Сильные духом (Это было под Ровно) - Медведев Дмитрий Николаевич (лучшие книги TXT) 📗
Он достал из кармана смятую листовку и передал ее жующему Герхарду. Тот взял ее двумя пальцами, словно боясь уколоться. Таким же движением передал Кузнецову.
Кузнецов взглянул на листовку. Это та самая, которую он видел ночью после парада.
Фон Ортель продолжает:
— Кто бы, вы думали, был этот молодец? Пожилой человек, отец четырех детей.
— Он их сам печатал? — осторожно осведомляется Валя.
— Его задержали ночью на улице. Он клеил эти бумажки. Разумеется, он только один из шайки, которая этим занимается. Остальных он отказывается называть.
— Как же вы с ним беседовали? — интересуется Майя.
— Очень просто, — спокойно отвечает фон Ортель. — Берется маленький гвоздь. Вот такой. — Он вынимает гвоздь из кармана. — Накаляется на огне…
— Не надо! — неожиданно вскрикивает Майя, вскрикивает голосом, в котором дрожат слезы.
— Не надо, — просит Зиберт. — Женщины этого не выносят. И потом — мы же условились не говорить о делах службы. Давайте-ка лучше выпьем!
Каждый раз, посылая очередное сообщение о перегруппировке фашистских войск, о деятельности гитлеровских учреждений в Ровно, о ближайших планах имперского комиссара Коха, Николай Иванович заканчивал письмо просьбой разрешить ему активные действия.
«Не могу, — писал он в одном из таких писем, — не могу сидеть рядом, улыбаться и поддакивать. Я должен их убивать! Почему не дают их убивать? Разве я не такой же солдат, как все?»
На его просьбы следовал неизменный ответ:
«Продолжайте вести разведку. С активными действиями надо подождать».
То, чем так тяготился Кузнецов, было делом первостепенной важности и необходимости. Добытые им сведения мы немедленно передавали в Москву, и, надо полагать, в той или иной степени они учитывались командованием. Знакомства, которые он завел, обещали сослужить хорошую службу. Именно они, эти связи Кузнецова, и были залогом того, что рано или поздно, обосновавшись в Ровно по-настоящему, мы сможем приступить к тому, на чем так упорно настаивал Кузнецов, — к активным действиям.
Из своих новых знакомых Николай Иванович особенно дорожил фон Ортелем. Они часто бывали вместе. Обстановка казино, где они обычно встречались, располагала к откровенности. Вскоре лейтенант Зиберт очень близко узнал майора гестапо Ортеля, а майор гестапо, в свою очередь, коротко познакомился с лейтенантом Зибертом. В их беседах не содержалось никаких служебных тайн, равно как не было и нескромных вопросов, — ничего такого, что могло бы насторожить опытного, видавшего виды майора гестапо. Это были невинные разговоры о жизни, о женщине, даже об искусстве, в котором оба они, как оказалось, понимали толк. Это были воспоминания о днях прошлого и планы на будущее; мечты о том, как они проведут отпуск, где обоснуются после войны. Но именно эти невинные разговоры привлекали Кузнецова больше, чем если бы речь шла о вопросах, интересовавших его как разведчика. С фон Ортелем он этих тем избегал. И не только потому, что чувствовал в нем опытного разведчика, с которым приходилось быть настороже, но и потому главным образом, что в фон Ортеле Кузнецова интересовало другое: то, что не могло попасть ни в какие донесения, ни в какие радиосводки, передаваемые в Москву. И это другое Кузнецов ловил жадно и упорно.
Как-то, разговорившись о России, фон Ортель бросил фразу о «загадочной русской душе». Эту затрепанную фразу Кузнецов слыхал много раз. Ее любили повторять многие немцы, особенно из тех, кто, подобно фон Ортелю, сменил университетский сюртук на военный мундир. Все они одинаково глупо и тошнотворно разглагольствовали об этой «загадке». Ортель, хотя и знал русский язык не хуже, чем Кузнецов немецкий, не составлял в данном случае исключения. И, вероятно, Кузнецов пропустил бы эту фразу мимо ушей, если бы его не интересовала душа самого фон Ортеля. Эта душа была для Кузнецова действительно загадкой, и он задался целью ее постичь.
Компания между тем расширялась. Остроумный, общительный, а главное — щедрый, лейтенант Зиберт был поистине ее душой. Среди фашистских офицеров нашлось немало любителей погулять и повеселиться на чужой счет. В немецких оккупационных марках, которые мы целыми транспортами забирали у противника, у Кузнецова недостатка не было, и Николай Иванович действовал согласно русской пословице: «Было бы корыто, а свиньи найдутся».
«Общество», в котором они вращались, доставляло Кузнецову и Вале новые и новые муки. Нестерпимо было слышать циничные признания фон Ортеля, рассказы Герхарда, Петера, Ясковца о пытках, которым подвергаются мирные люди, наши люди. Каждый раз после таких «дружеских» вечеров хотелось стонать от ненависти и бессилия. Кузнецов становился еще более замкнутым, сумрачным, целыми днями мог сидеть, не проронив ни слова.
…Валя и Майя продолжали ненавидеть одна другую. Майя не знала, что Валя разведчица партизанского отряда, а Вале, в свою очередь, не могло быть известно, что Майя уже второй месяц работает по заданию Коли Гнидюка.
Вскоре случилось событие, едва не заставившее нас отозвать в отряд Валю Довгер. Николай Иванович, зайдя к ней однажды поутру, застал ее в тревоге.
— Случилось что-нибудь?
— Да. Я получила повестку…
— Какую?
— Мобилизуют в Германию. — Голос ее дрогнул.
— Надо возвращаться в отряд, — сказал Кузнецов.
— Спасибо, — вспыхнула Валя. — Вернуться в отряд и потерять квартиру!
— А что поделаешь! — задумчиво произнес Кузнецов. И тут же предложил: — А что, если попробовать освободиться от мобилизации?
— Да, но как?
— Надо подумать…
— А если ты попросишь своего друга фон Ортеля?
— Можно и Ортеля. Но постой!..
Неожиданная мысль осенила Кузнецова. Он поднялся и зашагал по комнате.
— Есть другой человек. Попробую с ним встретиться. Во всяком случае, в Германию мы тебя не отпустим. При встрече с Ортелем или с кем-либо еще из «наших» офицеров на всякий случай намекни об этой повестке как о недоразумении, о смешном анекдоте.
— Обидно, если придется вернуться в отряд. С таким трудом все устроилось. Да и что я буду делать в отряде?
— Подожди. Отчаиваться рано. И потом, не забывайте, фрейлейн, что вы невеста офицера немецкой армии. Грош цена этому офицеру, если он не сумеет оградить свою невесту от неприятностей.
С этого дня Кузнецов стал завсегдатаем казино на «Фридрихштрассе», где, по словам Яна Каминского, постоянно бывал некто Шмидт, дрессировщик служебных собак при рейхскомиссариате. Шмидт приходился земляком адъютанту Коха гауптману Бабаху и хвалился Каминскому, что они с гауптманом на короткой ноге. Каминский настоятельно советовал Николаю Ивановичу поговорить по душам с этим Шмидтом.
…Шмидт, рыжий, веснушчатый обер-ефрейтор, подобострастно смотрел на лейтенанта, удостоившего его чести обедать вместе в казино, и жалобным голосом рассказал о своей невеселой работе.
— Собаки любят меня, но они плохо меня кормят, герр лейтенант Зиберт. Я ничего не имел, так и вернусь домой. Другой откроет лавчонку, женится, — глядишь, у него и уют, и хозяйство, и дети.
— Положитесь на меня, я возьму вас в имение к отцу! — с готовностью обещал лейтенант.
— Какое благородство души! — твердил Шмидт. — Какое благородство души!
Шмидт рассказал Кузнецову, что за время своей работы на псарне гаулейтера он успел сдать семь дрессированных овчарок. Сейчас он готовил восьмую. Эта восьмая лежала у ног «имперского дрессировщика», вызывая его восхищение. Впрочем, лейтенант тоже весьма благосклонно отнесся к овчарке.
— Это лучшая из всех восьми, — захлебывался от восторга Шмидт. — Она нюхом чувствует неарийца, клянусь вам!
— Что вы говорите! А партизана?
— О!.. Партизана — за километр!
Но и это не доставляло облегчения обер-ефрейтору. Он продолжал жаловаться на свою горькую судьбину:
— Есть у меня в Ровно девочка, ну просто объедение. Полька. Хищная девочка. Я, герр лейтенант, с детства люблю все хищное… Но она причиняет мне жестокие страдания. Верите ли, ходит к ней гестаповец, рябой, подарки носит. То отрез на платье, то часики, то еще что-нибудь золотое. Ему дешево достается. Сделал обыск — и готово! Вот моя полечка и липнет к гестаповцу.
