Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
Приезжие спекулянты загалдели с новой силой и стали чокаться, обливая водкой стол. Один из них, стараясь перекричать остальных, вскочил и пьяно навалился локтем на плечо Матаса.
Матас хладнокровно нацелился и, не оборачиваясь, изо всех сил пнул его под столом ногой, внятно, но тихо сказав при этом:
— Сволочь паршивая!
Никто не понял, что произошло, только спекулянт вдруг издал длинный, протяжный, очень тонкий звук, вбирая в себя воздух, рванул со стола бутылку и взмахнул ею над головой. Матас вскочил, перевернул стул, оттолкнул руку с бутылкой и хватил спекулянта кулаком по подбородку. Автоматически, таким же резким ударом он опрокинул второго пьяницу и вдруг стал выкрикивать пьяные ругательства, опрокидывая ногами стулья и без толку размахивая руками.
Полицейский в меховом полушубке, высунувшись до половины в дверь, заливисто свистел, вызывая патруль.
Шпик в шапочке, размахивая пистолетом и угрожающе крича, кинулся разнимать дерущихся.
Матас безалаберно, по-пьяному гикал, швырял кого-то, стряхивал с себя чьи-то руки и в то же время пристально следил за всем происходящим. Вот вскочили те двое рабочих. Так и есть, дурни, кидаются ему на выручку… А в дверь уже врываются патрульные автоматчики, и разгоряченное розовощекое лицо молодого шпика высунулось из-за чьего-то плеча, и рука тянется, стараясь стукнуть Матаса рукояткой пистолета по голове.
Правая рука Матаса в этот момент освободилась, а розовый, широкий подбородок шпика с ямочкой посредине был прямо у него перед глазами. «Может, это и лишнее, — мелькнуло в голове Матаса, — да уж пусть…» — И, еще продолжая думать, он вложил всю силу и скорость, на какую был способен, в удар — немного снизу, под подбородок. Голова шпика мотнулась и исчезла где-то в свалке. А Матас гаркнул диким голосом:
— Ге-ге-гей!.. Хайль Гитлер!.. — и, обхватив какого-то спекулянта, рухнул вместе с ним на пол, цепко держа его над собою, как прикрытие.
Глава восьмая
За громоздким письменным столом сидел желтолицый лейтенант войск СС. Перед его глазами посреди комнаты стояла табуретка, против которой на высоком штативе была установлена сейчас не включенная сильная лампа с рефлектором.
Было утро, и за широкими окнами виднелись деревья сада, покрытые снегом.
Над головой лейтенанта пестрел бордюр из ярко раскрашенных фигурок: заяц с собачкой играл в мяч, а чуть подальше два ежа держали обруч, в который прыгал поросенок. Потом снова заяц с собачкой, и опять поросенок с ежами, и так вокруг всей комнаты, бывшей некогда гостиной в доме старой барышни, а позднее залой для игр в детском саду.
Лейтенант чиркнул спичку и закурил, но, сделав две затяжки, сморщился и с отвращением ткнул сигарету в пепельницу. Во рту и без того было сухо и горько. Он завтракал второпях, а побриться и вовсе не успел. Озабоченно пощупав колючую щетину под подбородком, он поднял глаза на человека, которого допрашивал полицейский унтер-офицер.
Белобрысый деревенский парень с бесцветными поросячьими ресницами. Простолюдин. На щеке свежие ссадины. Голову держит набок, видно, болит шея, и от этого вид у него еще более жалкий и растерянный.
Допрос ведет полицейский унтер-офицер из литовцев, и лейтенант не понимает ни единого слова, кроме имени и фамилии парня. Странное имя: Ляонас.
— Ну, что? — скучающим голосом спросил лейтенант.
Унтер повернулся к нему, опустив руки по швам, и еле заметно пожал плечами.
— Ладно, — сказал лейтенант. — Попробуем еще раз.
Он нажал кнопку, и было слышно, как где-то близко за дверью зазвонил звонок. На пороге появился автоматчик, выслушал приказание и снова скрылся.
Из дверей, ведущих во внутренние комнаты, выглянул пожилой, очень благообразный солдат без фуражки.
— Что там у вас, Хейнц? — спросил лейтенант.
— Осмелюсь доложить, парикмахер явился, господин лейтенант.
Лейтенант машинально коснулся своей колючей щеки, подумал и сказал:
— Ладно, пусть подождет… — и, повернувшись к унтеру, махнул рукой, точно отгоняя муху. — А этого пока уберите.
Унтер подтолкнул Ляонаса к двери и передал в руки автоматчиков. Потом вернулся к столу и остановился в выжидательной позе.
Лейтенант несколько минут молча перелистывал лежащие перед ним странички донесений и протоколов.
— Роскошная работа! — наконец констатировал он с мрачным удовлетворением. — Просто никогда не видел ничего лучшего, — он перевернул еще страничку. — Приволокли ко мне сюда весь трактир, всю сапожную мастерскую, и теперь я должен разбираться, кто там святой, а кто советский агент. Абсолютные кретины!
Унтер сочувственно вздохнул и переступил с ноги на ногу.
— Ну что это, что? — Лейтенант приподнял двумя пальцами за уголок один из листков. — Что здесь можно понять? Этот мужик сунулся в переулок, где была наша засада в сапожной мастерской. Он, по-видимому, даже заглянул в окно, где сидел этот психопат-сапожник, который сам на себя донес. Потом отправился на почту и послал открытку в Зюдерзее, по-туземному Зарасай… В налоговых списках Зюдерзее он действительно значится. Отлично. Затем он, как и положено мужику, нализался в трактире и ввязался в драку с этими спекулянтами сахарином… Вот и все. Полная картина, без единой неясности. Теперь мы можем его повесить, отправить в лагерь или отпустить на все четыре стороны. Для всего этого имеются совершенно одинаковые основания. То есть ровно никаких.
За дверью послышался какой-то неясный шум и топот медленно переступающих ног. В комнату боком пролез солдат в форме СС, поддерживая под руку человека, старательно передвигавшего непослушные ноги. С другого бока его поддерживал молодой белокурый полицейский шпик спортивного вида, с большим пластырным крестом на розовом подбородке.
Лейтенант молча наблюдал, пока эти двое проволокли Матаса через всю комнату и усадили на табурет. Когда его отпустили, он качнулся и чуть не упал, но с видимым усилием удержался.
Унтер-офицер включил ослепительную фотографическую лампу, направив ее прямо в лицо Матасу.
— Свиньи собачьи, — меланхолически проговорил лейтенант. — Ну, что вы с ним сделали? Самих бы вас так! Зачем вы ему всю физиономию перепортили? Его и мать родная теперь не опознает.
Эсэсовец вытянулся и, жалобно моргая, виновато пробормотал:
— Осмелюсь доложить, господин лейтенант, это только сегодня. А так, пока мы его выставляли для опознания, он был у нас в полном порядке. Прошу прощения, господин лейтенант.
— Идите вы к черту, — сказал лейтенант. — Зачем вам физиономию понадобилось портить? Причешите хоть его!
С радостной готовностью эсэсовец кинулся к Матасу, обнял его одной рукой, чтобы тот не упал, и, вытащив из кармана гребешок, с материнской заботливостью стал расчесывать на пробор его влажные волосы.
— Да оботрите его, что ли! — брезгливо приглядываясь, сказал лейтенант.
Эсэсовец поспешно вытащил из кармана брюк носовой платок и сделал знак шпику. Тот взялся двумя руками сзади за голову Матаса, приподнял ее и держал, пока солдат стирал с лица кровь.
— Ну, теперь он совсем ничего… — примирительно сказал унтер.
— Пустяки «ничего»! — проворчал лейтенант. — А ну, давайте сюда того, с кривой шеей.
Автоматчик ввел Ляонаса и ушел, закрыв за собой дверь. Унтер подтащил Ляонаса за рукав и поставил прямо против Матаса.
Лейтенант прикрылся ладонью от нестерпимого света и внимательно уставился в лицо парня.
Это было лицо человека, оглушенного, подавленного происшедшим в его жизни жестоким переворотом.
Вся прежняя жизнь представлялась ему каким-то сном. Когда-то он был батраком, потом жизнь счастливо изменилась и он стал рабочим. Он собирался вступить в комсомол, но не успел. Начал учиться на вечерних курсах, но не исписал до конца и третьей ученической тетрадки, как произошел новый переворот. Кем же он стал теперь? По-видимому, всего-навсего каким-то существом, которое можно избить или даже убить совершенно безнаказанно… Отупевший, растерянный, он силился понять, что же с ним будет дальше? Что дальше?..
