Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Весь этот район располагался на склоне горы. Как почти повсюду в Ялте, дома, дворы, огражденные подпорными стенами улицы перемежались садами, парками, а то и просто зарослями, полузаброшенными рощицами, в которых рядом уживались инжир, алыча, маслина, лавр, кипарис, жимолость и еще что-нибудь. Здесь рядом тоже был парк, куда ребята совершали вылазки — зимой в надежде убить черного дрозда и сварить из него суп (это так ни разу и не удалось, хотя черные дрозды с наступлением холодов перекочевывали вниз, поближе к теплому морю, во множестве), летом в поисках плодов.
Но сейчас дети играли неподалеку от дома.
У оккупации было много примет и одна из них — тишина. Кладбищенская тишина. В обычно шумной и многоголосой Ялте она казалась пронзительной. Жизнь будто вытекла из города.
Раньше раздражали курзал, танцплощадки, летние кинотеатры, ресторанные оркестры, рев и дребезжанье автомобилей, радиола на турбазе, полночные песни загулявших курортников, гомон набережной. Раздражали и мешали жить. Но вот наступила мертвая тишина. Мертвая — этим сказано все. Жить стало невозможно.
Раньше, услышав крик, можно было и не обратить на него внимания. Мало ли отчего кричат люди! От радости, по глупости… Может, человек увидел друга, которого не встречал сто лет, а может, хлебнул лишнего и решил исполнить арию. Крик мог разве что удивить.
В этой же тишине он пугал, заставлял насторожиться и сжаться. Наверное, и поэтому дети играли тихо.
Но вот наверху послышались крики, треск сучьев. Ребята замерли. Кричать, вести себя бесцеремонно могли только немцы, румыны да полицаи.
Несколько человек в полицейской форме, продираясь сквозь кусты, появились на школьном дворе. Один заметил ребят, вскинул карабин, бросился к ним, но лишь теперь понял, что это дети. По-прежнему держа карабин наготове, обшарил кусты. Подбежали остальные.
— Никого не видели? Никто не проходил?
— Да помолчи ты! — приказал старший из полицейских. Он приблизился последним. — Встаньте! Ребята поднялись.
— Откуда вы? Мальчик показал на соседний двор.
— Отвечай словами. Ответила девочка:
— Мы живем в соседнем дворе. Его мама самый главный врач, а мой папа…
— Давно вы здесь? — перебил полицейский.
— Не очень, — сказала девочка.
— Здесь проходила женщина. Куда она пошла?
— Какая женщина? — спросила девочка и недоуменно посмотрела на мальчика. Тот пожал плечами.
— Я спрашиваю — куда она пошла? Куда? Может спряталась?
— Мы никого не видели. Несколько полицейских осматривали тем временем здание школы.
— Не врешь? Поджав губы g округлив глаза, девчушка замотала белобрысой головкой.
— Вы учтите — это бандитка. Если заметите кого чужого — бегом к нам…
— В здании пусто, — доложили старшему.
— Могла шмыгнуть назад в балку, — сказал один из полицейских.
— Или проскочить проходным двором… — возразил другой.
— Которым? Тут их несколько.
Потеряв интерес к детям, старший полицейский приказал:
— Прочесать дворы вплоть до набережной! Минуту спустя здесь опять стало пусто.
— Им бы только людей гонять. Ищут сами не знают кого, — явно подражая кому-то из взрослых, с недетской сварливостью сказала девочка.
— Может, пойдем? — робко предложил мальчик. Он был определенно на вторых ролях в этой компании и теперь ждал решения.
— И дом растоптали… — продолжала девчушка. На песке четко отпечатались следы подбитых гвоздями немецких солдатских сапог.
— Завтра построим другой, — утешил ее мальчик. Они пошли было прочь, когда откуда-то послышалось:
— Ребятки!.. Повернулись на зов и увидели костлявую руку, которая тянулась из-за кучи мусора. Это было так неожиданно и страшно, что дети бросились бежать. Первой опомнилась девочка. Что-то заставило ее остановиться. Посмотрела на своего спутника, приказала:
— Стой здесь и никуда не уходи. Понял? И пошла назад. У мальчика сжалось сердце, но он двинулся следом. Оглянулась.
— Не ходи. Стой здесь. Я что сказала?..
Он видел, как она идет, то скрываясь за кустами, то снова оказываясь на виду, замирал от страха и восхищался смелостью подружки. А девочка подошла к мусорной куче, присела и как бы спряталась за ней.
Эта куча появилась в первые дни оккупации, когда в школе — тогда еще относительно целой. — поселились румыны. Очищая здание от всего им ненужного, они сваливали мусор в углу двора. Потом в школу попала бомба, жить в ней стало невозможно, и лишь время от времени в ее дворе останавливались отправлявшиеся под Севастополь или возвращавшиеся оттуда части. И всякий раз куча росла.
Между тем Верочка Чистова поспешила назад не только из любопытства и не от избытка смелости. Она почувствовала в этом необходимость. Происшедшее могло иметь отношение к отцу, а то, что касалось его, было для нее самым главным.
В углу двора, среди бурьяна и сорванного с крыши ржавого железа, Вера увидела лежащую прямо на земле женщину. Каким образом и когда она пробралась сюда? Как ей удалось остаться незамеченной?
Женщина подняла голову, и Вере показалось, что она ее уже видела. Женщина страдала, гримаса боли искажала лицо. Ей не пришлось звать Веру — та сама подошла ближе.
— Тебя как зовут? — спросила женщина, и это не был праздный вопрос, с каким взрослые часто обращаются к детям. Девочка поняла, что ответ действительно важен.
— Вера Чистова. Женщина мучительно затрясла головой, сдерживая крик.
— Скажи отцу, что я здесь… Беги… Да-да, конечно же, она ее уже видела. Раза два или три к отцу приходила эта женщина. Они почти ни о чем не говорили, только обменивались какими-то записками, и потом отец провожал ее. Не мудрено, что Вера не очень ее приметила — в мастерской бывало столько разных людей… Теперь вспомнилось, правда, как однажды папа сказал:
— От тебя дымом пахнет.
— Ну и что? — ответила женщина. — Я не роза и не мимоза. Дымом так дымом.
— Напрасно ты так, — сказал отец, и Вера уловила в его голосе раздражение. — Для них это примета… Спустя пару дней Вера вспомнила об этом, спросила:
— А если от человека пахнет дымом, это что? Отец посмотрел внимательно (так смотрел обычно перед тем, как попросить о чем-либо важном) и, наконец, сказал:
— Значит, человек живет не дома, а в лесу. Спит и кушает у костра, сушит одежду над костром. Ясно? И вот Вера бежала домой. Остановилась на мгновенье возле Гарика.
— Стой здесь и никуда не уходи. Понял?
— Я с тобой… Она чувствовала себя взрослее, старше и считала, что может приказывать.
— Я что сказала? Ни-ку-да!
Ни отца, ни бабушки с утра дома не было. Но может кто-нибудь уже вернулся? Как она хотела этого!
Ей казалось, будто на плечи наваливается и гнет к земле немыслимая тяжесть, выскользнуть из-под которой она не имеет права, а устоять под нею не сможет. Хотя бы кто-нибудь был дома! На двери висел замок. Такое несчастье!
Она чуть было не заметалась, как воробей, который однажды нечаянно залетел к ним в комнату и растерянно носился по ней, ударяясь о стены, стекла, готовый расшибиться до смерти.
Может, мать Гарика дома? Все-таки она доктор. И, главное, отец о ней говорил всегда хорошо…
Вера бросилась в подъезд, а перед глазами стояло искаженное болью, залитое слезами и потом лицо той женщины — выпуклый лоб, побелевшие губы, выбившиеся из-под темной косынки рыжеватые, свалявшиеся волосы…
Дверь Мохначевой тоже была закрыта. Ключ, который Гарик спрятал под половичок, лежал на месте.
В отчаянии Вера кинулась наверх. Постучала. Дверь открыл сам Трофимов.
— Дядя Миша! Она бросилась к нему. Вера тормошила его, а старик, будто нарочно, медлил. Подошел к окну, попросил показать, где лежит женщина. Переспросил еще раз, что с ней и как она выглядит. Задумался, поморщился, вздохнул. Открыл аптечку, порылся в ней, достал пузырек, накапал из него в рюмку, долил водой.
— Вот выпей и успокойся. Перестань плакать и дрожать. Пока ты не успокоишься, мы никуда не можем идти. — Он говорил ровно, негромко, и это успокаивало. Погладил девочку по голове. — Пойдем порознь, чтобы не привлекать внимания. Дружку своему скажи, чтоб не торчал на виду. Пускай пробежится вокруг и посмотрит, нет ли поблизости полицейских или немцев. Иди, а я следом. Только воды захвачу. — И объяснил: — Больные и раненые больше всего страдают от жажды…
