У «Волчьего логова» (Документальная повесть) - Кугай Петр Трофимович (читать книги txt) 📗
Перед рассветом добрались до Заливанщины — к родителям Беспалько. О том, что дневать будут здесь, договорились заранее. Это очень удобно, потому что железная дорога Жмеринка — Киев проходит неподалеку от села.
Толина мать, Матрена Емельяновна, чем могла накормила партизан, отец, Максим Иванович, посоветовал бойцам отдохнуть до вечера.
Удивительная это была семья. Матрена Емельяновна и Максим Иванович Беспалько воспитали восьмерых детей, восьмерых сыновей. Старшего, Степана, война застала в армии, он познал всю тяжесть боев 1941 года и погиб на фронте. Емельян еще до войны служил кадровым офицером и теперь где-то воевал на суше. Николай сражался на море, Осип был танкистом…
Толя был пятым сыном в семье. Он возглавлял в селе подпольную группу. Когда в Павловке открылась «шуля», по совету Волынца пошел в нее и стал создавать там организацию. В селе вместо него остался его родной брат — шестой из сыновей Беспалько — Петр. Ему активно помогал пятнадцатилетний Андрей. Лишь восьмой брат не дорос до таких дел.
Когда опустились сумерки, партизаны покинули гостеприимный дом. Вместе с ними теперь шли и четверо подпольщиков из Заливанщины во главе с Петром Беспалько. Этот младший братишка Толи был почти на голову выше его. Все в нем казалось увеличенным: и большой нос, и большие глаза.
Придя на место, которое заранее разведали Петр Беспалько, Арсен Лещук и Виктор Горецкий, Довгань осмотрелся. При ровном свете убывающей луны он увидал широкое двухколейное полотно, спрятанное в небольшом углублении меж пологих холмов. На откосах и с той и с другой стороны росли молодые елочки, а дальше раскинулось поле.
Подпольщики сказали, что дорогу охраняют венгерские хортисты. Круглые сутки они разгуливают с винтовками наперевес, а когда темнеет, патрули объединяются, очевидно, без ведома начальства. И уже вчетвером разгуливают по четырехкилометровому участку, появляясь в одном и том же месте приблизительно через час.
Довгань разослал заливанских хлопцев на полкилометра в одну и другую сторону, а группа принялась за дело. На стыке рельсов раскрутили все болты и первым делом сняли накладки. Отнесли их подальше и бросили в траву. Потом стали один за другим выдирать костыли. Это была трудная работа.
Вдруг справа зазвенел рельс.
— Патрульные! — сказал Довгань.
Хлопцы быстро собрали костыли, инструмент и бегом в посадку. Из тьмы сначала донеслась чужая речь. Луна посеребрила плечи, стволы винтовок шагавших в ночи солдат. Крайний патрульный взобрался на рельс и, ступая как по льду, держался одной рукой за плечо товарища… Вот он ступил на освобожденный от костылей рельс, прошел по нему, и через минуту партизаны увидали спины удаляющихся солдат.
Снова все возвратились на пути и продолжали высвобождать рельс. В это время услыхали шум паровоза.
— Толя! Саша! — сказал Довгань. — А ну попробуем, может быть, сдвинем рельс?
Поддели один рельс лапой и ломом, стали налегать плечами, как на рычаги. Рельс подался сантиметров на пять, еще…
А поезд — вот он. Вынырнул из тьмы и быстро стал расти, увеличиваться, наступать черным сгустком металла и огня. Пришлось бежать в посадку. Паровоз катил перед собой две площадки, груженные камнем. За ним три крытых вагона.
Хлопцы впились глазами во тьму под колесами. Но ничего не видать. Вот проскочила площадка, другая… паровоз… Еще минута — и скрылся из глаз последний вагон.
Поезда как не было. Бегом бросились к рельсам и сразу поняли свою ошибку: завернули рельс вовнутрь, а локомотив бандажами колес выдавил его на свое место и проскочил.
— Стойте, — сказал Довгань, — давайте дождемся, пока вернутся патрули, а потом сделаем уже как надо…
Полежали еще с четверть часа в елочках, пока не вернулись патрули, а потом вышли на путь, высвободили от костылей почти целиком два рельса и раздвинули их на полметра: один вовнутрь, другой — наружу. Трижды постучали, созывая постовых. И не успели те подойти, как со стороны Казатина стал нарастать шум движущегося поезда.
На этот раз все было сделано как надо, и партизаны полем побежали прочь от железной дороги. Они успели отбежать с полкилометра, как раздался грохот, скрежет, ночную тишину разорвали гулкие удары, треск… За их спинами послышались выстрелы, в небо поднялась осветительная ракета. А минут через десять на месте катастрофы полыхал пожар. Партизаны огородами подходили к селу, когда увидали, что со стороны Казатина, непрерывно подавая тревожные гудки, идет спасательный поезд.
На второй день фашисты оцепили всю местность и никого из населения близко не подпускали. К вечеру, когда сами немцы убрали трупы и какие-то предметы, которые не должны были попасть в чужие руки, они прислали военнопленных и стали строить объездной путь. Трое суток движение на этом участке было прервано. А подпольщики сообщали, что по этой линии до диверсии каждые сутки только в сторону фронта проходило 15–20 эшелонов.
И когда по объездному пути движение было восстановлено, на месте аварии еще работал железнодорожный кран, растаскивая искореженные вагоны.
Вскоре выяснилось, что и в другом месте, возле Байковки, где партизаны устраивали привал и на всякий случай раскрутили рельсы, пошел под откос эшелон с гитлеровскими асами.
После госпиталя или после отдыха возвращалось на фронт летное пополнение. В нескольких пассажирских вагонах ехали летчики, а на платформах везли самолеты с отделенными от фюзеляжей крыльями. На протяжении двух суток, пока партизаны отсиживались в Заливанщине, место катастрофы было оцеплено фашистами. Сюда приезжали какие-то высокие чины, ходили с озабоченными лицами, что-то записывали…
Да, это было партизанское счастье: за одну операцию два эшелона, да еще каких!
В лагере царило оживление. По вечерам ярко горели костры. Павловцы и пришедшие из подполья хлопцы, в каких бы группах они ни были и чем бы ни занимались в отряде, по вечерам липли к одному костру.
Василь с Ганей никогда не сидели у костра рядом. Если сидел он, то она маячила где-то поблизости, стояла, прислонясь к дереву, и какой-то прыжок пламени выхватывал на миг из тьмы ее фигуру, высвечивал тяжелую косу. Если же она сидела лицом к огню, то Вася лежал в траве за спиною Гриши, и она, очевидно, чувствовала идущий откуда-то из тьмы его напряженный взгляд.
Об их любви знали в отряде все. И каждый относился к ней со светлой улыбкой в душе. И хоть любителей посмеяться, любителей «разыграть» товарища в отряде хватало, над Васей шутить не смели.
Только однажды позволил себе шутку Довгань. Как раз группа разведчиков уходила на задание, и Вася лежал у костра, поджидая товарищей. Пламя костра бросало светлые пятна на его сосредоточенное лицо. Он держал в руках ромашку и один за другим обрывал лепестки. И столько серьезности он вкладывал в это занятие, что Довгань, наблюдая за ним со стороны, невольно улыбнулся:
— Вася, ты на нее гадаешь: любит — не любит?
— Глупости… — вспыхнул он, вскочил на ноги и отошел от костра, чтобы не видно было его лица.
— Извини, я не хотел тебя обидеть.
— А я и не обиделся, — ответил он из тьмы. — Я на немца гадал: он меня или я его…
— Ну и как?
— Не догадал…
И в эту ночь Вася погиб.
Обычно, если большая группа партизан возвращалась с задания и это было днем, ее выходило встречать все население лагеря. И на этот раз навстречу возвращавшимся разведчикам выбежали на вытоптанный лагерный пятачок все, кто был на месте. Но, увидав разведчиков, поняв, что случилось, каждый останавливался, замирал, опустив голову. На самодельных носилках из серой шинели и двух винтовок бойцы несли своего товарища.
В отряде пережили немало смертей, но после гибели Петра Волынца эта была самая тяжелая, самая невыносимая утрата.
Его хоронили со всеми партизанскими почестями. И перед тем как опустить в могилу, каждый из друзей подходил, вставал на колени и, как умел, прощался с Васей. И все это время Ганя стояла в стороне, прижимаясь плечом к осинке. Она низко опустила голову, отчего ее черная коса печально упала и кончиками прядей касалась головок лесных цветов.
