Плач перепелки - Чигринов Иван (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Ты это не выпускаешь иголки из рук и теперь? — поинтересовался как бы между прочим Зазыба.
Портной замялся.
— Заказ… Надо спешить, бо человек не наш. Уедет скоро.
— Ну, ну…
Зазыба подошел к окну.
Шарейкова хата стояла так, что поверх крыш была видна церковь — по самые полукруглые окна.
— Война войной, а человеку жить чем-то надо, — сказал за спиной Шарейка, явно оправдываясь перед Зазыбой. — Ему не только шамать, но и одеваться надо во что-то, чтоб не светить задом.
— Ясное дело…
— Я потому и не выпускаю, как ты говоришь, иголки из рук. Были старые заказы, а тут и новый подоспел, да еще из германского сукна, видишь.
— Кому это подсудобило разжиться?
— Офицер один принес. Кто-то посоветовал ему меня. Обещал тоже заплатить. — Шарейка усмехнулся, потом снова начал говорить, но уже будто отвечая на какие-то свои мысли. — Оно конечно, немец — враг, и, как писали в газетах, каждая буханка хлеба должна разорваться в его руках бомбой. Но разве проживешь нынче по писаному?
Зазыба выждал конца этого объяснения, потом сказал, не скрывая злости:
— Вы тут, я вижу, приспособились уже к немцам. Подвозил сегодня одну бабу, та не могла нахвалиться комендантом, что теперь у вас… Адольфом, или как его?
— Он не только у нас. Он и у вас. Веремейки тоже в его подчинение входят.
— А не рано ли стали вы его хвалить? — посмотрел испытующе на портного Зазыба.
Тот отчужденно усмехнулся.
— Главное, чтобы не было поздно. — И взял Зазыбу выше локтя. — Ну, давай рассказывай, что у тебя, а то мы сразу как-то…
— Новости ведь все у вас, — уклончиво сказал Зазыба. Шарейка кивнул.
— Конечно, — согласился он, — новостей и у нас, в местечке, хоть отбавляй. Но не сравняться с Крутогорьем. Что ни говори, а райцентр…
— Я даже не знаю, есть ли теперь вовсе райцентр? Может, уездным стал. Мы же там, в своей глуши, сидим, как в полынье — то ли уже высовывать голову, то ли еще подождать.
— Райцентр, райцентр, — махнул рукой, будто успокаивая Зазыбу, Шарейка. — А знаешь ли ты, кто начальником полиции в Крутогорье стал?
— Кто ж его знает, — пожал плечами Зазыба.
— Даже и в голову не придет, если подумать, — усмехнулся Шарейка. — Помнишь Рославцева?
— Того, что был директором маслозавода?
— Его самого. Николая Ивановича.
— Гм…
— Так начальником полиции, или, как немцы называют, начальником охраны порядка, он и есть. А мы за него еще в прошлые выборы голосовали в райсовет…
— Новости, ничего не скажешь, — захлопал глазами как очумелый Зазыба. — А может, у него от наших задание какое было — стать на высокую должность у немцев, чтоб помогать потом своим?
— Кому это своим?
— Ну, нам вот… Красной Армии…
— Этого я не знаю, но для дела, пожалуй, лучше было бы, если бы Рославцев не становился начальником полиции в Крутогорье. Оно конечно, ты хитер, но и немец тоже не лыком шит. Потому я и говорю. Теперь-то еще ничего, только глаза от удивления у людей лезут на лоб, а если он, то бишь Николай Иванович, вдруг возьмет да осерчает, захочет и немцам послужить? Знаешь, как тогда головы с плеч покатятся? Он же лучше немцев обо всем в районе знает… И активистов, и…
— Ты думаешь, он?..
— Ничего я не думаю, — уже со злостью сказал Шарейка. — Я тебе говорю, как оно есть или может быть. Когда-то мой Гирша говорил: не думай, как думаешь, а думай, как придется. Кстати, разумный человек был.
Шарейка прошелся в раздумье по хате.
— А впрочем, — махнул он рукой, — гори они, и немцы, и начальники полиции ихние, особенно Рославцев! Ты лучше давай уж выкладывай, Денис, начистоту, что принудило тебя приехать к нам в такое время?
— Да уж и не знаю, с чего начинать, — замялся Зазыба.
— Просто так не поехал бы, — уточнил, подбадривая, Шарейка.
— Девку вот привез в местечко, — сказал Зазыба.
— А кто она тебе? — спросил Шарейка.
— Как тебе сказать… — Зазыба собрал гармошкой лоб. — Просто надо устроить в местечке…
Шарейка на это заметил:
— Так у вас же там, посреди леса, спокойнее можно прожить.
Зазыба отвел глаза.
— Она так вот, как и ты, тоже хочет поработать на немцев, — глухо и совсем некстати сказал он.
Шарейка помолчал в затаенном смущении, а потом сказал вдруг спокойно:
— Ну что ж, нехай поработает. Позови ее в хату.
— Обойдемся пока без нее, — отозвался Зазыба.
Тогда Шарейка посмотрел на него во все глаза, пожал плечами.
— Что-то я не понимаю сегодня тебя, Денис.
— А тут и понимать нечего, — повысил голос Зазыба. — Девка хочет поселиться на житье в местечке. Ты же сам говорил, война войной, а человеку жить надо.
— Так это я сказал…
— А она тем более, бо осталась одна. Беженка. Ищет пристанища.
— А чем не пристанище в Веремейках?
— Она же хочет делать что-то, чтоб еще и кормиться! Шарейка покрутил головой.
— А то сам прокормить не в состоянии? У тебя же ртов не богато!
— Она ведь сама себе хозяйка. Говорит, свези в Бабиновичи. Шарейка с недоверием сморщился.
— Дело ваше, — сказал он. — Вижу, хитришь, не хочешь открыться. Но чего мне все это стоить будет? Ты же, наверное, хочешь, чтобы я пособлял ей устраиваться?
И тут Зазыба не нашелся, что ответить, просто не был готов к подобному разговору.
Тогда Шарейка потер ладонью небритую щеку и заговорил со злостью, будто хотел запугать Зазыбу:
— Тут своих девок хватает. Уже который день по местечку с мокрыми хвостами бегают. Благо, есть куда и откуда. Еврейские дома ведь почти все пустуют. В местечке остался один Восар, если помнишь, да еще Ицкина женка, того Ицки, что мельником когда-то был в Прудках. Так сам Ицка, помер, а баба его хворая. У нее один страх переборол другой. А Восар тоже на ладан дышит. Одним словом, в местечке теперь только два старых еврея. Остальные поперед армии поехали кто куда. Так дома ихние пустуют. Офицеры немецкие пируют там, когда часть какая через местечко идет и останавливается. Завсегда ищут по местечку девок. Учительницы остались, да и в больнице женского персоналу хватает. Ночи напролет граммофоны в еврейских домах надрываются. А теперь вот и твоя беженка туда же. Не зря, с лица ничего, да и все остальное, кажись, в аккурате. Так что… смотри! Но если сама уж больно хочет, то сделаем одолжение, можно отвести хоть сейчас за почту, нехай в Хонином доме селится.
Шарейка глянул исподлобья на Зазыбу, будто хотел убедиться, какое впечатление произвели его слова. Но по виду Зазыбы нельзя было угадать его истинного настроения, умел, если это было нужно, не показывать. Но вот Зазыба стремительно отошел от окна, сел на стул, стоявший почти посреди хаты. Неприятно ему было вести с хозяином такой разговор, знал, что портной теперь нехорошо думал о нем. И тем не менее то, что Шарейка каким-то образом мог догадываться о действительном положении вещей, Зазыбе и в голову не приходило. Интерес портного к тому, чем может обернуться для него дело с устройством в местечке Марыли, можно было отнести на счет обыкновенного любопытства. Однако как раз теперь Зазыба по-настоящему и почувствовал всю нелепость своей затеи: выходило, что он сознательно втягивал портного в опасное дело и даже не предупреждал его об этом. Совесть требовала рассказать Шарейке обо всем, но Зазыба не имел права раскрывать тайну. Оправдывало его немного то, что он и сам ничего толком не знал. Теперь он сидел перед портным и лишь переводил дыхание. Однако, пожалуй, хуже всего было то, что он вообще неумно повел весь разговор, с порога набросился на человека, которого уважал и в котором теперь особенно нуждался: во всяком случае, лоскут немецкого сукна не стоил того, чтобы портить настроение и самому себе, и хозяину этой хаты, а тем более бросать тень на Марылю. Конечно, можно было еще исправить все, как-то обрести прежнее расположение, которое всегда было между ними, но Зазыба уже был не в состоянии перевести разговор на что-то иное — ощущение стыда и вины сильно угнетало его.
