Я дрался на «Аэрокобре» - Мариинский Евгений Пахомович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Хоть и сменили на моем истребителе мотор перед началом боев, от этого почти ничего не изменилось. Мотор оказался дрянным.
Дежурному звену обед подают прямо в кабину. Температура здесь давно перевалила за пятьдесят, а тут еще горячий, обжигающий борщ. Под крылом обедают техники.
– Ну как там, Женя? Не замерз? – спрашивает из тени инженер полка по вооружению Кацевал.
– Слушай, Федор, отзынь на пол… вареники в сторону, – меня смутило присутствие официантки, – а то сейчас этот борщ у тебя на голове будет!..
Перед вылетом достал из кармана вкладную книжку Госбанка, повертел в руках. Так и хочется сказать: «На, Коля. Если что, перешлешь матери»… Сорок пять минут воздушного боя измотают какого угодно атлета. А такие бои в каждом вылете. Все устали до изнеможения. Устали не только физически. Постоянное нервное напряжение тоже дает себя знать. Только идиоты, пожалуй, могут ничего не бояться. Страх присущ каждому психически здоровому человеку, только у одних он проявляется открытой трусостью, другие переламывают себя, идут в бой. Но знают, на что идут. Я всегда чувствовал нервное напряжение, пока шли к линии фронта. Но стоило увидеть немцев, как это чувство исчезало, я успокаивался. Вернее, бой занимал все мое внимание. Однако, честно говоря, я не думал остаться живым в этих боях. Вот и решил было отдать вкладную книжку на сохранение Николаю. Но потом самому стало стыдно, спрятал книжку в карман…
Снова обед. На стоянке. Летчики сидят на земле, вяло ковыряются в тарелках. Аппетита ни у кого нет. Даже у Голованова. Сказывается постоянное переутомление.
– А где же этот ваш, маленький… Миша? – вспоминает официантка.
Лусто обедать не хочет и спокойно спит под навесом за капониром.
– Пупок? А он увидел, что вы обед везете, и убежал вон туда, – Лебедев махнул рукой в направлении противоположного берега Жижии, – на гору.
Официантка приняла это всерьез.
– Как же я туда поеду?! Тут же моста нет…
Предрассветная темень. Летчиков привезли на аэродром.
– Товарищ командир, ложитесь, поспите, – Волков заботливо поправляет расстеленные заранее чехлы. Он и сам все эти дни не высыпается, но в первую очередь думает о летчике. Тому летать, драться…
Утро на командном пункте. Командиры эскадрилий получают предварительное задание на день. Оно в первые же часы будет нарушено: вылеты на дежурства поломают весь график. Летчики толпятся вокруг. Каждому интересно узнать, не уменьшилось ли напряжение. Кармин – заместитель Бекашонка – пристроился перед осколком зеркала, бреется. «Что вы делаете?!» – захотелось остановить его, но неудобно подходить с дурацкими – я сам прекрасно понимал это – приметами к пожилому, опытному летчику.
Правда, в воздушном бою в этот день Кармина сбили, он выпрыгнул с парашютом. Но перед этим он сам сбил одного «шмита», а второго, на горящем уже самолете, с перебитыми фашистскими пулями ногами, таранил. Это были шестнадцатый и семнадцатый, сбитые Карминым. Он больше не смог воевать, вернулся в Казань и стал начальником аэроклуба. Там он и до войны работал. С глаз долой – из сердца вон. Кармину так и не присвоили звания Героя Советского Союза, хотя все данные для этого были…
Вечер. На густой траве возле КП сидят коммунисты полка. Присутствуют только летчики и штабные работники – техники и механики заняты подготовкой материальной части. Ведь к рассвету все самолеты должны быть отремонтированы, готовы к вылету.
Приехали командир корпуса Утин и командир дивизии Горегляд, чтобы обсудить итоги первых трех дней операции. Боевые командиры, они не упускали случая побеседовать с летчиками, узнать от них что-либо новое. И Утин и Горегляд многое видели с земли, когда командовали истребителями со станций наведения. А Горегляд и сам часто летал, дрался. Однако и к мнению рядовых летчиков они прислушивались, старались уловить элементы новых тактических приемов, еще только рождающихся в процессе воздушных боев наших «ястребков» с фашистскими бомбардировщиками и истребителями.
Сейчас все говорили о тяжелых боях с большими группами противника. «Вот бы всегда водить по двадцать – двадцать четыре самолета, – намекали летчики на вылет, когда Горегляд водил „этажерку“ из двадцати четырех истребителей. – Тогда бы мы мигом отучили немцев летать…»
– Ну, на этот счет не увлекайтесь, – поднялся генерал Утин. – Такие группы мы можем посылать только изредка. Иначе не выполним свою задачу. Наша обязанность – от рассвета до темна прикрывать передний край, наземные войска, не дать немцам возможности производить прицельное бомбометание. Большими группами мы все время над передним краем находиться не сможем. Не хватит самолетов и летчиков.
Вот вчера передал Бекашонку снижаться – «Юнкерсы» пришли. Он спикировал группой. А один оторвался. Евсюков. Молодой летчик, наверное, не знал такого. Только прибыл, говорите? Оторвался и ходил на высоте. Подходит «худой», дал очередь. Наш стал плавно разворачиваться. «Шмит» – переворот и ходу.
Евсюков все ходит вверху, постепенно снижается. На юг идет с наборчиком, развернется на север – со снижением. Потом опять разворот… Подошли двенадцать «Мессеров». Только пристроится какой-нибудь ему в хвост, Евсюков начинает разворачиваться. «Шмит» сразу переворот – и ходу. Так и носились вокруг него, боялись подступиться. Думали, наверное, ас какой летает. Пятнадцать минут так. Никто больше не стрелял по нему. Постепенно снизился и сел метрах в двухстах от меня. Подбежали к нему, а он мертвый. Семь пуль только через сердце прошло! Пятнадцать минут мертвый летал, двенадцать «худых» пугал! Видно, хорошо отрегулировал самолет триммерами в полете… А вы говорите, что трудно воевать!
Утин, бывало, ругал нас по радио, под горячую руку, хоть и понимал, что мы не можем быть везде одновременно. Но то на переднем крае, когда кругом рвутся снаряды и бомбы и некогда выбирать выражения. А здесь, он знал, нужно подбодрить летчиков, показать, что и меньшими силами они бьют фашистов. Поэтому и рассказал о бывшем в действительности накануне случае с Евсюковым. Главное, поднять, дух летчиков…
– Да и потом, – продолжал Утин, – не такими уж малыми группами вы ходите. Фигичев нашел правильный выход. Одна эскадрилья идет в ударной группе, другая полностью или частью сил прикрывает ее. Как будто и не слетанная группа, а получается хорошо. Одни дерутся с бомбардировщиками, а другие оттягивают на себя истребителей. А разве был случай, когда бы вы вели тяжелый бой и Горегляд не наращивал силы, поднимая дежурные шестерки? Или из соседних дивизий не пришла бы группа? Нет. Вылеты организованы сейчас неплохо. Это же мы заставили немцев изменить тактику. Сначала они посылали много отдельных девяток бомбардировщиков под прикрытием четырех-шести истребителей на каждую. Били их. И хорошо били, хоть и трудно было гоняться за всеми группами. Они боятся и теперь действуют мелкими подразделениями. Приходят армады по шестьдесят-восемьдесят бомбардировщиков под сильным, до тридцати самолетов, прикрытием истребителей. Но и нам легче концентрировать удары по одной большой группе, чем по нескольким, более мелким…
Утром, после приезда на аэродром, я лег добрать.
– Подождите, товарищ командир! – останавливает меня Волков. – Вот, пока прохладно, яйца выпейте, а то днем ничего не едите…
Я взял яйцо, разбил, выпил.
– Сам ешь!
– Мне хватит! Я тут с румыном договорился, каждый день для вас по десятку покупать буду.
После боя группа пришла на последних каплях горючего. У Бориса Голованова останавливается мотор: бензин кончился, и он садится километра за полтора до посадочной, за речкой. Ударился о прицел, у него кожу с головы, как скальп, сняло, завернулась… Привезли на КП.
Сидит, картой рану зажал. Отправили в госпиталь…
За весенние бои эскадрилья сбила одиннадцать немецких самолетов, а полк сбил тридцать пять. Таких ожесточенных боев на моей памяти еще не было, но потери гораздо меньшие, чем на Днепре. Тогда за восемь дней мы потеряли шестнадцать самолетов, а сбили восемнадцать. А сейчас потеряли десять. Зато сбили тридцать пять!.. Свой личный счет я довел до пятнадцати.
