Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод (книги бесплатно без TXT) 📗

— A y меня беляки позавчера брата расстреляли, Никита Егорыч.

— Павлушу?

— Павлушу.

— Да ведь ему и семнадцати, поди, нету? Славный был парень. Ну, царство небесное!..

— Никита Егорыч!..

— Не могу я, Хмаренко. Пойми ты, ради Христа, не могу! Ну зачем я буду военных прятать? Я-то ведь не воюю! Я — мирный! — И, помолчав, подняв весла, добавил задорно — Другое дело — пройдет мимо заимки в тайге странник какой… Такой, что мимо нас, вроде, сейчас проплывет в лодке, ежели, скажем, он тут поблизости, в скалах спрятан… Ну, такого я пожалею, пущу, кормить и защищать буду, и хоть миллион за него обещай — не выдам. Понял, что ли?

— Как не понять!

И Хмаренко, вполголоса запев: «Долго я звонкие цепи носил…», уплыл в туман, за скалы.

Вершинин, глядя ему вслед, сказал задумчиво:

— Нехорошо у меня на сердце, Настасья.

— А зачем принимать Пеклеванова?

— Не о Пеклеванове, о другом… Торопились мы с тобой, Настасья, спешили, а беда-то скорей всех бежит. Боюсь, не из-за одного Пеклеванова он, Хмаренко-то, подплывал. Слышишь, за скалой Кольшин голос? Опередил нас Кольша!

— Да откуда тут Кольше-рыбаку быть?

— Опередил, — сказал с тоской Вершинин.

Из тумана уже отчетливо слышался голос рыбака Кольши:

— Никита Егорыч? Настасьюшка! Здеся вы?

— Ой, не к добру! — закричала Настасьюшка, поднявшись в лодке. — Здеся!

Подплыла лодка с рыбаками.

— Никита Егорыч, тебя ищем, — тихо сказал Кольша.

— Для горя, Никита Егорыч, — еще тише шептал Сумкин.

— Для горя, мужики? — почти с воплем спросила Настасьюшка.

— Да какого горя? — взволнованно сказал Вершинин.

— Беда, Никита Егорыч, — ответил Сумкин. — Волость послала за тобой.

— Ну коли волость послала, значит, плохо.

— Окружили наше село каратели: сынок нашего лавочника старика Обаба, прапорщик. Поставили пулеметы. Только, значит, ты уехал, они по нас — из пулеметов. И в старого и в малого, не глядя!

— И в малого, говорите?

— И в малого, Настасья Митревна.

— И в малого? Да что же это такое, господи? По ком панихиду-то служили? Которого? — спросил Вершинин.

— Когда мы уезжали, ваш тятенька — Егор Иванович — по детям панихиду служили. И Митю, значит, и Сашеньку поминали.

— И Митю, говоришь, и Сашеньку? Обоих?

— Обоих.

— Мамонька! — истошно закричала, причитая, Настасьюшка. — Панихиду по Митеньке!.. По Сашеньке!.. Детоньки мои!..

Рыбаки, приплыв в город, поспешили на постоялый. Они действительно опередили Вершинина, но, все еще не веря в это, отправились к Хмаренко. Отставной матрос и обрадовался им и огорчился. Его огорчило несчастье Вершинина и обрадовало, что есть теперь место в тайге, куда можно безопасно спрятать Пеклеванова. Хмаренко немедленно послал своего друга, тоже матроса, Семенова в море к Знобову, к Голубым скалам.

Хмаренко был членом подпольного ревкома и знал, что Знобов, устраивавший бегство Пеклеванова, намеревался временно скрыть его в расщелинах Голубых скал. Семенов уже слышал о восстании в селе на родине Вершинина, но он не знал подробностей, не знал, что дети Никиты Егорыча погибли. Он слышал только, что мужики после стычки с белыми ушли в тайгу. А стычки ведь бывают не всегда кровопролитны. Матрос Семенов был поэтому весел, да и Пеклеванов не грустил.

— Ожидаючи Вершинина, может быть, мне побрить вас, Илья Герасимыч? Сбреем тюремные невзгоды, а?

— Следует.

— Бороду оставим клинышком, Илья Герасимыч?

Пеклеванов, улыбаясь, ответил:

— Можно клинышком. А то Вершинин подумает, что председатель ревкома совсем молод.

— Да и Вершинин не старик.

— Знаю, знаю. Ах, уж этот мне ваш Вершинин!

— Утверждаем, Вершинин из всех мужицких голов — голова первейшая, право.

Знобов зачерпнул ведерком воду. Пеклеванов наклонился над морем и стал с наслаждением умываться. Знобов тем временем оглянулся, полотенца в лодке не оказалось, он моргнул Семенову, и Семенов быстро снял свой белый китель. И то, что Пеклеванов не заметил, чем вытирается, тоже понравилось Семенову. «Вот это — мыслитель!» — подумал он с восхищением.

Пеклеванов спросил:

— «Графа Монте-Кристо» читали, Знобов?

— Читал, Илья Герасимыч.

— Помните, матрос, как его, Дантес, что ли, вырвался из тюрьмы замка Иф волосатый, вроде меня, ха-ха!

— Ему хорошо: много лет просидел, никто в городе не узнавал, а вы месяц ведь сидели, вам вредно.

— И все-таки хочется в город. Ах, как хорошо! А что, не опасна Вершинину наша встреча?

— Море для рыбака — самое безопасное место, Илья Герасимыч, — ответил Знобов.

— А члены ревкома уверены, что Вершинин — наиболее подходящая кандидатура? Я ведь его сам-то не видал. Служил он в армии? Долго? Кем?..

В тумане послышался женский вопль.

Лодка Знобова борт о борт неслышно плыла рядом с лодкой Вершинина. Рыбаки держались в некотором отдалении. Вершинин сидел сгорбившись, опустив руки на голову жены. Пеклеванов, прислонясь к мачте, молча глядел на Вершинина. Вечерело. Синеватая дымка тумана колыхалась, прикрывая лодки.

Наконец Пеклеванов сказал:

— Пока мы плыли к вам, Никита Егорыч, мы с товарищами из ревкома подсчитывали свои силы. Получается, одолеем. Надо городу еще восставать. Теперь одолеем! Если, разумеется, вы поможете нам.

— Кто это — «вы»? — спросил Вершинин с горечью.

— Мужики.

Знобов попробовал разъяснить:

— Возьмутся все — получится! Мы — в городе, вы — в тайге. Вот хочешь ты, Никита Егорыч, чтоб прошел мимо тебя Илья Герасимыч странником…

Вершинин, взгорев гневом, сказал, тяжело дыша:

— Были странники, да все кончились! И жизнь была, и дети были, и дом, и уважение, и село. А вчера нашим селом каратели небо освещали! Огонь-то хлебом крестьянским дышал. Да хлебом ли одним? Детей моих сожгли вместе с хлебом. Туда, в небо, дымом!..

— Огромное у вас горе, Никита Егорыч, — проговорил Пеклеванов тихо и прерывисто. — И как я понимаю его, ах как понимаю!..

Лодки медленно двинулись.

Пеклеванов говорил Вершинину:

— Мир, великий мир труда и социализма, придет через большие битвы. Наука, как побеждать интервентов, помещиков и буржуазию, — трудная наука. Здесь очень многому нужно учиться. Скажем, к слову, Никита Егорыч, вот у вас влияние на целый уезд, а ведь, возможно, и таблицы умножения вы не знаете?

— Не знаю, брат, — сказал Вершинин, не поднимая головы. — Не знаю, угадал.

— А таблицу умножения надо знать детьми.

— Таблицу умножения… детьми?! Вот бы мои дети… О-о-о!

И он зарыдал, охватив руками плечи жены.

Туман. Море. Лодки. Пеклеванов говорил:

— Партизаны действуют разрозненно, Никита Егорыч. Будем большевиками — соединим партизан в армию! Дисциплинированную, стойкую!

Берег, по-видимому, близко. Оттуда слышны звуки флейты. Пеклеванов посмотрел вопросительно на Знобова. Знобов сказал:

— А там, на набережной, нищий студент на флейте играет. Сочувствующий, Илья Герасимыч. Тут кругом сочувствующие расставлены. Есть даже из беженцев.

— Кстати, о беженцах, — сказал Пеклеванов. — Никита Егорыч, когда вам подвернутся беженцы, не трогайте их.

— Чего?

— Беженцы — лучшие наши помощники, — ответил с легкой улыбкой Пеклеванов. — Они сеют панику. И сеют очень хорошо.

Он сидел на скамейке, положив ногу на ногу, сгорбившись и глядя в дно лодки. Вершинин ему очень нравился, и хотелось долго-долго говорить с ним… Вздохнув, Пеклеванов поднял голову:

— Короткая у нас встреча, Никита Егорыч, ничего не поделаешь. Другие, надо думать, будут длинней?

Взволнованно ответил ему Вершинин:

— Спасибо тебе, Илья Герасимыч, справедливый ты человек, простой. Поговорил я с тобой, и стало у меня на душе светлей. И плечи зазудились, ух как зудят! К грозе.

Глава вторая

«Евганеи»

— Сашенька, к тебе приходил Обаб. Он только что из деревни, из карательной экспедиции. От нас он пошел искать тебя к коменданту крепости. Нашел?