Аэропорт - Лойко Сергей Леонидович (читать книги онлайн полностью txt) 📗

Однажды он видел на другой стороне болотца, как мишка деловито и обстоятельно поедал малину с куста. Алеша стоял как вкопанный, не в силах сдвинуться с места, завороженный этой огромной ярко-коричневой шерстяной спиной зверя метрах в тридцати — сорока от него.

Вечером, выходя из леса, он встречал сидящих на берегу в ожидании перевоза деревенских баб в платках и длинных платьях, пестревших, как одеяла, разноцветными заплатками. Рядом с ними на земле стояли трех- и пятилитровые жестяные бидоны, полные черники и голубики, которую они называли как?то неприлично — гонобобель.

Среди них, бывало, затесывался один мужик, дед Комар (Комаров). Длинный, худой, как жердь, глухой седой старик, летом и зимой он щеголял в одной и той же гимнастерке и воинской казацкой фуражке образца 1914 года. Несмотря на старость и немощность, он имел особую военную выправку. Дед Комар воевал «на германских фронтах» Первой мировой и был «отравлен газами».

Подслеповатый дед набирал полную огромную корзину червивых и трухлявых разноцветных — желтых, красных, синих и коричневых — сыроежек, только их он и мог различить под ногами. Он кормил ими корову и теленка.

Так они все и сидели, час-другой, на крутом песчаном берегу. Дожидались, пока их заметит перевозчик Николай с ногой, сделанной из цельного куска дерева, и удосужится приплыть за ними на своей длинной и широкой, не крашеной, а лишь промасленной и вкусно пахнущей дегтем плоскодонке. Он перевозил их назад в деревню, по гривеннику с каждой бабы и бесплатно для Комара и Алеши. Перед переездом дядя Коля неизменно устраивал шоу на противоположном берегу с пританцовыванием на костыле и с протяжным криком: «А где вы зимой?то были-и-и-и-и-и-и?».

Дядя Коля «веслил» короткими гребками, не наклоняясь ни вперед, ни назад, с прямой, как доска, спиной. Плыли минут десять, не меньше. Бабы, от которых вкусно и заманчиво пахло потом, молоком и немножко мочой, смеялись и просили Алешу спеть. Голос у него был громкий и не по-детски сильный, и он с удовольствием и растяжкой пел «Из?за острова на (какой?то там) стрежень», сам толком не понимая, о чем поет.

Широкая речка эхом несла его заливистое пение вниз по течению, навстречу закату. Сидящая рядом с ним баба помоложе, лет тридцати — тридцати пяти, гладила своей синей от черники рукой его жесткие кудри. Ее добрая мягкая рука, крепкий пряный женский аромат, ощущение теплоты ее богатого плотью, упругого бедра, прижимающегося к его костяшкам, — все это было одним из самых сильных сексуальных переживаний его детства.

Как хотелось ему бесконечно долго плыть в лодке с этой молодой бабой, уткнуться ей в подол и не расставаться с ней никогда! Вот это и была его «тихая родина». Эта речка, эти грибы, ягоды, этот пряный запах водорослей, медведь с играющей то жиром, то мышцами лоснящейся спиной, теплая, ароматная, молодая баба, запустившая ладонь в его шевелюру...

Теперь от всего этого остались только «тот же лес, тот же воздух и та же вода»...

Уже став отцом и потом, словно в одночасье, дедушкой, Алексей, как ни старался, так и не сумел понять: как родители, приезжавшие в отпуск его навестить, разрешали ему плыть одному через такую широкую и холодную речку и проводить целые дни в этом дремучем-предремучем лесу за рекой. Как его отпускала одного добрая бабушка Полина Трофимовна, у которой он жил все лето и должен был против воли париться по субботам в выстланной соломой свежепротопленной русской печи, из которой только что взяли и выпорхнули почерневшие от сажи гуси-лебеди, размахивая своими тяжелыми крыльями? Он до сих пор помнил запах керосинки с промасленным фитилем.

Электричество провели в их деревню только в 1976 году. Деревня, веками стоявшая на крутом берегу реки Медведицы, потихоньку вымерла, как тысячи других деревень в округе, в счастливое и тучное газпромовское времечко, так и не дождавшись газификации всея Руси.

А речка осталась все та же, и призрачную деревню с серыми покосившимися домами и крышами из почерневшей дранки, с зияющими дырами, все еще было видно с противоположного берега.

Обезлюдела местная жизнь страшно. Сначала мужики были убиты на войне, потом те, кто остался в живых, спились. Потом сдохли тощие колхозные коровы. Потом зажмурился и сам колхоз. Потом вечные бабы, оставшись одни на крутом берегу, перебрались?таки кто на кладбище, кто в город к детям, и деревня сама теперь напоминала погост — с заброшенным храмом, с выбитыми дверями и стеклами в кривых рамах, со ржавыми решетками и тщедушной березкой, растущей прямо из купола.

В один из таких волшебных дней у них с Ксюшей опять была полная корзинка аккуратно, как в детстве, выложенных белых и подосиновиков. Ксюша разделась донага и купалась в холодной воде. Она долго и с наслаждением плавала до середины реки и обратно.

Когда Ксюшины сильные руки принесли ее назад, на спине, в водяной пене, и она поднималась из воды, как ботичеллиевская Венера, вся в крупных каплях, стекающих по груди со стоячими розовыми сосками, по мускулистому животу к заветному светло-рыжему треугольничку внизу, Алексей резко вскочил, пошел к ней навстречу с большим махровым полотенцем. Вытер ее со всех сторон, потом вдруг сорвал с себя всю одежду и обнял ее сильное, прохладное тело...

Около пятнадцати лет назад они с Ксюшей вынуждены были перебраться на ПМЖ в Америку, остановив свой выбор на маленьком техасском городке Коринф. Здесь неподалеку, в пригороде Далласа Дентоне, учился их сын Арсений. UNT, Университет Северного Техаса, был знаменит, пожалуй, лишь тем, что известный солист еще более известной группы Eagles был его выпускником.

Слуха у Арсения не было, поэтому он не основал свою музыкальную группу, а просто учился бизнесу. И как раз там, где и следовало ему учиться, — в Америке. В последующие несколько лет он сделал успешную карьеру брокера и более не нуждался в помощи родителей. Скорее сам был готов им помочь. Он был счастливо женат ранним браком на американке ирландского происхождения, подарившей Алексею и Ксении двух очаровательных внуков.

Теперь у Алексея с Ксюшей больше не было той реки, грибов и ягод. Но зато был свой бассейн с голубой водой, на бортике которого они и сидели в этот вечер в теплых лучах вечернего техасского солнца.

В одной руке у нее была тонкая длинная сигарета, источавшая вкусный, ароматный дым хорошего табака, в другой — высокий бокал с красным австралийским «Ширазом». Он сидел рядом в глубоком шезлонге с бокалом ледяного мозельского рислинга. Жизнь, типа, удалась. Но они оба скучали по его речке, по их прохладному счастью на ее пустынном берегу.

По телеку через час начиналась трансляция матча его любимых Mavericks (NBA [16]), и еще нужно было успеть закончить сборы для поездки, чтобы уже не заморачиваться утром.

Вместе они объездили полмира, встречая холодный огненный рассвет в Исландии, путешествуя пешком с тяжеленными рюкзаками в Забайкалье и любуясь северным сиянием в Лапландии. Они оба одинаково тяготели к суровой северной природе, лыжам, бане.

Они любили друг друга, как любят во французских романах и в американском кино, а их расставания из?за постоянных опасных командировок Алексея только усиливали это взаимное притяжение.

Прохожие любовались ими на улице, знакомые и друзья завидовали их счастью, кто черной, кто белой завистью.

Алексей хорошо играл на отцовской семиструнной гитаре, любил петь песни Высоцкого, Окуджавы, Визбора, Городницкого и Галича. Ксюша не подпевала из?за отсутствия слуха, но являла собой самую благодарную аудиторию и часто по вечерам просила его сыграть и спеть.

В одном популярном советском фильме влюбленные идут по спящему утреннему городу, а на горизонте в серых клубах порохового дыма поднимаются такие огромные черные цифры — 1941. Больше влюбленные не встречаются. Героиня погибает. На войне.