Воевали мы честно (История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942 - Колбасов Николай Петрович
По льду Ладожского озера проложили дорогу, названную в народе «Дорогой жизни». По ней в город стали поступать продукты, но их не хватало. Все больше увеличивалась смертность населения. Умирали целыми семьями. Уже не всех могли похоронить. Трупы вытаскивали на улицу и бросали. Из траншей на Большом проспекте торчали сваленные туда покойники. Много мертвых лежало в квартирах, их некому было вынести. Трупы собирали специальные команды и увозили на машинах в места захоронений. А наутро на улицах появлялись новые тела.
Хлеба, если это можно было называть хлебом, давали по 250 граммов рабочим и 125 иждивенцам. Когда резали пайку на две части, половина хлеба оставалась на ноже. Это была какая-то черная масса, наполовину состоящая из целлюлозы, но и ее соскребали и съедали. С каким вниманием смотрели люди на весы, когда взвешивали хлеб. С каким трепетом брали его в руки. Но надо было еще донести хлеб до дома. Бывали случаи, когда пайку вырывали прямо из рук. На моих глазах, когда женщина оплачивала полученный хлеб, парнишка выхватил у женщины из рук пайку и, упав на пол, стал жадно ее есть. Парня били ногами, но он все равно доел хлеб.
В настоящее время я с удивлением узнал, что иногда люди думают, будто в блокаду хлеб по карточкам выдавали бесплатно. На самом деле это не так. Хлеб и другие продукты, получаемые по карточкам, всегда оплачивались. Карточки только давали право на покупку.
Началось людоедство. У трупов, валявшихся на Большом проспекте, часто отсутствовали руки и ноги. Их отрубали на студень. Пропадали дети. В нашем доме, у Самсоновых из 12-й квартиры, семилетняя девочка ушла на улицу и не вернулась.
Зима в тот год была суровой. Выходя из дома, люди натягивали на себя весь свой гардероб. По городу, еле передвигая ноги, двигались обтянутые кожей скелеты. Головы были закутаны во что попало. На лицах виднелись только глаза. Бывали случаи, когда идущий рядом человек начинал шататься и падал на снег. Иногда его поднимали, но часто, не имея сил помочь, проходили мимо. Случалось, что пытавшийся помочь падал тут же, рядом, и замерзали оба.
Канализация не работала. Нечистоты выливались во дворы и на улицу. Остановился транспорт. Троллейбусы, занесенные снегом, застыли вдоль улиц там, где их застало отключение тока. На работу ходили пешком. Многих переводили на казарменное положение, и люди оставались жить на предприятиях.
В начале декабря по радио передали сообщение «В последний час». В нем говорилось о разгроме немецких войск под Тихвином. В результате было восстановлено прерванное на некоторое время движение по «Дороге жизни». Услышав это сообщение, мама даже заплакала от радости. В январе увеличили норму выдачи хлеба. Рабочие стали получать по 400 граммов.
Из-за отсутствия электричества на хлебозаводе остановились тестомесильные машины. Пришлось готовить тесто вручную. Заводские рабочие не справлялись. Появилась необходимость набрать временных. Мать сразу записала меня. Так я оказался в цехе. Пока подавалось электричество, я и другие временные работали на подхвате. Выколачивали хлеб из форм, возили вагонетки с поддонами в экспедицию. Но как только отключалась электроэнергия, мы сразу становились к чанам и начинали руками ворочать тесто. Чтобы достать до дна бака, мне приходилось ставить под ноги скамейку. Работа была тяжелая. Гудели руки и спина. Но зато можно было есть хлеб сколько захочешь.
Как-то раз, когда было электричество, я заметил, что происходит нечто странное. Один чан замесили и угнали в дальний угол. Потом тесто быстро разложили по формам и поставили на под. Испеченный хлеб утащили куда-то в сторону, а через некоторое время каждому работнику цеха сунули полбуханки свежего белого хлеба, велев спрятать, чтобы никто посторонний не увидел. Конечно, это делалось с ведома дирекции, а может быть, и выше. Какой же это был вкусный хлеб.
Прошло недели две. Восстановилось электроснабжение, и мы, временные, стали не нужны. Снова сел на голодную пайку. Стало совсем тошненько. Попросил родителей устроить меня снова на завод. Отец договорился с бригадиром грузчиков Рейтером, молодым, симпатичным парнем. Инженер по специальности, он руководил грузчиками. Ему были даны большие права. Рано утром я пришел к проходной. Появился высокий молодой человек. Спросил: «Колбасов?». Я ответил «Да». Мы прошли через проходную. Спустились в кочегарку. Здесь находилась главная база грузчиков. У топок котлов было тепло. На окне, за фанерной заслонкой, куски хлеба. Их приносил дежурный кочегар. Он часто ходил в цех проверять температурный режим печей и каждый раз возвращался, прихватывая кусок бракованной буханки. Пусть из брака, пусть суррогатный, но это все равно был хлеб.
Официально нас на работе не оформляли и рабочих карточек не выдавали. Мы работали за хлеб. С ведома руководства грузчики получали в день полбуханки на человека и то, что приносили кочегары.
Однажды в кочегарку зашел мужчина. Приехал он на машине за хлебом. Когда-то он работал на заводе, но потом уволился. Кочегар спросил, хочет ли тот есть. Конечно, он не отказался. Получив буханку, товарищ забрался за котел и сразу съел. Кочегар спросил, наелся ли он, и протянул еще полбуханки. Мужчина все съел и, поблагодарив, ушел. Через некоторое время в кочегарку зашел экспедитор, отпускавший хлеб на вывоз. Когда ему рассказали эту историю, он удивился. Оказывается, экспедитор тоже дал этому товарищу буханку хлеба, и тот ее тоже съел.
Основной задачей нашей бригады была разгрузка муки с автомашин. Когда привозили мешки с мукой, грузчики выходили к машинам и переносили мешки на склад. Состав бригады был пестрым. Здесь работали и инженеры, и художники, и милиционер, и молодые ребята без специальности. Первый раз меня поставили в кузов, и я наваливал-нагружал мешки на грузчиков. В руках силенка у меня была, и работа шла хорошо. На следующей машине нагружал мешки другой парень, а я с остальными грузчиками должен был относить. А в мешке четыре пуда. Я на плечах потащил мешок. По ровной дороге все было нормально. Но при входе на склад надо было переступить через порог. А ноги с голодухи ослабли. Я уцепился одной рукой за мешок, другой взялся за косяк и, кое-как перебравшись через порог, дотащил груз до стеллажа. Когда же я понес второй мешок, то у порога получился конфуз. Я не смог переступить порог, осел и меня придавило. Наш старший помог мне подняться и отправил в кочегарку.
На следующий день Рейтер перевел меня на другую работу. На заводе стоял титан для кипячения воды. Его топили мелкими дровами. Пилили дрова жена и дочь Рейтера. Жена до войны была прокурором района, а дочь училась в институте. Рейтер перевел дочку делать витаминную воду из хвои, а меня поставил на ее место. Работали мы двуручной пилой, не надрываясь. Вскоре установили электропилу. Меня и еще одного мужчину Рейтер поставил на эту новую пилу, а свою жену перевел на другую работу. Работать стало сложнее, опаснее, но интереснее.
Дело шло к весне. Я отъелся, поправился, но началась цинга. Не хватало витаминов. Стали качаться зубы, на ногах появились язвы. Пришлось пить много хвойной воды, пока десны не стали заживать.
При выходе с завода в проходной охрана тщательно обыскивала рабочих. Особенно свирепствовал охранник Козлов. Как-то раз, ощупывая мои ноги, он нажал на болячки так, что я закричал. Козлов заставил меня разуться, и только убедившись, что ничего нет, пропустил.
Весь город был залит нечистотами. Пока стояли морозы, это было не опасно. Когда же снег стал таять, возникла вероятность эпидемий. Надо отдать должное властям города, все население было поднято на уборку грязного снега. Ледяные горы, покрытые нечистотами, скалывались, вывозились и сбрасывались в реки и каналы. В результате никаких эпидемий не возникло.
Однажды мы возвращались с уборки снега и увидели живую собаку. Она бежала посреди улицы, беспрерывно оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что это была очень опытная собака. Ни кошек, ни собак в городе к этому времени уже не осталось.
