Смерть считать недействительной (Сборник) - Бершадский Рудольф Юльевич (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
— А, опять Лева рассуждает! — раскатистым басом, еще только подойдя к землянке и с трудом втискиваясь в нее, привычно определял обстановку сержант Дугин, второй связной из Левиного полка, считавшийся из них двух старшим.
Он был настолько широк в кости, что казался даже неуклюжим. В землянку он вынужден был вползать боком, но и так почти всегда срывал плечом плащ-палатку, завешивавшую вход. Обнаружив, что в землянке кроме связных нахожусь еще и я и что я дремлю, Дугин пытался говорить тише.
— Валяй, валяй! — одобрял он смолкшего Леву. — Я так, ничего… А без твоих рассуждений, точно, каюк бы России… — И довольный остротой, смешливо фыркал, по-девичьи прикрывая рот ладонью.
Был он вообще смешлив и неисчерпаемо добродушен, как бывают добродушны молодые здоровяки, которым все нипочем. Они всякий раз с одинаковым удивлением обнаруживают, что любое дело требует умения преодолевать трудности. И с таким же удивлением всякий раз обнаруживают и то, что им, однако, сил для этого не занимать. Ему было лет двадцать семь, родом он был из Тарасовки, что под Москвой; там в колхозе продолжала хозяйствовать его жена, — должно быть, такая же молодая и веселая женщина. Она часто присылала ему домашние гостинцы, и Дугин радушно угощал всех то замечательным печеньем из крутого теста, которое могло идти по почте хоть три месяца, то пахучим прозрачным медом. Угощая, он постоянно мечтательно приговаривал, но все же до конца как будто не верил этому: «Скажи пожалуйста, — выходит, помнит меня баба-то…». К Леве он относился покровительственно. Иной раз Дугин домовито устраивался у печки и протягивал к ней могучие ноги, заставляя Леву потесниться. Но если замечал при этом, что и Лева все же пристроился на новом месте не без удобства, неожиданно кричал на него:
— А ну, встать! Рассуждениями занимаешься, а конь — тю-тю?
Лева испуганно приподнимался и как завороженный смотрел на Дугина.
— Конь?..
— А кто? Конечно конь! Отвязался, наверно… Ищи его теперь!
Семиверх кидался к выходу.
Дугин поуютнее подворачивал под себя полы шинели, распускал шнурки ботинок. Лева, задевая ноги всех лежащих в землянке, отчего каждый ворчал по его адресу что-нибудь не слишком ласковое, выбирался наконец наружу. Тогда Дугин, считая, что урок закончен, окликал его вдогонку:
— Семиверх! Вот колготной… Я привязал его. Вояка!
Конечно, Семиверх мог бы ответить Дугину, что вояка он такой же, как Дугин, — оба не на переднем крае, оба связные. Но, во-первых, Дугин срамил его не со зла, а просто потому, что никак не мог себе представить, как это рабочий человек не знает, что делать с конем; во-вторых же, потому, что Семиверх так высоко ставил этот перевес Дугина над собой, что никогда бы не посмел сравнить себя с Дугиным. Хотя немудрено было, что Дугин умело обращался с конем: у себя в колхозе он работал конюхом.
Однажды мне пришлось надолго уехать из дивизии — на две недели, в штаб армии на учения. Вернулся я, когда уже настала горячая пора — дивизия перешла в наступление.
Мы двигались, стремительно сбивая сопротивление немцев, шесть суток подряд. Некогда было не только прилечь, но и побриться. Чтобы как-то отличать дни от ночей, приходилось заставлять себя хоть умыть лицо утром. Качаясь в седле на очередном марше, я не раз ловил себя на том, что вот уже сплю и конь мой, тоже дремля, сошел с дороги, очищенной саперами от мин, и бредет, спотыкаясь, по кювету.
Естественно, что в этой обстановке я только вскользь воспринял сообщение, что Лева Семиверх запарил Стрелку и начальник штаба немедленно с «треском» откомандировал Леву в полк.
Гитлеровцам удалось задержать наступление нашей дивизии только на седьмые сутки. С ходу, как и многие предыдущие деревушки, атаковали мы местечко Ропажи, но занять его не смогли. Командир второго полка Курмышенко сообщил в штаб, что у немцев в Ропажах, видимо, сильный промежуточный рубеж сопротивления. И вдруг стало отчетливо видно, что силы дивизии на исходе. А темп наступления, несмотря на это, терять было нельзя.
Шесть бессонных суток состарили нашего начальника штаба настолько, что теперь даже из любезности ему невозможно было дать меньше его пятидесяти лет. А возраст свой он обычно легко скрывал за превосходной выправкой, элегантной четкостью движений кадрового военного, к тому же кавалериста, и молодым, с хитрецой, взглядом.
Когда я закончил докладывать ему обстановку, он поднял на меня глаза с красными прожилками и спросил:
— Ну что ты жуешь? И где выводы? Предложения твои каковы?
Что я мог предложить ему нового? Сказать, что нужно во что бы то ни стало пополнить стрелковые подразделения, хотя бы даже за счет тылов? что штаб корпуса не верит в отсутствие у нас резервов для наступления? что командующий артиллерией должен разведать огневые позиции противника и, если ему не хватает боекомплектов, хотя бы подавить их? что за Ропажи все-таки драться придется немедленно, хотя и нечем?.. Он знал все это так же, как я.
— Ты не был у Курмышенко? — спросил он меня. — Он всегда Лазаря тянет, когда у него людей из тылов надо брать.
— Нет, — ответил я, — не был. Как раз хотел спросить у вас разрешения. Заодно дойду до роты Ивлева. По-моему, оттуда можно успешно нажать.
— Правильно. Действуй. Кстати, пока пойдешь, я отдохну минут восемьдесят пять. — Начальник штаба любил точность.
Он положил крупную, наголо обритую голову на руки, сложенные поверх карты, и тут же начал всхрапывать. Но когда я, собрав бумаги, повернулся к выходу, он так же мгновенно очнулся:
— Ты все еще возишься? Фу ты господи!..
Рота Ивлева была сосредоточена в сосновой роще. Опушка рощи отстояла от Ропажей всего на двести метров. Когда я дошел до этой рощи, противник начал беспорядочный обстрел: я принужден был остановиться и присел у дерева.
И тут я увидел спешившего откуда-то из глубины рощи Леву Семиверха. Он сильно осунулся за эти недели, почернел; целлулоидный воротничок криво вылезал из-под ворота гимнастерки. Шел он торопливой припрыжкой, и голова его, как всегда, была чуть склонена набок. Завидев меня, он на ходу обтянул гимнастерку, старательно козырнул:
— Здравия желаю, товарищ майор! — остановился и улыбнулся.
Улыбнулся и я:
— Здравствуйте, Лева. Куда спешите?
— В штаб полка. Капитан Ивлев приказал справиться, когда пополнения ждать.
— А без пополнения вы уже не вояки?
— Трудно, товарищ майор. — Лева доверительно наклонился ко мне совсем вплотную: — Мы уже прикидывали и так и иначе — без пополнения ничего не выйдет.
— Кто это «мы», Лева? Вы командиром роты за это время стали?
— Нет, я по-прежнему связной, — смущенно ответил он. — Только теперь — у капитана Ивлева. — И, стремясь поскорее замять неприятный разговор, он с такой живостью вытащил из кармана книжечку разлетающейся папиросной бумаги, как будто вспомнил о чем-то совершенно неотложном. — Вы еще не пробовали, товарищ майор, такую? Трофейная!
Мы закурили. Бумага оказалась неплохой.
— А вам, Лева, я вижу, век связным оставаться…
Он задумчиво послюнил расклеившуюся цигарку.
— Выходит, да… Но Ивлев — человек хороший, я не в обиде. Бывает, конечно, загрустит…
— Что, жена его так и бросила?
— Нет, она уже пишет ему, чтобы он простил ее, но он не отвечает. Сколько я ни говорю ему: надо ответить — не пишет.
Обстрел прекратился. Я поднялся. Встал с корточек и Лева. Прощаясь, он спросил меня:
— А как у вас. учения в штабе армии прошли? Все в порядке?
— А вы и про меня все знаете?..
До Ивлева я не дошел. Минут через пять после того, как мы расстались с Семиверхом, я внезапно услышал стремительно приближающийся треск сухих — веток на вершинах сосен. Успел лишь подумать (это помню ясно): «Снаряд!.. Он ляжет рядом!..» — и бросился на землю.
А когда очнулся, то почувствовал, что лежу на чем-то мягком, на чем не лежал давным-давно. Захотел посмотреть: на чем? Однако не смог открыть глаза. И ничего не слышу.
