мной? — вдруг предложила Настя и объяснила, куда она идет.
— Ой, интересно-то как! Конечно, пойду, — живо откликнулась Женька и мигом собралась.
Так и отправились они обе в Лавровский переулок.
Открыв дверь и увидев, что Настя не одна, Марк с недоумением уставился на Женьку.
— А это что за бесплатное приложение?
— Сестренка моя младшая. Увязалась за мной, интересно ей посмотреть.
— И совсем не увязалась. Сама пригласила, — бухнула Женька.
— Понятно, — проворчал Марк. — Остерегаетесь, значит. Напрасно. Я для работы вас пригласил. Ну, ладно, проходите. Только, мисс, не мешать, — предупредил Женьку строго.
Женька, ничуть не смутившись строгости тона, глядела на Марка, вылупив глазенки, с нескрываемым любопытством, а войдя в мастерскую, затараторила:
— И чего это вы Настю надумали рисовать? Понравилась очень? Да? Она красивая. Но я тоже ничего. Правда? Может, и меня нарисуете? А сколько вам за это платят? Говорят, художники большие деньги зарабатывают. Верно?
— Замолчи, — одернула ее Настя. — Предупредили тебя, не мешать.
— Милая, но несколько нахальная непосредственность, — бросил вскользь Марк, устанавливая на мольберте подрамник. — Думается, ваша сестрица далеко пойдет.
— Да, сладу с ней нет… Возраст такой, наверно.
— А куда это я далеко пойду, по-вашему? — задорно спросила Женька, делая глазки.
— Давайте этот вопросик отложим на будущее… Садитесь сюда, Настя… Вот так… Сейчас штору чуть прикрою, — он отошел от Насти, прищурив глаза. — Да, вроде так… Повернитесь немного влево. Так. Ну, хорошо… Теперь, мисс, молчок. Можете смотреть в потолок, в окна, мечтать о чем угодно, но рот не раскрывать. Понятно?
— Понятно. Я мечтать буду, — она закатила глаза и застыла, надеясь этой идиотской позой рассмешить, но Марк уже не видел ее, он видел только Настю, и его рука с углем начала лихорадочно метаться над холстом.
— А мне говорить можно? — спросила Настя.
— Вам — да.
— Я, конечно, в живописи мало понимаю. В школе ходила в Третьяковку, открытки у нас есть. Левитан мне нравится, Нестеров… И всегда мне казалось, что картины должны хорошие чувства возбуждать. Добрые… А вот после ваших картин… мрак на душе какой-то, тоска… Разве правильно это?
— Неправильно, — усмехнулся Марк. — Другая жизнь была, Настя, другая и живопись.
— А раз неправильно, зачем же людям такие вот страсти? И так жизнь не очень-то легкая и от войны мы еще не отошли, а вы…
— Что я? — перебил Марк. — Я хочу, чтоб все знали, что было. И чтоб такого не повторилось.
