Сорок дней, сорок ночей (Повесть) - Никаноркин Анатолий Игнатьевич (читать книги TXT) 📗
Длинный сарай — продовольственный склад. Возле сарая и внутри столбы высотой метра полтора с козырьками из жести. На столбах стеллажи, на них мешки с продуктами — так сохраняют продукты от мышей.
Начпрод с солдатами раскладывают на брезенте по кучкам консервы, концентраты, сухари. Десантные пайки.
— Уезжаем, Арам?
— Да…
— Зайди, на дорогу дам аргентинскую консерву…
— Раньше так хотел уехать, — вздыхает Арам. — А теперь, когда ехать, сердце болит… Но не так, не от болезни… Вернусь в полк обязательно. Понимаешь, это мне коса Бугазская, десант… простудился.
— Вернешься, — убежденно говорю я.
Но думаю, его комиссуют. Колька уверял, что сердце у Арама шумит, как примус.
Идем смотреть кухни батальонные и полковые.
…В обед встречаемся с Колькой. Он мокрый от пота, перепачканный глиной. Ребята его тоже замурзанные, с носилками, санитарными сумками, плащ-палатками, автоматами. Они долго отмываются, фыркают.
— Солдаты на лимане еще вкалывают, — говорит Колька. — И ночью будут… Обед туда повезли.
— Жрать хочется, умираю, — крякает санинструктор Мишка Рыжий. — Целого барана съел бы.
— А гузку заячью не желаешь? — ухмыляется Савелий.
— Тебе я вообще бы ничего не дал, — косится Рыжий. — Зад свой за целый день не отсидел?! Бюрократ…
Усаживаемся за стол во дворе. Уминаем тушеную зайчатину с картошкой. Кости сладкие, хрумтят под зубами. Особенно старается санитар Давиденков — здоровила, челюсти у него, как жернова.
— Наш Ивашка — ничего не разбирашка. И кости перемелет, — замечает Дронов, беззубый дядька, подвозивший меня вчера.
А сам нажимает на подливку: хлеб макает и чмокает.
— Батя сегодня был на лимане… Проверял, — рассказывает Колька. — С часами стоял на обрыве и засекал по секундомеру, как быстро высаживаемся, окапываемся… Похвалил, сказал: «Добро́!» А Батино «добро́» — это!..
Колька восторженно закатывает глаза.
Батя! С каким обожанием произносят здесь его имя. Представляю его бородатым, сильным, лет пятидесяти или старше.
— Да что ты! Он еще молодой. Тридцать пять — не больше. Это его так любя называют. Батю я только по Малой земле знаю, но скажу одно: за ним бойцы в огонь и в воду пойдут. Он чем-то на Чапая смахивает — не по виду, по духу.
Пристраиваюсь со своим звеном к батальону майора Чайки: идем на тренировку. Бойцы в полной выкладке: тащат пулеметы, минометы и даже сорокапятки. Мы тоже со своим медимуществом.
Туман густо затянул плавни, балки. Пепельным кружком стынет солнце. Мишка Рыжий по дороге говорит, что с десантом нужно торопиться. Вот-вот задуют норд-осты — труднее будет форсировать пролив.
— Задержка только из-за саперов… Немцы при отходе уничтожили все причалы… А так полк хоть сейчас в десант… Вот посмотрите, как штурмовые группы действуют. Это Батя ввел. Каждая по сорок человек — для штурмовки дотов, дзотов… Им придается миномет, противотанковое оружие, станковый пулемет, сорокапятка…
Отшагали километра два. Поднялся ветер, солнце блеснуло — туманный дым стал рассеиваться. Показался белесый от соли, наполовину высохший лиман — волны дробленые, мелкие.
Берега глинистые, в трещинах, кручи. Шелестят заросли пожелтевшего камыша, кричат чайки-крячки. Побережье перекопано: траншеи, ячейки, солончаковые валы.
Останавливаемся под обрывом — здесь вырыта большая продолговатая яма, по форме напоминающая баркас. Это наше условное судно. Тренировку, высадку на настоящих катерах проводили раньше, у Тамани. Я пока не учитель, команду передаю Рыжему.
Присаживаемся на корточки; нас шестеро, Савелий снова не дошел — занят аптечными делами.
— Мы его утопим, — говорит Рыжий. — Он плавает как топор.
Ребята моего звена уже все побывали в десантах, вон и покалечены — у Давиденкова правый глаз почти не видит, у Плотникова ранение в голову было — втянутый шрам на виске… Но Рыжий все равно напоминает о «мелочах», которые десантник никогда не должен забывать. Снаряжение и оружие должно быть так подогнано, чтобы не стесняло свободы движений. Спички, документы нужно завернуть в непромокаемый мешочек. На корабле, при переходе, не передвигаться без толку, соблюдать скрытность, светомаскировку. В случае если корабль подобьют — не зевай, вместе с командой откачивай воду, латай пробоину. А попадешь в воду далеко от берега, тоже не теряйся — быстро разденься и плыви.
Старина Дронов жмурит глаза.
— И на добра́ коня спотычка живет… Я когда на Малую высаживался, зацепился за какой-то крюк на катере и… повис. Ребята все на берег. Немец лупит снарядами, а я висю. Так бы и пропал ни за понюшку табаку. Спасибочко матросу. «Ты, — говорит, — что ж, отец, на просушку себя повесил?» И снял.
— Дронов, кончай шарманку, — перебивает его Рыжий и кричит: — Приготовиться к высадке… Берег!..
Выскакиваем из нашего «судна» и, пригибаясь, бежим к кручам. Карабкаемся наверх. Выбираем место для укрытия раненых — пещеру. Теперь я беру на себя инициативу. Отрабатываем с санитарами способы выноски раненых с поля боя и оказание первой помощи. Вначале раненого, которого изображает Дронов, санитары по одному волокут на шинели, на плащ-палатке. Это просто. Потруднее — санитар должен оттащить раненого на спине, с помощью лямки или двух ремней.
Когда очередь подходит, чтобы нести Давиденкова, начинается спор:
— Ну его к черту… Такого медведя тягать — он жрет много, — ворчит болезненный Плотников. — Пудов семь в нем.
— Грузовик с прицепом надо, — поддакивает Дронов.
— А если такой раненый по-настоящему попадется — тоже спорить будете? — спрашиваю я.
Аня-толстушка вызывается:
— Я потащу. Я сильная…
Давиденков, сутулясь, пожимает плечами, трет лоб здоровенной ручищей и ни с того ни с сего говорит:
— А я рояль могу сам перетащить…
Ребята, кряхтя, чертыхаясь, возятся с Давиденковым. Потом перевязываем друг друга. Ветер бросается колючками. В глаза лезут соринки. Делаем перекур. Наблюдаем, как работают бойцы из батальона Чайки. Наши занятия по сравнению с их — игрушка. Попробуй с пушкой вылезти на кручу! Они ее на плечах… И пулеметы втягивают. И ящики со снарядами.
— Ура-а-а! — орут и, одолев вершину, мчатся к дзотам, а оттуда пулеметы бьют, дымовой завесой загораживаются.
Чуть дальше дзотов, на бугре, стоит комбат Чайка — высокий, молодецкий, в кубанке с красным верхом и белыми полосками. Он резко машет рукой. Недоволен.
— Отставить! — кричит. — Так вас десять раз фриц на тот свет успеет отправить… Короткими перебежками!.. Пузом, пузом землю пахать…
Спускается, надевает маскхалат и быстро-быстро, извиваясь телом, как ящерица, подползает к доту. Бросает гранату. Показывает, как хватать на лету гранату противника.
— Во, фокусник! — ахает Дронов.
— Разведчик он бывший — вот он кто… И спортсмен, — поясняет Рыжий.
Потом бойцы роют окопы. Копаем и мы. Не очень приятная работа.
— Этому научились за полтора года, — ворчит Плотников. — Теперь наступаем — на черта они сдались…
— Таких, как ты, знаешь как Батя называет? — говорит Аня. — Ура-герой…
— Окоп — это жизнь… Вот когда спрятаться некуда, запоешь лазаря! — говорит Рыжий. — На Бугазской косе как прижали…
Это он рассказывает для меня.
— Коса узенькая — метров шестьдесят — семьдесят, но длиннющая. Змеей извивается… Слева тебе море шумит, справа — лиман голый. Бригада морская (не наша) высадилась, да неудачно. Высотки немец здорово укрепил, а они не учли этого и попали в ловушку. Он бы всех и уложил там, не высадись Батя. Пришлось нам брать укрепления в лоб. Немец бомбит, бьет из пушек, паразит, — укрыться негде. Кругом песок — и ни кустика тебе…
— Котелками окопы копали, — вставляет Дронов.
— Водой смочишь песок, чтоб держался… Снаряд ка-ак разорвется — все осыплется, — гудит Давиденков.
— С Погореловым меня там засыпало, — напоминает Дронов, показывая на ухо.
— Сколько тогда наших полегло, ох, мамочка! — вздыхает Аня. — Песок белый стал красным-красным. Устинова — капитана чернявенького помните? Того, что не курил, не пил? Как девчонка. Помкомбатом у Радченко был… Все пел…