Прикрой, атакую! В атаке — «Меч» - Якименко Антон Дмитриевич (книга бесплатный формат TXT) 📗
Ну что ж, отдых так отдых, согласны. В трех-четырех километрах от аэродрома, в парке «Сокольники», с помощью армейских врачей открылся профилакторий — своеобразный дом отдыха. Мы поместили в него восьмерку из группы «Меч» во главе с Чувилевым. А сами с Матвеем остались в полку: надо было организовывать отдых для всех остальных.
Идем по летному полю, осматриваем его: я, Матвей, парторг Саша Рубочкин и замполит Михаил Вергун. До этого как-то не было времени. И это естественно: приземлившись на новой точке, летчики прежде всего смотрят на летное поле — нет ли осколков и других предметов, о которые можно порезать покрышки, хороши ли подходы к посадочной; техникам важно другое: хороши ли стоянки, есть ли подсобные помещения для инструмента, технического инвентаря, запасных частей к моторам.
Идем. Как-то не верится, что мы отдыхаем, что у нас свободное время и мы просто так идем по посадочной, покрытой зеленой травкой. Конечно, это не аэродром, это площадка. Ширина полосы сто пятьдесят, длина — восемьсот.
Свернув с полосы, идем не спеша на стоянку. Техники наши блаженствуют — не на каждой площадке встретишь такую благоустроенность. Здесь и домики, и землянки. Немцы делали это руками советских людей, стационарно, добротно, а уходили поспешно, не успели ни сжечь, ни разрушить. Зато в конце полосы и несколько сбоку, где стояли кирпичные здания и жилые дома, руку свою приложили.
— Что наделали гады! — зло говорит Рубочкин. Иначе он гитлеровцев не называет. — Что наделали!..
Дома превращены в руины. Очевидно, это после бомбежки. Камни разметало метров на двести. Скрутило железные балки. Местами они торчат из камней, будто руки, — причудливо, дико, страшно. Среди балок, камней, груды бетона, стабилизатор авиабомбы. «Двести пятьдесят килограммов, — мрачно говорит Зотов. — Специально дома уничтожали».
Угол одного из домов уцелел, но нам видна только его наружная часть.
— Зайдем с той стороны, посмотрим, — предлагает Рубочкин.
Идем, обходя кучи щебня, воронки, нагромождения битого камня.
— Вот это нам повезло! — оживляется Саша. — Пианино! Даже не верится!
Действительно, трудно поверить. Из всех этажей разбитого дома уцелел только второй, и только в одной, угловой, квартире. И на этой чудом уцелевшей площадке стоит пианино. Целое, не разбитое пианино.
— Мы поставим его в капонир посредине стоянки, — говорит Рубочкин, — и люди будут играть, петь, веселиться.
— А если не найдется играющий? — сомневается Зотов. — Сам, что ли, будешь?
— Не может этого быть! — убежденно говорит Саша. — Найдется. У вас же полк!
Верно, музыканты нашлись, и вот уже третий день, с утра и до вечера, над самолетной стоянкой вместо рева моторов, едва пробиваясь сквозь мощный гул голосов, слышится музыка. Играют чуть ли не все, на слух, постольку-поскольку, но люди поют, танцуют или просто дурачатся, толкаясь среди танцующих. Люди опьянены происходящим: и нашей победой, и тем, как оценен наш труд, — мы отдыхаем! — и тем, какую надежду возлагает на группу «Меч» руководство авиакорпуса в предстоящих воздушных боях.
А как там Чувилев? Как отдыхает Павел Максимович и его подчиненные летчики: Василевский, Иванов, Табаков, Маковский, Чирьев, Кальченко? Хорошо людям там. Покой, тишина. Гуляй, спи, отдыхай, наслаждайся природой. Вставай когда хочешь. Ложись, когда пожелаешь… Опухли, наверно, от сна.
— Матвей, — говорю своему заместителю, — ты оставайся здесь, а я съезжу в профилакторий. Навестить надо хлопцев.
— Боюсь, что встреча будет односторонней, — смеется Зотов. — Уверен, спят как сурки. Посмотрите на них и вернетесь.
Еду. Дорога — всю жизнь по такой бы ездил. Так здесь хорошо! Деревья, лесные цветы, над кустами порхают птицы. Будто и не было здесь войны. Но я знаю: осенью, когда оголятся кустарник, деревья, когда пожухнет трава, на каждом шагу будут видны окопы, ходы сообщений, вороха стреляных гильз. Сейчас же все это закрыто густым и живучим кустарником, тенью от тополей и лип, высокой густой травой.
Еще до подхода машины к профилакторию слышу какой-то шум. «Выключай», — говорю я шоферу. Стою, оглушенный какофонией звуков, летящих из окон дома. По ступенькам спускается женщина, подходит ко мне, что— то пытается мне объяснить, но я не слышу ее. Она берет меня за руку, ведет по ступенькам в дом и дальше по коридору в столовую…
Подобного я не видел и едва ли когда увижу. Вооружившись предметами кухонной утвари — кастрюлями, ведрами, тазами и ложками, — пилоты из группы «Меч» устроили «джаз». Бьют не жалея сил. Орут, не заботясь о том, как это воспримут окружающие: официантка, повар, заведующая. И громче всех — Чувилев, организатор этого «джаза». Правда, до ведра он не унизился — лупит по клавишам невесть откуда попавшего в дом пианино. Увидев меня, затихли.
— С ума посходили? — говорю я пилотам. Молчат. Как старший, за всех отвечает комэск:
— Скука, — объясняет он поведение летчиков. — Нечего делать.
Разговорились. Действительно, людям, привыкшим к напряженной работе, к боям, отдых оказался в тягость. Первую ночь переспали, до обеда слонялись без дела. После обеда уснуть уже не могли — не устали. И началось…
— Душу вымотали, — жалуется заведующая. — Два дня хожу с больной головой. Заберите их, избавьте…
— А что, идея! — загорается капитан Чувилев. — Товарищ командир, заберите. Здесь же со скуки подохнешь. Ну что мы как в заключении? Вот тебе и отдых…
— Ну что ж, — говорю, — согласен. У нас, пожалуй, лучше, чем здесь. Хлопцы песни поют, танцуют…
