Я дрался на «Аэрокобре» - Мариинский Евгений Пахомович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
От пары Голованова «Фоккеры», наоборот, стали уходить правым виражом, на котором они вообще были несильны, и Борис легко зашел в хвост ведомому «ФВ-190», двумя очередями сбил его.
Я на пикировании догоняю «Фоккера». Тот резко идет вверх. Только в верхней точке петли, когда тот немного завис, мне удается прицелиться, дать очередь. Нос самолета при этом направлен вертикально вверх. Прямо надо мной висит «Фоккер». Мимо. Да и пушка почему-то молчит. Новая петля. И опять только в вертикальном положении можно вести огонь. И снова ни одного выстрела из пушки.
На третьей петле я выскакиваю выше и даже немного обгоняю «Фоккера». «А, черт! Как тот „шмит“ под Яссами вперед – меня выскочил… Сейчас он мне врежет…» Морда «Фоккера» совсем рядом, метров на двадцать сзади и немного ниже. И сделать ничего нельзя. Оба самолета висят на спине, без скорости. Давно бы пора опустить нос, перейти в пикирование, иначе сорвешься в штопор, но тогда сам, собственной рукой подведешь «ястребок» под огонь фашиста…
– Женька! «Худой» атакует! – кричит Ипполитов. Иван не пошел за ведущим на вертикальную карусель с «Фоккером», остался выше, со стороны наблюдая за ведущим.
«Этого еще не хватало!..»
– Отбей, черт!
Я уже собрался бросить самолет вниз и попытаться оторваться от преследования, как вдруг увидел, что «Фоккер», также висевший без скорости, в конце концов не выдержал, перешел в пикирование. Я за ним, оглядываюсь назад. Где «худой»? Самолет уже набрал скорость, можно сманеврировать, если что… «А, вон они!» Справа заходила пара «Ме-109». Левее их идет Ипполитов. Он разворачивается, открывает огонь. Это видно по дымкам, срывающимся с носа его самолета, по слабеньким огонькам трассы, направленной в ведущего «шмита». Одна очередь, вторая, третья… «Мессер» окутывается дымом, скользит в сторону, переворачивается… Второй «худой» левым боевым разворотом выходит из боя.
«Где же „Фоккер“? А, сволочь, удираешь!» «ФВ-190» пикировал за Шпрее, чуть севернее Шпремберга. «Сейчас я тебя отправлю…»
Однако мне самому «отправить» не пришлось. Глотов, разделавшись со своими «Фоккерами», подошел сбоку и одной длинной очередью уговорил этого «ФВ-190». На земле он потом долго оправдывался, что не видел меня и потому решил сбить этого «Фоккера».
Через десяток минут наша восьмерка, засчитавшая в этом бою шесть самолетов противника, на бреющем прошла над своим аэродромом…
На следующий день в колонне военнопленных, проходившей мимо аэродрома, я заметил немецкого летчика в офицерской форме, на груди которого было несколько орденов и знаков отличия. Я подошел к колонне. Один из сопровождавших пленных неплохо говорил по-немецки, и я попросил его спросить офицера, как он попал в плен. Немец жестом руки отстранил переводчика и с пафосом сказал на ломаном русском языке:
– Я достаточно знаю Россию, чтобы не пользоваться услугами переводчика. Вчера мой «Фокке-Вульф» был поврежден над Шпрембергом.
Из разговора выяснилось, что немец оказался тем самым летчиком, с которым дрался я и которого в итоге сбил Глотов. При этом он нес фашистскую ахинею о Великой Германии, великой немецкой нации, которая еще будет владеть миром. Я подошел к нему и с удовольствием съездил ему по морде, добавив: «Жаль, гад недобитый, не придется нам с тобой еще раз встретиться в воздухе». Развернулся и пошел к самолету.
Бои шли в окруженном Берлине, советские войска соединились на Эльбе с американскими, Германия оказалась расчлененной на несколько частей.
И все же фашисты не сдавались. Везде наземные войска вели упорные бои, гибли люди. Только в воздухе стало спокойно. Нельзя же считать боем случай, который произошел при возвращении с задания. Прикрывали район Потсдама. На обратном пути ниже нашей шестерки «ястребков» прошел «Фоккер». Я не мог сам атаковать его – слишком неудобное положение.
– Лусто! «Фоккер» справа ниже!
Миша как-то нехотя, лениво даже – так казалось со стороны – развернулся, дал очередь – и «ФВ-190» огненным колесом покатился по огородам какой-то маленькой деревушки.
Потом я сам водил шестерки и дважды встречался над Берлином с реактивными «Ме-262» – с парой и с шестеркой, но догнать их не смог…
И вот последний бой.
Патрулирование проходило спокойно. Громадный город с многомиллионным населением широко раскинулся внизу. Собственно, видны были только окраины, с ходу взятые нашими войсками. Всю центральную часть закрывал громадный столб густого дыма, сквозь который просвечивали огни пожарищ. Там продолжались бои.
Крупных групп немецкой авиации давно уже не встречалось в воздухе, кроме той шестерки реактивных. Но это не давало права успокаиваться. Смотреть нужно было в оба. Большую группу легко увидеть издали. А пару «охотников»?
Как бы в подтверждение этого из дыма над центром Берлина вырвался и стал уходить на запад «Ме-109».
– Разворот вправо на сто восемьдесят! – Передавая по радио эту команду, я энергично ввел свой «ястребок» в правый вираж.
Конечно, это был не «охотник». Но, может быть, гораздо хуже «охотника». Мы знали, что иногда с площадей и улиц поверженного города, еще не занятых нашими войсками, взлетают и уходят на запад легкие самолеты и истребители. Что они вывозят? Секретные документы? Руководителей гитлеровского рейха? Может, этот везет самого Гитлера?
«Мессер» даже не пытался вступить в бой. Он просто удирал. Как когда-то удирал такой же «Мессер». Но тогда все было по-другому… Тогда я был ведомым у Виктора Королева, вел один из первых воздушных боев. Это было под Кировоградом…
Дистанция все меньше и меньше.
– Бей его, Женя, бей! – не выдержав, закричал Борис Голованов.
– Сейчас! Смотри, Юрик, за воздухом, может, еще где сматывается.
«Хорош!» Огни трассирующих пуль и снарядов потянулись от носа «ястребка» к «Мессеру», вонзились в его фюзеляж, крыло. Сразу же из мотора «Ме-109» показался белый дымок, блеснуло пламя…
Пал Берлин, но бои продолжались. 1-й Украинский фронт повернул на юг, на помощь восставшей Праге.
Туда же стали летать и истребители. Из одного такого полета не вернулся Степанов. Погиб…
Это был последний день войны, последний боевой вылет…
Эпилог
В конце июня 1945 года, глубокой ночью, в комнату, где мы с Михаилом Лусто досматривали не то второй, не то третий сон, ворвался Николай Волков, а за ним все механики, мотористы и оружейники эскадрильи. Хотя у нас с ним были самые дружеские отношения и мы называли друг друга по именам, но при других офицерах или младших авиаспециалистах Николай всегда переходил на «товарищ командир», а я на «Волков». А тут он как заорет:
– Женька, черт, вставай! Проспишь все на свете! – Николай с такой силой тряхнул меня, что я чуть не слетел с кровати.
– Ты что, свихнулся? Какого черта сам не спишь и другим спать не даешь? Лишнего хватил, что ли? – я не понимал, что творится с механиком.
Проснулся Лусто:
– Я вот сейчас сапогом огрею, мигом успокоится!
– Вставайте, подъем! – в один голос закричали набившиеся в комнату механики.
– Женька, тебе ж «Героя» присвоили! А ты дрыхнешь тут, как сурок, – снова заголосил Волков. Орал он так, как будто «Героя» присвоили не мне, а ему.
– Брешешь… – прошептал я.
Только пару дней назад перед строем зачитывали Указ Призидиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам 22-й гвардейской дивизии. Этим указом звание Героя было присвоено Архипенко, Лусто, Глотову, Карлову, Никифорову, Бекашонку. Моей фамилии в приказе не было, хотя представление на звание на меня послали раньше всех. Еще на Сандомирском плацдарме.
Правда, тогда, после построения, видя мое уныние, ко мне подошли Горегляд и Фигичев.
– Не вешай носа, Мариинский! Указ еще будет! – успокоил Горегляд.
А Фигичев добавил:
– Тебе же не впервой! Помнишь, когда перелетели на 1-й Украинский. Ты тоже думал, что пропали твои ордена. А потом сразу получил Красного Знамени и Отечественной войны первой степени…
