Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Чистов отрицательно мотнул головой: не до этого, мол, было.
— Тогда я вслух, — сказал Михаил Васильевич. — Негромко.
Ответить отказом было все равно, что обидеть, да и самому интересно…
«Товарищи! Подходит 26-я годовщина тех великих дней, когда народы СССР, освобожденные от ига царизма и взяв власть в свои руки, начали строить жизнь по-новому…
…Фашизм, видящий рост нашей страны, несущий гибель ему, решил в июне 41 года напасть и молниеносно завоевать очаг мировой революции… Но враг просчитался, дорого обошлась ему эта вооруженная прогулка по нашей территории и теперь грозит их абсолютному уничтожению…»
Напечатано было — «прощитался», но в этом ли суть! Михаил Васильевич даже рассердился на себя за то, что не смог не заметить ошибки.
«…Гитлер со своей союзной сворой, как зачинщик грязных разбойных интриг международного шулера провокаторской игры и поджигателя войны, на сегодня потерял доверие к своей армии.
Вся эта шайка разбойников, собравшаяся в Берлине, дрожит теперь за свое будущее. Она видит надвигающуюся на них угрозу, и близок тот день, когда палачи-вешатели будут сами позорно повешены своим народом.
Наша доблестная Красная Армия сумела по заслугам всыпать врагу, посмевшему посягнуть на нашу социалистическую собственность…»
Старик читал, а сам каким-то внутренним слухом, казалось, слышал негромкий, глуховатый голос человека, чья подпись стояла внизу: «Ответ, редактор ЮЖНЫЙ».
Слышал даже его интонации.
Последние слова газеты были: «Час возмездия настал. Жгите и взрывайте склады с боеприпасами и продовольствием, выводите из строя транспорт. Этим вы поможете Красной Армии быстрее освободить Крым от немецких банд».
Перевернул листок, хотя и знал, что обратная сторона была чистой…
— Машина на ходу? — спросил Чистов. Степан, так и не сказавший до сих пор ни слова, кивнул. Впрочем, сам Чистов понимал: нужно время, чтобы раскочегарить работавший на деревянных чурках газогенератор.
— Прокатимся, Степа, а? Ради праздничка… Степан пожал плечами: почему бы, мол, и нет? Однако посмотрел вопросительно. И Чистов объяснил свой план. Выезд в темноте за пределы города немцы местным шоферам не разрешали. Но иногда машина поздно возвращалась из рейса — на этот случай у шоферов были ночные пропуска. А сейчас и не ночь ведь — только вечер. В том, чтобы сделать круг по городу, большой опасности нет. Человека, который идет пешком, патруль остановит наверняка и, возможно, обыщет. А на машину скорее всего не обратит внимания. Маршрут такой: вверх по Аутской улице, потом к речке и мимо электростанции переулочками да закоулочками к Севастопольской улице, а дальше мимо горуправы, через мост и по Виноградной — домой. В пяти местах Степан притормаживает, а Чистов тем временем наклеивает газеты. Вся поездка должна занять максимум полчаса… Степан задумался.
— В чем сомневаешься? — спросил Чистов.
— Мне, однако, прыгать будет сподручней, — сказал парень. — Сам садись за руль. Нога! Опять нога! За двадцать с лишним лет так и не смог привыкнуть к тому, что калека…
— Мог бы поехать и я, — предложил Трофимов.
У Чистова едва не вырвалось: этого еще не хватало! К счастью, спорить и объясняться не пришлось — Степан просто сделал вид, что ничего не услышал. Бедный старик, каково ему это было!
Он ждал их на скамье под вековым кедром. Бездеятельность была хуже всего, и пальцы машинально ощупывали спинку скамейки. Наткнулся на вырезанные чьим-то ножом письмена. Этот наивный способ самоутверждения — надписи на скалах, деревьях или, как в этом случае, на скамьях — всегда его раздражал. До чего же глупы такие автографы!
Как это писал Маяковский: «По фамилиям на стволах и скалах узнать подписавшихся малых. Каждому в лапки дать по тряпке, за спину ведра — и марш бодро! Подписавшимся и Колям и Зинам собственные имена стирать бензином. А чтоб энергия не пропадала даром, кстати и Ай-Петри почистить скипидаром…»
Помнится, читал эти стихи Анищенков и как раз на Ай-Петри. Ездили как-то семьями с ночевкой встречать восход солнца. Этель Матвеевна, Этя, еще рассердилась тогда на Николая за то, что слишком близко подошел к отвесному обрыву. А за ним, естественно, там же, на самом краю, оказался и сын Алеша…
Назад возвращались пешком живописнейшей Таракташской тропой и, как это нередко случается, заспорили, что лучше — Крым или Кавказ? Лиза и Николай отстаивали красоты Кавказа — оба выросли там, а Этель Матвеевна расхваливала Крым. Алеша — солнечный мальчик! — шел впереди и краем уха прислушивался к спору. Потом спросил:
— А вы на чьей стороне, дядя Миша? Трофимов улыбнулся:
— Я на стороне Грибоедова. — И объяснил: — Он любил, пожалуй, одинаково и Крым и Кавказ. Восхищался величием Кавказа и в то же время писал, что прелесть крымских долин ни с чём сравнить не можно.
— По-моему, и Пушкин… — несколько неуверенно сказал мальчик.
— По-моему, тоже, — еще раз улыбнулся Трофимов.
А потом каким-то образом разговор снова вернулся к тем стихам Маяковского, и Михаил Васильевич, соглашаясь с Маяковским, заговорил о граффити — таких же надписях, но дошедших до нас с древнейших времен. Античные да и средневековые граффити оказались чрезвычайно важными для науки… Посмеялись: так, чего доброго, окажется, что автографы нынешних Коль и Зин тоже могут стать историческими памятниками…
Теперь он ощупывал, стараясь прочесть в темноте, один из этих автографов. Где они, Коля и Зина, коротавшие на этой скамье под кедром, в зарослях лавра и вечнозеленой калины ночь в далекие довоенные времена — целую историческую эпоху тому назад?.. Что с ними?
Наконец послышался шум мотора. Возвращаются. Значит, все обошлось. Хотел дождаться, расспросить. Но не во дворе же… А идти опять к Чистову было бы опрометчиво. Сейчас лучше всего разойтись и притаиться.
А Чистов уже строил планы на завтрашний день. По воскресеньям он встречался с дядей Яшей Меркуловым на Пушкинском базарчике. Правда, сам Чистов мог иногда и не прийти, но дядя Яша приходил обязательно. Так, вроде бы околачивался. Мог помочь поднести или погрузить что-нибудь, не брезговал стаканчиком вина, если угощали, мог просто посидеть в компании, поговорить «за жизнь». Всерьез его никто, кажется, не принимал, и он к этому отнюдь не стремился.
Две небольшие пачки по десять листов Чистов сунул за подкладку пиджака, как не раз уже делал. Пиджак был специально приспособлен. Ощупал себя, оглядел — будто бы все в порядке, можно идти…
…Человек новый в этих краях не сказал бы, глянув окрест, что уже осень. Никаких почти осенних примет! Разве что уставшая от солнца листва платанов, тополей и каштанов тронулась желтизной. Но так бывало и летом, если оно выдавалось чересчур жарким.
Раньше об осени говорила смена курортников, особенно бурная и торопливая в конце августа. Уезжали родители с детьми, учителя, студенты. Вместо них появлялась респектабельная, более почтенного возраста публика бархатного сезона. Раньше об осени напоминали клумбы — на них появлялись астры, канны, хризантемы; на каждом углу продавались виноград, великолепные груши… Сейчас все это казалось как бы и не бывшим.
После коротких, по-летнему теплых дождей вдруг опять зацвели, будто собравшись с силами, уцелевшие кое-где во дворах розы. Совершенно явственно об осени напоминали, пожалуй, только цикады. Однако в этот свежий утренний час они молчали.
До рынка было недалеко — минут десять ходьбы. Газет в этом районе они со Степаном вчера не клеили, можно идти не спеша и ничего не опасаясь. Народу на базаре должно быть больше обычного — воскресенье… Кстати, о воскресенье. До войны всегда жаль было, когда праздники совпадали с воскресеньем. Все-таки терялся еще день отдыха. А сейчас совпадению радовался. Получалось, что люди все же празднуют.
Послушать бы последнюю сводку с фронтов, передачу о военном параде в Москве… Ребята в лесу слушают.
Так, в размышлениях и мечтаниях, Чистов дошел до развилки, где ему нужно было свернуть влево. Навстречу попадались люди, но Андриан Иванович внимания ни на кого не обращал и потому не сразу уловил момент, когда все вокруг мигом переменилось. Его едва не сбили с ног. Встречные уже бежали.
