Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Шелест Игорь Иванович (первая книга TXT) 📗
В такой-то погожий субботний день на рассвете Сергей Стремнин с доктором Кулебякиным и выехали в Тарусу.
Через два томительных часа пути, следуя за бесконечной вереницей самосвалов и тяжёлых рефрижераторов, их «Жигуленок» радостно вырвался на свободную дорогу, и глазам открылись приокские просторы.
Русским духом здесь все пронизано вокруг: синеющие дали лесов, пойменные луга и будто подёрнутые дымкой необозримые поля капусты. И конечно же, сверкающая гладь Оки с отражённым в ней бирюзовым небом… По реке шлёпает, дымя, неторопливый буксир, тянущий огромную баржу со щебнем… Вероятно, так было и во времена Поленова… И ещё стадо коричневых коров на песчаной отмели, лениво отгоняющих хвостами слепней… И особенно эти, такие русские, манящие к себе отлогие холмы в хлебах, уже высоких, но ещё зелёных, непрерывно расчёсываемых ветром… А ещё дальше, на горизонте, одинокая церквушка, белая колокольня…
Русь первозданная и нерушимая!.. Здесь время будто бы двигается во сто крат медленнее, чем в городах, и природа так хороша, что глаз невозможно оторвать… Вдыхаешь аромат, ищешь ласки и не спросишь: «Красавица, а сколько тебе лет?!»
Дорога свернула к большой деревне Дракино, что при впадении Протвы в Оку. Ещё издали увидели на пригорке памятник самолёту. Небольшой одноместный самолёт-истребитель МиГ-3 начала Великой Отечественной войны. На таком отец Сергея, Афанасий Стремнин, воевал в этих местах осенью сорок первого, отражая с воздуха рвущихся к Москве немцев.
Подъехали, остановились на обочине, молча вышли из машины. Место высокое, удобное, видно отовсюду. С бетонного основания взметнулась под углом широкая консоль. С неё будто взлетает сверкающий тремя лопастями пропеллера белый самолёт… Вокруг ухоженная площадка; дорожки присыпаны песком, газоны, цветы. Грустно стелются к земле анютины глазки.
Подошли к памятнику поближе.
На другой стороне бетонной глыбы-пьедестала — карта.
Сергей спросил:
— Виктор Григорьевич, перед войной вы, кажется, были причастны к лётным испытаниям МиГ-3?
Кулебякин кивнул.
— И каково ваше суждение?
— Да ведь, Сергей Афанасьевич, самолёт создавался для отражения врага на больших высотах!.. Он и в самом деле был самым скоростным истребителем на высоте свыше семи тысяч метров… А вот воевать-то ему пришлось все больше у самой земли: надо было любой ценой не допустить немца к Москве!
Наконец их «жигуленок» на два дня укрылся в тени прибрежных вётел.
Справа — длинный травянистый бугор вдоль Оки. Слева, на высоком противоположном берегу, деревня Митино. Стремнин взялся за удочки, Кулебякин принялся разводить самовар.
Доктор Кулебякин на Оке называет себя перегонным кубом — он ужасно много пьёт воды (благо она здесь ключевая), чаю или квасу, да и ест изрядно.
Вот и сейчас, занимаясь самоваром, мечтает перед едой «промыть тракт» двумя кружками горячего чаю.
На рыбалке ему всегда не везёт. Доктор ничьих советов не слушает, в подготовке удочек, при выборе рыбацкого места, привады неряшлив, считая, что «рыба — тварь бездумная и стараний его не оценит, а ежели жрать захочет, все равно цапнет, не обратив внимания, каким манером к удочке привязан крючок». И вообще, как заметил Стремнин, здесь, на отдыхе, на берегу Оки под Тарусой, доктор не то чтобы ленив, но как-то поверхностен, недостаточно внимателен к делу, чего никак не скажешь о нём, когда он руководит своей лабораторией. Обожая рыбную ловлю, доктор, однако, ничего не хочет сделать, чтобы рыбка ловилась. А возвращаясь с реки с несколькими ершами, прямо-таки по-детски обижается на «бездумную рыбу», причитает с кислой физиономией: «И до чего ж она вредная!.. Не берет!»
Стремнин знает, до какой степени доктору хочется поймать крупную рыбу. Когда Стремнину удаётся подцепить двух-трех голавлей и он поднимается с ними от лодки на бугор, Кулебякин сперва искренне восторгается:
— Обманул!.. Обманул!.. (В том смысле, что обманул рыб. Этим доктор опровергает своё же суждение о рыбьей бездумности.)
Первые минуты лицо Кулебякина просветлено дружеской радостью, живейшим интересом к тому, где и как поймал Сергей таких краснопёрых красавцев, но, пока Сергей чистит рыбу, а Кулебякин возится с костром и раздувает самовар, настроение у доктора заметно тускнеет. Смену настроения Сергей улавливает по той ярости, с которой доктор принимается шлёпать своей кепкой по окутанной дымом самоварной трубе, и по заунывной тональности песенки, которую затягивает доктор:
У доктора таких песенок несколько, и каждая нет-нет да и прорвётся наружу из его грудных глубин. Есть и молодецки бодрые, вроде:
Стремнин понимает, в чём причина докторского минора (и это несмотря на то, что главным потребителем жареной рыбы является сам доктор!): в нём, помимо его воли, начинает вдруг проявляться охотничья зависть. «Ах, зависть, — думает Сергей, — как она мешает людям жить!»
Но вот у Стремнина все готово: у лодки на песке, как клад серебряных монет, сверкает чешуя, рыбины разрезаны на куски, и каждый кусок ещё распластан по хребту, чтобы лучше прожарился. Сергей поднимается на бугор к палаткам, ставит миску с рыбой на самодельный стол из стружкопласта, покоящийся на вбитых в землю кольях. С обеих сторон скамьи. Стремнин достаёт из багажника плетёную корзинку, извлекает пакет с мукой, соль. Муку высыпает на фанерную дощечку, чисто выскобленную и отмытую до белизны, обваливает со всем старанием каждый кусок голавля, предварительно слегка присыпав сверху и изнутри солью. Он знает, что у доктора уголья в костре готовы, и всё же озабоченно спрашивает:
