Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
Он молча разделся, повесил костюм на спинку стула и лег, — вроде бы сразу уснул — так показалось Ольге. Но Михаил не спал. Долго, очень долго, вытянувшись во весь рост, лежал он с закрытыми глазами и, не торопясь, последовательно, стараясь как можно ярче, «натуральнее» оживить в воображении картины происшедшего, воскрешал в памяти события минувшей ночи.
Чувство утоленного самолюбия переполняло его, напряженными ладонями, словно остужая себя, он оглаживал под одеялом свое тело, прерывисто дышал. И вместе с тем ему было как-то не по себе, как часто бывает в предчувствии неясной опасности.
А через день он уехал, — даже раньше, чем поначалу предполагал. И в вечер того же дня к Ольге пришла Тамара.
«Тамара, Тамара… Господи, как я ему скажу-то?»
На фотокарточке лицо Тамары было совсем капелечным, ничего нельзя было разглядеть, разве что общую суть. Но именно эта общая суть с годами сохранилась в ее лице вернее, чем у кого-либо другого из их класса. Брови, сомкнувшиеся еще в раннем возрасте, не потеряли со временем ни первого рисунка, ни цвета, только более уплотнились и как бы окрепли, так же как и крупные черные глаза. Другое в лице Тамары как-то не замечалось, во всяком случае при первом взгляде.
Даже по сравнению с Михаилом Тамара была более серьезным человеком. Она серьезно училась, одинаково ровно относясь ко всем предметам, серьезно разговаривала с людьми — и сверстниками, и взрослыми, смеялась и то, кажется, серьезно.
Мишка, более всего в последний год перед техникумом, подросши, втайне завидовал ее выдержке и основательности, за которыми усматривал недоступное для него достоинство. Как девчонка она не вызывала в нем особого интереса, но ее природная сообразительность, естественность реакции на любое событие, ее невозмутимость породили в нем смутную неприязнь к ней.
Желание хоть один-единственный раз сказать умнее и справедливее ее, совершить какой-нибудь невероятно благородный — ей на удивление — шаг и при этом не придать этому значения постоянно тлело в Мишкиной душе. Иногда, чаще всего при дурном настроении от собственных неудач и одновременных триумфов Тамары, это чувство превращалось в другое: хотелось унизить ее, каким бы то ни было образом покорить, поставить в безвыходное положение, требующее его, Мишкиного, участия.
В школе это никак не удавалось и не удалось. Тамара сидела впереди, за соседней партой, ее затылок постоянно находился перед Мишкиными глазами. Он изучил едва ли не каждый волосок на тонкой несильной шее, каждую линию легкой Тамариной головы.
«О чем она сейчас думает?»— часто спрашивал он себя, устремив взгляд вроде бы на доску, а между тем подробно рассматривая Тамару. Этот вопрос иногда подтачивал самую сердцевину Мишкиного существа, завладевал им настолько, что глаза его отуманивались, стекленели и затылок соседки словно растворялся в смещенном пространстве. Мишка приписывал Тамаре самые непристойные мысли и злорадно усмехался, как если бы уличил ее в каком-нибудь грязном поступке. Он шумно выдыхал воздух и оседал, далеко вытягивая ноги, касаясь ими подножки противостоящей парты или даже ног Тамары. Та в таких случаях либо непроизвольно отставляла их, либо оборачивалась и проводила по Мишкиному лицу отсутствующим взглядом, не выражающим ни сочувствия, ни досады, ни даже любопытства. Мишка тоже не задерживал глаз на постном лице Тамары, словно ему и дела до нее никакого не было.
В школе подступиться к ней не выпало момента, озабоченный совсем иными делами, Мишка уехал в техникум.
Однако всякий груз с души его спадал трудно, и, когда по прошествии нескольких лет он заявился к матери погостить после трудового лета на стройке и неожиданно, на именинах своего одноклассника, уже самостоятельного парня Николая Подчуфарова, встретил угольнобровую Тамару Позднякову, он, словно долго ждал этого и к этому готовился, устремился в атаку…
Удивленная Ольга усадила Тамару прямо во дворе, на скамейку, врытую подле сарая. Тамара опустилась было на нее, но тут же привстала, спросила, нельзя ли им поговорить в комнате. «Да, да, пойдем, милая, в комнату, конечно». Они прошли в дом, Тамара села за стол возле одного окна, Ольга напротив, возле другого. И тут только тяжело, предчувственно заколотилось сердце Ольги, и чем дольше она смотрела на неожиданную гостью, тем сильнее бухало у нее в груди.
Тамара ни на чем не остановила внимания, не осматривалась, как это обычно делают люди, попавшие в новую обстановку. Она молча сложила на коленях руки и оборотила на Ольгу глаза и так сидела некоторое время. Ольга совсем истомилась в эти несколько секунд, но что-либо спросить не решилась, только смягчала, как могла, лицо да частым морганием пыталась осушить почему-то вдруг набухший глаз.
Тамара смотрела на Ольгу, ноздри ее нервно вздрагивали, и вдруг неожиданно, точно прыснув, она разрыдалась. Сидя прямо, не опустив головы, она плотно сжимала ресницы, и из-под них на щеки, подбородок, на дрожащую грудь бежали слезы.
Ольга, охваченная холодом, вскинулась было со стула, ко Тамара, с силой раскрыв заволоченные влагой глаза, судорожно всхлипнула и извинительно сморщилась. Ольга заспешила к комоду, вынула из бокового ящика отглаженный носовой платок и протянула Тамаре. Та, успокаиваясь, затрясла головой, достала из сумки свой — помятый, душистый — и закомкала в кулаке. Потом вытерла слезы и, сквозь горькую усмешку, как-то сникло и бесцветно произнесла:
— У меня может быть ребенок. — И словно в подтверждение слов, несколько раз кивнула головой.
— Господи, боже мой! — Ольга, точно крестясь, щепотью ухватилась под горлом за платье. — Тама-арушка…
И в то же мгновение ей все стало понятно — все события последних дней скопом пронеслись в памяти, просеялись и встали на свои твердые места. И «господи, боже мой», вырвавшееся у нее первой, непроизвольной реакцией на откровение Тамары, — было инстинктивной защитой от возможной беды, влетевшей и заплескавшейся в комнате вместе со стесненным дыханием неожиданной гостьи. С таким лицом, какое было у Тамары, идут за потерянной или отнятой правдой и ищут не просто удовлетворения, а понимания зла, идут, чтобы объяснить самое себя и уразуметь других. Ольга знала, как горько разочарование в таких случаях, и душа ее легко занялась огнем справедливости.
— Михаил, да? — Она. улыбнулась, давая понять, что спокойно примет любой ответ, но в голосе ее этого спокойствия Тамара не услышала. Его и не могло быть, потому что Ольга в мгновенном уяснении совершившегося уже дала оценку и поведению сына в последние дни каникул, и его поспешному отъезду. Ей, не посвященной ни в какие его и Тамарины дела, многое уже было яснее ясного.
Тамара вздохнула. Ольга пододвинулась ближе и положила ладони на ее сжавшую платок руку.
— А он знает про это?
Усмешка удивления искривила припухшие губы Тамары, и Ольга, по-своему истолковав ее, сконфуженно добавила:
— Ну, конечно, знал бы — по-другому сообразил что-нибудь сделать. Надо ему вдогонку написать, Тамарушка, а? В этом ничего нет такого, чтобы было смущение.
Ольга говорила, но мысли ее были очень зыбки, ни на одну она не могла опереться, чтобы строить убедительный и правильный разговор.
— Ну как же, Тамарушка, если он не знает? Это совсем другое дело, когда знаешь…
«Господи, что я воду-то мучу, — шли где-то рядом другие слова, — все ведь ему известно, оттого и засобирался, как пойматый. Сбегал от беды…»
— Что вы говорите! — В голосе Тамары было столько укоризны, что Ольга растерялась, она почувствовала, что ей не по себе от ее, Ольгиной, неискренности.
«Господи, что же это деется-то?.. Кто же это всех заморочил?»— Ольга болезненно сморщилась и впилась наслезненными глазами в потерянное лицо Тамары, как бы говоря: «Погляди без зла, милая, — я вся вот она, ничего не таю».
Из динамика над комодом сбегала, спотыкаясь, торопливая речь комментатора какого-то важного события. Маленькой коробочке, казалось, не хватало силы передать восторг и волнение говорившего: дребезжала мембрана, обрывался и проваливался куда-то захлебывающийся голос…
