Сорок дней, сорок ночей (Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич (читать книги TXT) 📗
Вот только бы сейчас поспать часа два. Смертельная усталость.
Спускаюсь в капонир. В нем полно людей. Дорвались до воды. Спешат, запально глотают кто из ведра, кто из термоса, кто из бачка. Судорожно прыгают острые кадыки. Жду очереди и тоже тяну сладкую воду — никак не могу остановиться. Знаю, вредно, но пью. Те, кто напился, тут же бросаются на нары или на пол пластом. Даже на еду не обращают внимания, а на столе — консервы, галеты, сыр в тюбиках. Уже храпят. Рая лежит на нарах с закрытыми глазами. Я ее не трогаю. И моряк рядом спит.
Немцы, наверное, думали здесь зимовать. На нарах перины, подушки. Сволочи, под ноги коврики постелили. И тапочки валяются.
Заходит лейтенант. Пьет. Садится за стол. На черепе, обтянутом почерневшей кожей, проступает кровь.
— Давай перевяжу.
— Не надо…
Бросаюсь на нары. Сколько лежу, не знаю. Слышу, будто стреляют, но это меня не касается… Так все далеко!.. Один раз приоткрываю глаза: лейтенант все сидит за столом, обхватив голову. Думает или дремлет? Опять забываюсь, но выстрелы все сильней, сильней. Слышу, как вскакивает лейтенант, опрокидывая на пол термос. Уходит. Скоро возвращается. Кричит:
— Оборону занимать! Немцы наступают! Вставай!
Никто не поднимается. Храпят.
— Подъем! — тряcет лейтенант бойцов.
И меня трясет. Странное состояние — сплю и не сплю. Вроде все понимаю, а встать не могу. Бормочу:
— Сейчас, сейчас…
Дробот сапог по бетону. Часть бойцов, видно, уходит с лейтенантом. Кто-то еще остается.
Бухают гранаты. Капонир вздрагивает. Усилием воли открываю глаза. Вскакиваю. Рая, моряк и двое солдат лежат. Теперь я толкаю их, тормошу. Встают, покачиваясь, как пьяные. Выходим с моряком. Выглядываем из траншеи. Вот так штука! Как все изменилось! Почти по всей сопке мелькают темно-зеленые фигурки немцев. Где же наши? У карьера, где пять дотов, — немцы. И выше — немцы.
А наши, вон, оказывается, небольшими группками, перебегая от камня к камню, отстреливаются, отступают все на правую верхушку. Мы здесь остались, как на островке.
— Гады, окружают, — присвистывает моряк. — Долежались, в бога душу… Гранаты есть?
У меня Костина граната. И у моряка есть одна. Немцы уже у скалы — метрах в тридцати от траншеи. Выскакивают из-за выступа. Моряк кивает мне. Бросаем одновременно гранаты. Дым заволакивает скалу. В один миг мы выпрыгиваем из траншеи, бежим изо всех сил поверху, потом через ложбину ко второму горбу, к нашим. Добегаем благополучно. На душе полегчало. Все-таки будем опять со всеми. Но здесь дела тоже паршивые.
— Патроны, гранаты? — жадно набрасываются на нас солдаты.
— Откуда?
— Какого же хрена бежали? Таких без вас хватает…
Хоронимся за каменными гребнями. Нас не больше сотни.
Отстреливаемся редко. Немцы напирают с двух сторон. Бьют без передышки. Пули цокают о камни.
На крыше капонира, из которого мы только ушли, немцы, кажется, устанавливают минометы. Тогда совсем будет худо. Точно. Минометы ротные. «Ух-ух» — рвутся мины. Стоны и крики за валунами по всей верхушке — мы у немцев как на блюдечке. Минометный огонь минут десять. Потом все обрывается. Затишье. Молчат и наши за камнями. Многих перебило. Патронов нет. Мы отползаем глубже по пятачку вершины, собираясь к одному месту у обрыва. Нас осталось меньше половины. Отступать некуда. Конец. Или прыгай в глубокий овраг.
Налетая друг на друга, переворачиваясь, клубком катимся по крутому спуску, цепляемся за корневища трав и кустарников, чтобы не свернуть шею. А немцы, стоя над обрывом, вдогонку нам — из автоматов. Визжат, рикошетят пули. Рая рядом со мной. И голова к голове пожилой солдат. В какую-то секунду Рая вдруг останавливается. Лицо перекошено криком и болью:
— Нога!..
Подхватываем ее под руки — солдат и я, волочим, как бревно, по камням, колючкам. Мы почти у подножия сопки. Близко огороды и домишки. Огонь стихает. Несем Раю к домику с глухой оградой из ракушечника. Во дворе матросы, солдаты. Осматриваю Раю. Нога в крови и грязи. Вероятно, задета бедренная кость.
Бледная, маленькая, испуганная Рая просит:
— Достаньте сыворотку противостолбнячную… я умру…
В сарае нахожу две небольшие доски. Накладываю на ногу что-то вроде шины. К Рае подходит моряк, протягивает фляжку со спиртом.
— Выпей, сестрица. Не так больно будет.
Рая делает несколько глотков. Переносим ее в подвал.
— Дремать буду, — бормочет, опьянев, Рая. — Мне лучше…
— А я пойду искать наших из полка.
Рая приоткрывает глаза.
— Я скоро вернусь… И сыворотку принесу.
ГЛАВА XXV
Предместье не обстреливают, свободно перехожу от домика к домику. Заглядываю в каждый двор, где только есть бойцы. Ищу своих полковых. Но все незнакомые.
Спускаюсь к берегу. Трехэтажный дом. Над входом свастика с орлом. На первом этаже по залу бродят несколько солдат. На полу ворох немецких газет, журналов.
Желтые ранцы, перевернутые кресла. В углу, примостившись боком, в кресле сидит солдат без шинели. Рядом здоровенный кол. По комплекции вроде наш санитар.
— Давиденков, ты?
Приподнимается. Одна нога в ботинке, на другой намотано окровавленное тряпье.
— Да сиди! Где наши?
Он пожимает плечами.
— Ты же в полку был…
— Был… Когда заняли оборону впритык с дивизионными. Душ семьдесят осталось нас… Бой тяжелый вели. Меня подранило осколком гранаты — спину всю покарябало… Ногу. В дивизионный санбат оттащили. Ну и…
— Как же ты с такой ногой на прорыв?
— Так… На дрючок опирался и бег… Да… У насыпи железнодорожной, где машины немецкие, видел Шурку, сестру из школы…
Спрашивает о санротовских, я ничего не знаю.
— Рая здесь… Ранена, у моряков в подвале.
Не верю, что наших нет. Давиденков может не знать, он из этого дома никуда не выходил. Буду искать. Поднимаюсь на третий этаж. Из окна виден край озера. Подбитые катера на берегу. Длинные закопченные мастерские, кучи угля. Вдали, меж пологих холмов, змеится дорога на Камыш-Бурун. По ней движется что-то черное…
Или мне кажется, я ведь близорукий.
— А ну, посмотри, что это там, — подзываю солдата с немецким тесаком на поясе.
— Машины… Подбрасывают пехоту, хряки, — зевая, без удивления говорит солдат.
Конечно, этого и нужно было ожидать. Если немцы сейчас пойдут в наступление понизу — получится такая же петрушка, как с нашей сопкой. Народу в предместье мало, разбросаны.
Говорю солдату:
— Давай зови всех.
В зал собираются всего восемь человек. Есть три автомата. Винтовки. Несколько гранат.
— Будем занимать оборону?
— Само собой…
— В подвале немецкие гранаты есть, — подает голос Давиденков.
Бойцы пристраиваются у окон по этажам. На чердак двое лезут. Немцы не наступают. Крутятся возле крайней сопки. Ребятам надоело сторожить.
— Походим, разомнемся…
— Не расходитесь.
— А куда нам? До вечера бы дотянуть, а там на завод Войкова махнем…
Хочется есть. Солдат с тесаком выбирает из кармана крошки сухаря.
— Пойтить достать пожрать надо…
— Куда?
— Та я приметил — в проулке коняка убитая.
Смотрю во двор. Высокий каменный забор, над ним кипень пролива, тучи густые. Ветер с моря гонит снежную крупу. Меня что-то знобит… Застрял здесь, а Рая сыворотку ждет. Шарю по комнатам, может, где аптечка. Нет, все бумаги, бумаги…
Солдат с тесаком тащит лошадиную ногу. Запыхался.
— Во, зараза! С чердака в переулке очередь дали, — показывает он на рукав шинели — дырка. Прислушивается.
— Ты чего?
— Самолет урчит.
Слух у него отличный. Вскоре появляется наш самолет. Летит низко над домами, сбрасывая грузы.
— Мирово!
Проходит с полчаса — один за другим прилетают еще четыре самолета. Мешки падают далеко от нас, на сопки. За грузом бегут моряки.
Ребята мои повеселели. Приносят на железном листе куски подгоревшего мяса. Глотаем конину, не разжевывая.
