Прыжок во тьму - Ветишка Рудольф (прочитать книгу txt) 📗
Я решительно отвергал все обвинения, как и все попытки гестаповцев склонить меня к сотрудничеству с ними. Посыпался обычный град ругательств и, как всегда, прозвучала угроза:
— Все же добьешься петли!
— Ничего другого я от вас и не жду.
Зандер вскочил и прорычал:
— Ты неисправимый болван!
— Лучше быть болваном, чем предателем. Я уже несколько раз говорил вам, что я честно жил и боролся, так же честно, как солдат, я и умру.
— Мы не доставим тебе этой радости! Ты хочешь честно умереть! — кричал гестаповец Вильке. — Мы вам устроим такое, что и спустя десять лет после войны вы будете убивать друг друга!
— На это у вас уже не остается времени.
С той поры начался ад: допрос следовал за допросом. Завязался неравный бой. Лишь то обстоятельство, что я был арестован последним, облегчало мое положение и дало мне возможность попытаться понять, кто виновен в аресте некоторых товарищей. Я стремился сохранить то, что еще было возможно. Приходилось порой идти на риск.
Устроили мне очную ставку с товарищем Волейниковой [45].
«Почему она тут, когда была арестована? Кто ее выдал? Конечно, не кто иной, как Тонда».
У Волейниковой мы были с ним вместе. Тонда тогда расспрашивал ее о своей жене. Он хотел знать, что с ней. Волейникова сказала, что она в концлагере. Помнится, что назвала Равенсбруг. Товарищ Волейникова снабжала нас продовольственными карточками и передавала ценную информацию об организации в Жижкове. Она рассказала нам о казни товарища Волейника.
Гестаповцы, устроив очную ставку, преследовали двойную цель: во-первых, они хотели, чтобы я опознал Волейникову, а во-вторых, рассчитывали на то, что она заподозрит меня в предательстве. Времени на размышление не было. Мы объяснились взглядом.
— Знаешь ее? — спросили меня.
С быстротой молнии я ответил:
— Знаком с нею давно, еще до войны.
— Бывал у нее?
— Нет, у нее бывал Воградник. И как он мне говорил, расспрашивал ее о своей жене. Они жили по соседству. Пока они в комнате разговаривали, я стоял в передней и слышал только, что она ругалась и кричала, чтобы он убирался вон и больше никогда к ней не приходил. Чтобы никто меня не увидел, я быстро ушел, а Воградник сказал после мне: «Уж как она меня ругала, как гнала. И как только люди могли так измениться?»
Мой ответ почти дословно совпал с ответом Волейниковой. Мы так достоверно все разыграли, что ее отпустили.
На прощанье гестаповцы сказали ей:
— Твое счастье, баба! Попадешься еще, заработаешь петлю. В другой раз немедленно сообщай нам о таких визитах!
Отвечая на их вопрос, я знал, что жена Тонды живет в одной квартире с Волейниковой, и надеялся, что Тонда не все сказал гестаповцам и умолчал о том, что Волейникова сотрудничала с нами и снабжала продовольственными карточками.
После войны я встретился с товарищем Волейниковой, она вспоминала, что замерла от страха, дожидаясь моего ответа.
— Я знала, что меня выдал Тонда, но вместо него привели тебя. Мы говорили одно и то же, лучше и не могли бы ответить.
На допросы из Панкраца во дворец Печека меня возили ежедневно. Однажды, когда я ждал в «четырехсотке» своего вызова, в комнату ввалились чешские агенты. Они бросили на подоконник портфель и похвастались:
— Опять пристрелили болвана!
Я посмотрел на портфель и узнал его: это был портфель Вашека Курки.
Дежурный гестаповец Залуски спросил их:
— Кого это вы пристрелили?
— Курку.
Эта новость потрясла меня. Не успел я прийти в себя, как меня вызвали на допрос. Ввели жену Курки и обрушились на меня:
— Жил у Курки?
И к ней:
— Знаешь его?
— Нет.
Что будет? Вашек убит, она еще об этом не знает. Сохраняя спокойствие, быстро отвечаю:
— Пани не знакома мне, а я ей. Когда я бывал в доме Курков, Вашек был один. Он говорил, что его жена уехала навестить своих родственников в Подлуги, где пробудет примерно две недели, а может, и больше. «Она не должна знать, что ты тут был и что я в действительности делаю. Она думает, что я работаю на складе „Братства“», — говорил Вашек. Пани Куркова никогда меня не видела, мы не знакомы.
Меня сразу же увели.
Я не был уверен, поняла ли Куркова, почему я так отвечал, и будет ли поддерживать мою версию. Это была опять одна из тяжелых минут.
Больше мне не устраивали с Курковой очной ставки, и я не встречал ее ни в Панкраце, ни во дворце Печека.
Только после войны я увидел ее живой и здоровой.
Новая очная ставка. Ввели товарища Бегоунка. Посадили напротив Зандера. Его били палкой по ступням. Это одно из самых тяжелых болезненных наказаний. Потом от боли нельзя встать на ноги.
— Знаешь его?
— Нет!
— От кого получали сигареты, деньги и карточки?
— Ни от кого не получали. Все покупали на черном рынке.
Зандер обратился к Бегоунку:
— Кому все это давал? Кому давал сигареты?
— Никому.
Опять ко мне:
— Курево получали от него?
— Ничего я не получал, и вообще не знаю, кто это такой.
О связи с товарищем Бегоунком мне было известно, но лично его я не знал. С ним был связан Фиала, но когда мы эту связь прервали, с Бегоунком встречался Вашек Курка. Через товарища Бегоунка мы связались с товарищами из Моравии и старались наладить связь со Словакией. Так как Курка был убит, а Фиала знал только то, что Бегоунок помогал нам материально, мне удалось отбить и эту атаку.
Очная ставка с Бегоунком провалилась.
Я понимал, что этим маневром гестаповцы хотели выведать все связи, известные Вашеку Курке, а меня принудить изобличать людей, выданных провокаторами.
Я находился в трудном положении, так как никогда не знал, что еще готовят мне гестаповцы. Каждый день я с тревогой ждал, кого мне приведут следующим.
Следующим оказался Ладислав Штолл, с которым я несколько раз встречался. Он информировал меня о судьбе некоторых деятелей из руководства партии. В своих ответах я не упоминал о нем, его выдал Тонда Воградник. Но что говорить, как отвечать? Сказать, что я не знаю товарища Штолла, — абсолютно неправдоподобно. Нужно что-то быстро придумать, отвечать без размышления.
— Бывал у Штолла?
— Да, мы были у него, но он нас выгнал:
— Как выгнал?
— Он сказал, что не желает с нами иметь ничего общего, что у него семья и он не намерен принимать участие в борьбе.
Спустя минуту открылась дверь, и ввели Штолла. Его посадили напротив меня, так что мы глядели друг на друга.
Штолл уставился на меня, словно хотел спросить: «Ты предал или кто-то другой?»
Его глаза обвиняли.
Я выдержал этот взгляд. Все во мне напряглось. Что скажет Штолл? Его допрашивали то по-чешски, то по-немецки. Я понял одно: он решил запираться.
Гестаповцы обратились ко мне:
— Знакомы?
Я быстро ответил:
— Это Штолл, который выгнал нас.
Я боялся, что Штолл не поймет моего ответа.
Он внимательно следил за мной и все понял.
— Вспоминаю, — ответил он комиссару. — Они пришли за мной, но я решительно отказался с ними разговаривать.
Ему задали еще целый ряд вопросов: почему не сообщил о нас, когда прогнал. Он ответил, что никогда в жизни никого не выдавал.
В конце концов Штолла отпустили.
Чем я руководствовался, когда так отвечал? Мы пришли на квартиру товарища Штолла с Тондой, во время разговора Тонда вышел в туалет. В это время Штолл сказал мне, что не хочет иметь дел с Тондой, что он хорошо его знает со слов жены и не питает к нему доверия. Я договорился с ним о встрече, о которой не будет знать Тонда. Когда вошел Тонда, товарищ Штолл решительно заявил, что не хочет с нами иметь ничего общего.
Когда мы возвращались от Штолла, я сказал Тонде:
— Видишь, он отказался с нами сотрудничать, боится за свою семью и не хочет рисковать. Ничего не поделаешь, пусть будет так, как есть.
