Над Москвою небо чистое - Семенихин Геннадий Александрович (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Женщина подошла к летчику, грустно положила руки ему на плечи.
– Прощайте, Василий Николаевич, дай бог вам здоровья. Наведывайтесь на обратном пути.
Она поцеловала его в лоб холодными сухими губами и отвернулась. Боркун поправил на плече ремешок планшетки.
– Спасибо, Алена Семеновна, что верите в наше возвращение.
– А как же иначе, – вздохнула она, – зачем же тогда жить, если не верить.
Он поцеловал Борьку-нашего и Борьку-погорельского и, не оглядываясь, боясь, что навернется новая ненужная слеза, пошел к калитке, чувствуя, как сверлят его спину три пары глаз.
Глухо и коротко лязгнула захлопнувшаяся калитка. У разбитого бомбой дома Боркун заметил темную фигуру.
– Ты чего? – спросил он удивленно, узнав Султан-хана.
– С пепелищем пришел проститься, – печально промолвил горец, – о жизни и смерти подумать. Вон видишь, – указал он на тонкие, скрюченные огнем прутья железной кровати, валявшейся среди почернелых бревен, – моя. По ножке узнал – проволокой была опутана. Если бы не уехал в ту ночь на аэродром, хоронил бы ты сейчас, Васька, своего кунака. Ты бы хороший гроб мне сделал, Вася? А?
– Да отстань ты! – зло бормотнул Боркун. – И без того кошки на сердце скребут.
– А ты залей малость, а? – ловким движением Султан-хан вытащил из кармана четвертинку, заткнутую пробкой. – Был у нашей Дуси, прощался. Поцелуй получил и четвертинку первача. Все, что полагается рыцарю. Совсем как коньяк. Пей.
– А вдруг «батя» заметит? Он приказал через час на КП быть.
– Не заметит, – убежденно возразил Султан-хан, – такому богатырю, как ты, эта доза что слону дробинка.
– А закусить дашь?
– Два черных сухаря и одна луковица. Закуска совсем как у лорда Черчилля, нашего союзника.
– Ну давай, что ли.
Боркун взболтнул бутылку и без всякого удовольствия вылил в себя половину ее содержимого.
На командный пункт они пришли, когда все уже были в сборе. Летчики, точно пчелы улей, облепили большой радиоприемник с батарейным питанием. Султан-хан, протиснувшись в дверь, тихонько толкнул Алешу Стрельцова:
– Что там за сенсация, ведомый?
– Сводку Совинформбюро сейчас передадут, товарищ капитан.
– Ну, будем слушать.
Султан-хан присел в темном углу на нары, покосился на широкую спину стоявшего впереди Боркуна. Чистый сильный голос диктора объявил:
– От Советского информбюро. Сегодня, второго октября, наши войска…
Сводка была короткой, тревожной. Несколько отданных врагу городов и ни одной победы. А что значат захваченные трофеи, если на всех фронтах никакого продвижения! Уже хлынула к выходу темная масса комбинезонов, как вдруг звонкий голос красноармейца Челнокова покрыл возникший от этого движения шум:
– Постойте, товарищи! Про нас говорят. Диктор все так же громко чеканил каждую фразу, каждое слово:
– За два дня упорных боев с противником на дальних подступах к Москве летчики подполковника Демидова сбили двадцать вражеских бомбардировщиков, потеряв при этом четыре своих самолета. Смело сражался в неравных воздушных боях командир эскадрильи капитан Султан-хан, имеющий теперь на своем боевом счету шестнадцать сбитых самолетов противника. Мужество и отвагу проявили в воздухе старший политрук Румянцев, майор Жернаков, капитан Боркун, лейтенанты Воронов, Стрельцов и Барыбин. Только в одном бою старший лейтенант Красильников сбил два бомбардировщика «Юнкерс-88».
Диктор передавал уже вести с других фронтов, а летчики все не расходились, стояли в молчании, и каждый по-своему думал об услышанном. Спокойный и от этого немножко торжественный голос комиссара Румянцева взлетел над ними:
– Что же вы молчите, товарищи! Выше головы! По этому поводу и порадоваться можно. Митинга устраивать, разумеется, не будем, парадных речей не надо, а вот за то, что всему народу имена наши сообщили, – спасибо надо сказать. И в черные дни нашлось доброе слово для простых защитников.
– Правильно, комиссар! – подал голос майор Жернаков. – Пусть знают наш девяносто пятый!
В дверь просунулось лицо лейтенанта Ипатьева. Он предостерегающе замахал руками:
– Тише, товарищи, подполковник с командующим ВВС говорит.
Дверь, ведущая в штабную половину землянки, плотно затворилась, Посеревший от усталости Демидов вдавливал в ухо телефонную трубку, словно от этого было лучше слышно. Сквозь доносившуюся откуда-то песенку Паганеля «Капитан, капитан, улыбнитесь» прорывался голос командующего, медленный и нетвердый, будто и его подточила смертельная усталость.
– Демидов? – едва слышный, спрашивал Комаров. – Как самочувствие? Устали небось как черти? Понимаю! – Генерала заглушили бодрые слова о том, что Паганель тонул, погибал среди акул, но ни разу даже глазом не моргнул. «Эка не вовремя привязался этот веселый капитан», – усмехнулся Демидов. А в трубке послышалось: – Так вот что я говорю. Трудную задачу ситуация нам подкинула. Решать надо!
– Когда, товарищ генерал? Завтра?
– Нет, сегодня.
– Я вас слушаю.
– Головные немецкие танки в восемнадцати километрах от вашего аэродрома. Нами брошен в бой свежий полк. Но и противник ввел дополнительные силы. Короче говоря, нет уверенности, что гитлеровцев удастся задержать до рассвета. Танки могут прорваться на аэродром. Штаб и весь личный состав надо без паники немедленно уводить на новую точку.
– А самолеты? – тихо спросил Демидов.
Генерал молчал несколько томительных секунд. Тощий Паганель успел за это время влюбиться, как простой мальчуган, и закончить свою бесхитростную исповедь. Наконец генерал спросил:
– В ночных условиях на истребителях, конечно, никто у вас не летал?
– Я летал, Султан-хан, Боркун.
– Вы не в счет. Я о массе спрашиваю.
– Масса ночным полетам не обучена.
– Значит, остальные самолеты надо сжечь и отходить, – жестко закончил командующий.
– Сжечь? – трудно выдавил из себя Демидов, и брови накрыли его гневные глаза. – Сжечь три десятка совершенно исправных советских самолетов?
– А ты что же, хочешь отдать их в таком состоянии противнику? – зло спросил Комаров. – Выходит, ты за Советскую власть, а твой командующий нет?
