Чекистские будни - Федичкин Дмитрий Георгиевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Старушка с трудом сняла с его ноги скрученную жгутом гимнастерку, насквозь пропитанную запекшейся кровью, и ахнула: ступня висела на клочке кожи. Намочив прилипшую к телу брючину, бабка Прасковья — так звали старушку — разрезала ее большими портняжными ножницами, затем промыла страшную рану теплой водой и, приладив с двух сторон пару дощечек, перевязала чистой тряпочкой, припорошенной какой-то целебной травкой.
Пока продолжалась эта процедура, Василий Иванович изнемогал от неимоверных страданий. Он то впадал в забытье, то разом возвращался к действительности — к физическим и душевным мукам, которым, казалось, не будет конца.
Потом Пудина кое-как переодели, накормили бульбой, сдобренной подсолнечным маслом, и перенесли в сарай, стоявший в сторонке от дома, — на тот случай, если нагрянут гитлеровцы и начнут шарить по избам: в полуразрушенный сарай, может, не заглянут. Правда, документы у Василия Ивановича были сугубо гражданские, мирные. Из них явствовало, что он — шофер автобазы Наркомлеспрома, возил доски в Могилев. И ранение его, в принципе, тоже можно было объяснить: война застала в пути, наткнулся на мину… Но кто знает, захотят ли фашисты во всем этом разбираться?
Шли дни. Рана не заживала. Целебная травка бабки Прасковьи, которую она хранила под образами как самое дорогое средство, излечивающее, по народному поверью, любые переломы, оказалась бессильной. Нога воспалилась, появились явные признаки гангрены. Состояние раны ухудшалось буквально с каждым часом. А в деревушке — ни врача, ни даже фельдшера. Ухаживавшие за Пудиным женщины вскоре поняли, что, если не принять срочных мер, раненый наверняка погибнет. Но как помочь ему? Ближайшая больница — в городе, а там уже вовсю хозяйничают немцы…
Внучка бабки Прасковьи, Шура Ананьева, та самая, что случайно наткнулась в поле на лежавшего в беспамятстве военного и с помощью подруг доставила его в деревню, все-таки решила переправить Василия Ивановича в больницу, в оккупированный Могилев. Другого выхода не было. Сосед Шуры, добродушный дед, согласился отвезти Пудина вместе с Шурой в город на своей тощей лошаденке. Женщины с трудом подняли на руки почти умирающего капитана, вынесли его из сарая и уложили на телегу с сеном.
Через несколько часов добрались до больничных ворот. Во дворе шла «чистка». Тяжелораненых военнослужащих, коммунистов, комсомольцев, советских работников и евреев гитлеровцы тут же расстреливали. Трупы они с немецкой аккуратностью укладывали штабелями на грузовые машины и вывозили за город. Тех людей, личность которых до конца выяснить не удавалось, под. конвоем автоматчиков отправляли в концентрационный лагерь.
— Принимай раненого, — хрипловатым баском обратился дед к проходившему мимо телеги санитару.
— А чего с ним? — спросил тот.
— Кто его знает! Бабы толкуют, на ноге хвороба красная появилась.
— Зря привезли, лечить нечем, немцы все выгребли — и лекарства, и инструменты. Помрет. — И санитар безнадежно махнул рукой.
— Сперва медицину предоставь, а потом уж какое будет распоряжение, — настаивал дед.
Между тем сопровождавшая Пудина Шура успела разыскать главного врача Владимира Петровича Кузнецова, и тот, едва взглянув на Пудина, велел нести его прямо в операционную. Он знал, что ждать нельзя ни минуты. Главный врач был военным и по приказу командования остался в больнице вместе с ранеными бойцами.
— На стол! Немедленно на стол! — прикрикнул на замешкавшихся санитаров доктор.
Лодыжку вместе со ступней пришлось ампутировать.
После операции его привезли в общую палату. Большая часть коек там пустовала. На остальных лежали люди явно не военные, видимо местные жители. Лекарств было очень мало. Фашисты начисто ограбили больницу, забрали даже скудные запасы продовольствия. Но Пудин разобрался что к чему лишь потом, когда немного пришел в себя. Болезнь донельзя ослабила его еще недавно могучий организм, и сознание едва теплилось в нем. Будто в каком-то тяжелом сне перед ним вновь и вновь возникали картины прошлого: то родительский дом в глухой деревушке, то ломовая лошадь, на которой он развозил ящики с водкой по трактирам на окраинах Москвы, то улицы Харбина, где он когда-то выполнял одно очень важное поручение…
…Вдоль железной ограды, за которой находились японское консульство и японская военная миссия, а правильнее сказать — разведка империалистической Японии в Харбине, неторопливо шел широкоплечий, выше среднего роста молодой человек с приятным лицом и русыми волосами. Светлый костюм ладно сидел на его несколько полноватой фигуре. Равнодушно скользнув глазами по окнам первого этажа, он проследовал дальше по улице и свернул в один из проулков.
Этот молодой человек прогуливался здесь уже не в первый раз. И, как правило, в разных головных уборах: то в белой шляпе, то в серой, то в коричневой, а иногда и просто с непокрытой головой, держа в руках кепку. Посторонним — если бы кто-нибудь, конечно, обратил внимание на такую регулярную смену шляп — это показалось бы, наверное, обыкновенным чудачеством. Но был и другой человек, которому и цвет шляп, и их форма говорили о многом.
Через день-два после очередной прогулки молодой человек находил в определенном месте фотокопии документов, раскрывающих планы антисоветской деятельности японской разведки и ее белогвардейских подручных, в частности — враждебные замыслы в отношении советского Приморья. Это и был Василий Пудин. А помогала ему в его сложной и опасной работе русская девушка Маргарита, или просто Рита, служившая горничной у японского консула.
После разгрома белогвардейцев на Дальнем Востоке отец Риты, бывший царский полковник, а затем офицер штаба атамана Семенова, бежал с семьей в Маньчжурию и поселился в Харбине. Имевшиеся у него средства вскоре иссякли. Пришлось подумать о каком-нибудь заработке. Но кому нужен был этот пожилой человек, упрямо твердивший что-то о возрождении монархии и уверявший, что за «верную службу царю и отечеству» ему дадут пост губернатора в одном из сибирских городов? В конце концов бывшему старшему офицеру царской армии все же повезло: ценой больших усилий он добился должности дворника при японской военной миссии.
Тем временем семья полковника распадалась. Его сын, подпоручик, служивший вместе с отцом в карательных семеновских частях, эмигрировал в Канаду, а старшая дочь пристроилась служанкой в каком-то клубе в Шанхае.
Единственным утешением отца и матери оставалась младшая дочь — Рита. Родители старались уберечь восемнадцатилетнюю девушку от превратностей жизни эмигрантов — людей без родины и без будущего. Однако денег на прожитие не хватало, и отец вынужден был слезно упрашивать своих хозяев, чтобы его дочь взяли горничной к японскому консулу. Так она стала работать у японцев.
Василий Пудин не раз видел эту миловидную, улыбчивую девушку во дворе японского консульства. Решив присмотреться к ней, он заметил, что каждый день она почти в одно и то же время отправляется по поручению своей госпожи за покупками. За воротами улыбка сразу сходила с ее лица, девушка становилась задумчивой и печальной. Пудин понял: ее что-то гнетет, какая-то постоянная душевная боль, которую она не хочет выказать при хозяевах и маскирует дежурной улыбкой. Интересно было бы познакомиться с ней. Но как это сделать, чтобы ненароком не оттолкнуть, не обидеть ее?
Возвращаясь из города с покупками, Рита иногда заходила в кафе, расположенное на соседней с консульством улице. Там она заказывала чашечку кофе или какао с молоком и маленький кусочек торта. Однажды Пудин решился войти в кафе вслед за ней.
— Вы позволите? — спросил он, подойдя к ее столику, и показал на пустой стул.
— Пожалуйста.
Они еще несколько раз встречались «случайно» за чашкой какао или кофе. Потом пошли вместе в кино смотреть тогдашний романтический кинобоевик «Неоконченная симфония» о жизни Штрауса. В разговорах Рита все чаще сетовала на свою судьбу. Ей было горько сознавать, что она, образованная девушка, владеющая несколькими иностранными языками, вынуждена прислуживать господам, которые гораздо ниже ее и по своим моральным качествам, и по общей культуре.
