Крест и стрела - Мальц Альберт (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Фриш сочувственно кивнул.
— Ну что ж, — опять вздохнул Кер, — пожалуй, это все, пастор. — Он встал и обошел вокруг стола; Фриш тоже поднялся со стула. — Знаете, пастор, — прошептал Кер, — должен вам сказать, я весьма сожалею, что вам пришлось провести два года в концлагере. Я знаю, как это было тяжело. — Он поглядел на Фриша сверху вниз с соответствующим выражением сочувствия.
— Быть может, герр комиссар, — тоже шепотом ответил Фриш, — быть может, я обрел там более верное понимание бога и рода человеческого. Но было действительно трудно. И я очень благодарен вам за сочувствие.
Кер стиснул его локоть.
— Я не из тех, кто повернулся к богу спиной, — зашептал он. — Я хочу, чтобы вы это знали. — Откашлявшись, он продолжал уже более громко: — Между прочим, если вы услышите что-нибудь, что может мне помочь, я сделаю все возможное, чтобы стереть это темное пятно с вашей биографии. Можете рассчитывать на меня. Я веду честную игру.
— Благодарю вас, благодарю вас, — смиренно сказал Фриш. — Буду держать ухо востро. Если хоть что-нибудь услышу, сейчас же прибегу к вам, герр комиссар. — А про себя добавил: «Лицемер! Ты лет тридцать и не вспоминал о боге».
Кер снова пожал его локоть, закивал и заулыбался, довольный своей хитростью, и Фриш вышел из кабинета. И в то время, как оплот государства, как всерьез думал о себе Кер, усевшись за стол, принялся усердно штудировать личные дела каждого заводского рабочего, отбывшего срок в концлагере, — ему предстояло допросить всех до одного, — бывший пастор медленно возвращался в свой цех. Кер, конечно, никогда не узнает об этом, но благодаря ему пастор пережил самое радостное мгновение в своей жизни. Однажды, несколько лет назад, на кафедре маленькой церкви Фриш почувствовал такую же всепоглощающую радость, но она была смешана со страхом. А в тот день, когда он вышел из концлагеря, сердце его на секунду преисполнилось гордостью — все же он одержал победу. Но сейчас его радовало не собственное мужество, не своя победа, а нечто гораздо большее — душа человеческая. И после долгих лет поисков и горечи, отчаяния и мук Фриш понял, что наконец, благодаря поступку рабочего по имени Вилли Веглер, он нашел смысл человеческого существования на этой земле. Теперь-то, теперь он знал, что вновь обретет и бога, которого тоже потерял. Ибо, перестав понимать Человека, он перестал видеть лик божий. Это случилось после одной мрачной, холодной ночи в беспредельном одиночестве, когда он ползал на четвереньках под яркими фонарями вокзала… и по приказу божьих созданий лаял по-собачьи…
Глава седьмая
5 часов утра.
Когда дежурная эсэсовская машина с шумом подкатила к небольшому домику, где жил директор завода Эдмунд Кольберг, дверь открылась и на пороге показался сам хозяин. Лицо у него было небритое, заросшее, поверх мятой пижамы он накинул купальный халат. С нескрываемым раздражением он кивнул вышедшему из машины Баумеру и быстро скрылся в доме, оставив дверь настежь, как своего рода холодное приглашение войти. Баумер захохотал. Обернувшись к комиссару Керу, он тронул его за плечо и зашептал:
— Вот вам, Кер! Видите, с чем приходится бороться партии. Целая прорва производственных выродков, биржевых выродков, финансовых выродков! Этот — производственный выродок. О, я отдаю ему должное — свое дело он знает отлично. Но что было бы с ними, если б не партия, а? Перерезали бы друг друга из-за жалких крох в отсталой Германии! Мы поднесли им на блюдечке всю Европу — сосите из нее мед в свое удовольствие, — и что же? Они считают, что сами все это устроили. Поглядите на него — сердится, что я поднял его с постели на два часа раньше. И ведь знает, что я приехал по партийным делам. Политика его не интересует, этого выродка. Или же он считает, что может руководить политикой лучше партии!.. — Баумер плюнул и покачал головой с горькой насмешкой. — Что ж, пошли в дом, — сказал он.
Баумер зашагал к открытой двери; Кер, спокойно улыбаясь, последовал за ним. Домик Кольберга, маленький, всего в четыре комнаты, был выстроен наспех, как все дома вокруг завода. Но в виде компенсации за лишения военного времени — ведь человек, занимающий такое положение, привык жить гораздо комфортабельнее — домик был поставлен на самом краю заводского участка. Он уютно расположился в роще из вязов, вдали от грохота, сопровождавшего рождение танков, и был защищен от подвыпивших нарушителей тишины круглосуточной охраной из эсэсовцев.
— Герр Кольберг, разрешите представить вам комиссара гестапо Кера, — сказал Баумер, входя в гостиную.
Кольберг кивнул и сердито пробормотал:
— Хайль Гитлер… Садитесь, господа. Извините, я сначала допью кофе.
Каким бы скромным ни казался домик снаружи, внутри он был обставлен весьма комфортабельно. Кер безошибочно определил, что фрау Кольберг реквизировала не один заводской грузовик, чтобы перевезти свою мебель из Дюссельдорфа. Без всякой горечи, но с оттенком зависти он подумал, что богатым как-то удается благоденствовать, несмотря на войну и налоги. Судя по запаху кольберговского кофе, это был настоящий кофе; судя по виду сливок, которые он наливал в чашку, это были настоящие сливки, а дым его сигареты отдавал настоящим табаком. Что ж, в таких условиях можно недурно переждать войну.
— Итак, — без всякого вступления обратился Кольберг к Баумеру, — в чем же дело? — Он поднял глаза от чашки с кофе; в его холодном взгляде было и раздражение и любопытство. Кольберга, коротенького, плотного человечка лет под пятьдесят, рабочие прозвали Волосатиком. Причина этого прозвища была очевидна: директору приходилось бриться от самых глаз до того места, куда доходил воротник рубашки. Кер никогда в жизни не видел такого волосатого мужчины. И все же Кольберг был даже красив; от его лица и мускулистого тела веяло незаурядной силой, а глаза, блестящие и в то же время непроницаемые, были похожи на два черных мраморных шарика.
— Дело вот в чем, — начал Баумер. Спокойно, хотя внутренне он был вовсе не спокоен, и с улыбкой, хотя не находил тут ничего забавного, он рассказал Кольбергу о Веглере. Он притворялся спокойным, чтобы еще больше разозлить Кольберга. Между ними была давняя вражда, и каждый старался подловить другого на пустяковой ошибке, необдуманном слове, на вспышке злости. Они враждовали потому, что смотрели на заводские проблемы с различных точек зрения. Кольберг, прежде всего — делец, считал мерилом всех проблем прибыли, убытки и годовой финансовый план завода. Он был немецким патриотом, но не забывал, что завод принадлежит Стальному тресту, а не государству и только как представитель частной промышленности он получает недурное жалованье и, если все идет хорошо, ежегодную премию. Баумер же, как представитель и государства и партии, был убежден, что завод во все времена должен служить интересам нации. Эти два разные отношения не вызывали конфликтов, когда речь шла о важных политических вопросах, как, например, победа над врагом или замена четырех тысяч немцев четырьмя тысячами пленных поляков. Но в менее важных делах, в мелочах — вроде того, например, можно ли останавливать работу цеха на пятнадцать минут, пока Баумер скажет речь (Кольберг считал эти четверть часа напрасной тратой времени, Баумер — частью необходимой кампании за поддержание морального духа рабочих), — в таких делах они часто доходили до ссоры. Поэтому Баумер счел наиболее подходящим осведомить Кольберга о саботаже на заводе в таком тоне, каким домашняя хозяйка рассказывает о своих покупках.
Кончив, Баумер откинулся на спинку стула и со спокойной, раздражающей улыбкой следил за Кольбергом, который сначала побледнел, потом сорвался с. места и враскачку, как пьяный матрос, заметался по комнате. Кольберг не только отвечал за этот завод, — он был его гордостью, любимым детищем, его прошлым и будущим. Наконец Кольберг успокоился, и после того, как они поговорили о результатах Керовского расследования, которых, в сущности, и не было вовсе, Баумер спросил:
