Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Зима?
— Скоро зима.
— В комок сводит, до чего холодно!
— Люто! Ох, люто!
А неугомонный Целуйко продолжал восхищенно рассказывать о чем-то радостном. Умрихин уже не разговаривал с ним, — зорко следил за тем, как шагает Андрей, и все чаще и чаще просил его:
— Да тише ты, ну! Упадешь!
И ворчал про себя:
— Вот незадача, а? Случись же такое!
Умрихину уже давно оттянуло руки. У него закоченели пальцы. Ему хотелось бы смениться у носилок, и он не один раз уже заговаривал об этом, но Андрей, не слушая или не слыша его, все шел и шел, хрипя, гребя по кочковатой земле сапогами, — невиданное, бешеное упорство было в этом дюжем человеке, боровшемся с хворью.
"Ну, детина! — поражался Умрихин. — Вот в тихом омуте-то какой бес оказался, даже страшно с ним!"
Андрей шел, обливаясь потом, напрягая все силы. Все его внимание было занято тем, чтобы не ослабеть, не оступиться в темноте и не уронить больного, и поэтому он только изредка был в состоянии видеть, как идут товарищи, спасаясь от лютой стужи. Но в те секунды, когда он видел, как брели товарищи, он чувствовал, что в его душе свистит и воет такой же вот предзимний ветер…
Он не понимал, долго ли шел, неся Целуйко, и что еще случилось в пути. Очнулся он от гула в небе. Он лежал, уткнувшись головой в сено, должно быть, у стожка, — и никак не мог вначале сообразить, где и что гудело, хотя гул был знакомый. Или буря шла по лесу? Он привскочил и торопливо спросил, хотя еще не видел никого вокруг:
— Это что гудит?
— Самолеты, — ответил кто-то рядом.
— Бомбят?
— Идут низко, — ответил тот же голос. — Опять к Москве.
Андрей лег и, переждав несколько секунд, наконец-то понял, что с ним разговаривает Матвей Юргин. Тогда он, ткнувшись головой в сено, сказал сквозь зубы:
— Сволочи! — и, помолчав немного, спросил тихонько: — А до Москвы… далеко?
— Теперь недалеко, — ответил Юргин. — Плохо тебе?
— Ломит всего.
Гул в небе откатился далеко и затих. И вдруг у Андрея точно вода из ушей вылилась, — он услышал, как шумит ветер, скрипят деревья во тьме, а поблизости от стожка потрескивает на огне сушняк и раздаются человеческие голоса. Андрей поднялся, сел и, будто только теперь узнав Юргина, спросил:
— Это ты, товарищ сержант?
— Видать, плохи твои дела, — заметил на это Юргин. — Ну, крепись, брат, крепись, что есть сил. Теперь немного осталось идти. Вот перейдем скоро фронт, попадем к своим, там отдохнем, в баню сходим…
— Я дойду, — сказал Андрей твердо.
В стороне от стожка — под елями — разгорались костры. Солдаты сбивались в кружки вокруг костров, через головы друг друга протягивали руки к ворохам валежника, где метался огонь, хватали его горстями и растирали в нем окоченевшие пальцы. Андрей понял, что лежал в забытьи у стожка совсем недолго — полк только еще располагался на привале.
— А Целуйко где? — вдруг спросил он тревожно.
— С той стороны все.
Андрей услышал, что за стожком ворчит Умрихин, и понял, что он возится около раненых и больных. "Вот чепуха какая! — сказал Андрей про себя с удивлением и горечью. — Что ж это меня сморило так?" И опять свалился у стожка.
…В западной стороне раздался сильный взрыв, потом другой, третий… Озеровцы поднялись и замерли у костров. Андрей вскочил, сказал резко:
— Зря!
— Зачем зря? — возразил Юргин. — Есть случай — бей, жги! Война так война! Вот взорвали склад, а там, знаешь, сколько снарядов? Сколько людей наших погибло бы от них?
— Это все так, — ответил Андрей. — Только ведь здесь фронт близко, а значит, и немцев везде больше. А ну как погоню сделают? Что тогда? У нас должен быть один расчет — идти тихо, по-охотничьи. Нападут на наш след какая выгода?
Больше часа озеровцы сидели у костров, плотно окружив огни, и с тревогой прислушивались к шуму леса. Наконец вдали послышались окрики часовых, затем разные голоса и шаги по мерзлой земле. К одному из костров впереди небольшой группы солдат быстро вышел капитан Озеров — как всегда, в солдатском ватнике и в крестьянской шапке-ушанке. Негромко, но властно приказал:
— Тушить!
— Похоже, что ты и прав, — заметил Юргин Андрею.
Раздались команды. Полк быстро поднялся в поход. Солдаты таскали котелками воду из ближнего болотца и торопливо заливали огни.
IV
За ночь полк Озерова совершил большой переход. Он двигался открытыми полями, по проселкам, где метался порывистый, вихревой ветер, обшаривая все закуты на земле, неприютные перелески, побитые и окоченевшие травы. Полк обходил стороной все деревушки, встречавшиеся на пути.
На рассвете полк вошел в лес и, пройдя с километр, вышел к поляне, на которой смутно маячила небольшая деревенька. От нее несло свежей гарью.
Остановив на опушке людей, Озеров послал в деревеньку разведчиков и, оставшись наедине с Яхно, заговорил шепотом:
— Что же делать, Вениамин Петрович?
— Нужен отдых, — ответил Яхно. — Люди падают.
— Согласен. А с ранеными и больными?
— Тащить трудно и опасно. Надо попытаться оставить в этой деревне.
— Что ж, согласен, — сказал Озеров. — Очень жаль, но выхода больше нет: пробиваться придется с боями.
Вернулись разведчики. Они доложили, что деревенька наполовину сожжена гитлеровцами и в ней осталось совсем немного жителей. Озеров и Яхно решили разместить в деревне только раненых, больных и ослабевших, а всех остальных на всякий случай расположить на отдых по обе стороны от нее, под покровом леса.
Светало медленно. За лесом, по восточному краю неба мертвенно-пепельного цвета пробегали дрожь и неясные блики. Предзимний ветер тряс голые деревья и изредка порошил снежной крупкой.
Для выбывших из строя отвели просторную избу на краю деревни. При дрожащем свете коптилки Андрей и Умрихин, исполнявшие обязанности санитаров, устлали весь свободный пол избы, за исключением кути, ржаной соломой, пропитанной злой осенней стужей. В переднем углу уложили тяжелораненого Степана Дятлова и больного Целуйко. Ближе к дверям расположились легкораненые и те больные, которые могли еще обходиться без посторонней помощи.
Степан Дятлов, раненный в живот, сухой и желтый, дышал редко, беззвучно и все время молчал, закрыв провалившиеся в темные ямки глаза. Целуйко метался в жару, продолжая бредить, хотя и реже, и беспрестанно хватался за все, что попадало, правой рукой, — так ему, видно, хотелось ухватиться за что-нибудь крепкое в этом мире. Остальные стонали и тряслись, продрогнув за ночь, и кто-то один часто поскрипывал зубами. В просторной крестьянской избе сразу стало тесно и душно от запахов ружейной гари, солдатского пота, грязной одежды и тряпья, пропитанного кровью.
Вскоре в разных углах избы послышался храп. Андрей присел к Умрихину, — тот дремал, сидя на полу, прислонясь правым виском к стене.
— Слава богу, затихли немного, — сказал Андрей.
— Теперь отмаялись. Отдохнут.
— С хозяйкой-то кто говорить будет, а?
— Успеется, — сказал Умрихин. — Ты сам-то как?
— Ломота прошла, а в голове шумит.
— А в глазах?
— Сумрачно.
— Ты ложись, усни малость.
— Я потерплю…
Хозяйка оказалась неразговорчивой, угрюмой женщиной. Высокая, сухопарая, с проседью в волосах, она ходила по кути, раскидывая ногами длинный подол темной юбки. Дочь ее, некрасивая и тоже угрюмая, сидела у лохани и чистила картофель. Они молча справляли свои дела и редко обращали вимание на то, что делают пришлые люди. В окна, наполовину забитые досками, тряпьем и паклей, начинал вливаться слабый утренний свет. Иногда ветер хлестал снежной крупкой по стеклам.
Андрей решил все же заговорить с хозяйкой.
— Как она, ваша деревня-то зовется? — обратился он к ней. — Занесло и не знаем куда.
— Сухая Поляна — наша деревня, — не сразу ответила хозяйка, поправляя дрова в печи.
— От вас до Москвы далеко?
— Не очень-то и далеко.
