Два Гавроша - Шмушкевич Михаил Юрьевич (книги полностью txt) 📗

В это время оборвыш, оглядываясь, нет ли поблизости немца, подбежал к скульптуре Бордо. Он шмыгнул носом, наклонился, но тут Клод схватил его за руку:

— Что делаешь?!

— Пусти! — пытался вырваться беспризорный. — Пусти, говорю!

— Пойдешь со мной и скажешь, кто велел тебе пачкать памятники.

Бесцветные глаза беспризорного сузились.

— Отпусти, доносчик, — вонзил он свои острые зубы в руку Клода и вырвался.

Ему удалось удрать. Но, отбежав метров сто, он вдруг сделал крутой поворот, стремглав помчался назад с финкой в руках.

— Ты что, падаль, бошам продался?!

Клод отскочил в сторону, выхватил пистолет и выстрелил в Водяного Глаза.

Глава восьмая

1. Решающая ночь

В одном из предместий Парижа, в деревянном заводском сарае, собралось много людей. За простым дощатым столом, над которым покачивалась ацетиленовая лампа, сидели два человека. Один — с изможденным лицом, бледность которого еще более оттеняла длинная черная борода, другой — уже знакомый нам дядюшка Жак. Не отрывая взгляда от лежавшей перед ними карты столицы, они вполголоса беседовали.

— Товарищ Моно!

К столу подошел командир партизанского отряда. Он склонился над картой, внимательно следя за резкими скачками красного карандаша.

Жирный кружок и стрелка. Грифель от нажима проколол бумагу насквозь.

— Действовать будете здесь, — заявил человек с черной бородой.

— Есть! — ответил молодой француз.

— Сколько у вас человек? — заинтересовался дядюшка Жак.

— Триста сорок.

— Двести сорок, — поправил человек с бородой.

На устах командира отряда появилась недоумевающая улыбка. Что это, шутка? Но спрашивать он не решался: секретарь ЦК! Ему приходилось его видеть только издали на митингах, читать его пламенные речи, а теперь он разговаривает с ним, даже шутит…

— Товарищ Моно, я говорю серьезно, — объяснил секретарь ЦК. — Сто человек забираем у вас для особого, весьма ответственного задания. Мы вызвали также и вашего заместителя. Он прибыл?

— Да. Разрешите позвать?

— Пожалуйста.

К столу подходит высокий, широкоплечий мужчина С крупными чертами лица, одетый в форму эсэсовского полковника. Хотя китель сидит на нем хорошо, но видно, что чувствует он себя в нем неважно. Кажется, вот-вот он спросит: «Когда же наконец я смогу сбросить эти ненавистные тряпки?»

— На вас, товарищ Грасс, возлагается очень ответственная задача, — говорит секретарь ЦК. — Вам предстоит освободить вот эту тюрьму. — Он сделал новый кружок на карте. — Операцию, сами понимаете, надо провести быстро, четко. В тюрьме — коммунисты. В случае отступления гестапо немедленно расправится с ними,

— В этой тюрьме находится также и русский мальчик, Павлик Черненко. Вы, кажется, его знаете? — добавил дядюшка Жак, вопросительно взглянув на немца.

— Знаю, — глубоко вздохнув, ответил Грасс.

— Вот бланк главного управления тайной полиции. — Секретарь ЦК протянул Грассу бумажку: — Круглая печать, исходящий номер, подпись генерала. С такими документами самого Гитлера арестовать можно.

Все засмеялись.

— Арестуйте начальство, разоружите охрану и откройте камеры.

Грасс выслушал приказ не шевелясь, держа руки по швам.

— Товарищ Грасс, поставленная перед вами задача не из легких, — продолжал секретарь ЦК. — Молодчики, хозяйничающие в тюрьме, не так глупы. Они могут узнать о том, что творится в городе, тогда тюрьму придется взять с бою.

— Садитесь, — сказал дядюшка Жак, указывая Грассу на скамью подле себя. — Пожалуйста, не стесняйтесь. Все мы рядовые. Императоров и фюреров в этом сарае нет. Если хотите знать, то вы тут наивысший чин — полковник…

Шутка вызвала смех. Грасс с улыбкой опустился на скамейку рядом с дядюшкой Жаком.

Скрипнула дверь. Все умолкли. Вошла женщина. Она с трудом перевела дыхание и, машинально поправляя выбившиеся из-под шляпки волосы, пыталась что-то сказать, но не могла.

Дядюшка Жак подошел к ней:

— Что нового, Мари? Вы разыскали Полетту?

— Да, — ответила она, бросив беглый взгляд на присутствующих. — Ее целых три дня не отпускали домой, так как в тюрьме была объявлена голодовка. Теперь всем вольнонаемным заявили, что в них больше не (нуждаются. Полетта утверждает, что там началась какая-то подозрительная возня. Вчера в тюрьму дважды приезжал генерал. Идет сортировка заключенных, их разбивают на группы.

Грасс покосился на секретаря ЦК. Тот, закусив губу, задумчиво глядел на заостренный кончик карандаша.

2. Любимец Парижа

— Собирай вещи и выходи, — приказал дежурный гестаповец, распахнув дверь камеры.

Павлик взглянул на него с удивлением: какие вещи? У него нет никаких вещей.

— Кружку, кружку бери! — раздраженно повысил голос гитлеровец. — Выходи. Руки назад!

Павлик не спеша зашагал по знакомому коридору. Он прислушивался к доносящимся из камер шорохам, рассматривал кованые двери и представлял себе людей, томившихся за ними. Заросшие, бледные, изможденные, но с живыми глазами, в которых теплится надежда.

Куда его ведут? К Шульцу? А зачем кружка? Может быть, капитан решил его выпустить? Найдет ли он дом, где живет Жаннетта? Париж — не Пятихатки. Тут одних площадей сто сорок, а улиц, скверов, переулков, проспектов, бульваров! Без адреса затеряешься, как игла в стоге сена. Довели бы его до площади Согласия, а там уж с закрытыми глазами дом Жаннетты найти можно.

Лестничная площадка. Куда идти — вверх или вниз?

— Вниз!

Камера № 10. Одиночка или общая? Раздражающий скрип железа. Гестаповец отпирает дверь. Павлик от сильного удара в спину летит во тьму. Постепенно глаза привыкают к темноте. В полумраке смутно вырисовываются какие-то фигуры. Люди? Живые? Почему же они сидят молча, неподвижно?

— Товарищи! — неожиданно пронзил тишину звонкий голос. — Да это же тот малыш!

Поднялся шум. Одни выползали из-под нар, другие спускались сверху вниз, и через минуту новичка окружили десятка два закованных в цепи. — заключенных. Они его обнимали, хлопали по плечу, целовали. И каждый громогласно выражал свой восторг.

— Я рад, что тебя перевели к нам!

— Вместе веселее!

— Теперь, бон диабль [21], заживем. Мал ты ростом, да велик силой.

— Шульц знаешь почему над тобой издевался? Он тебя боится. Тех, кого боятся, всегда ненавидят.

Все пожимали ему руку: «Здравствуй, камрад!», «Молодец, камрад!», «Салют, камрад!»

Со всех сторон то и дело раздавались возгласы:

— Советскому пионеру ура-а!

— Ура-а-а! — гремела вся камера.

Павлик покраснел. Его смутила такая встреча. Надо было ответить этим горячим, добрым французам, но он не находил слов.

— Да здравствует Советский Союз! Ура!

— Ура-а-а! — подхватили все.

Кто-то стал расталкивать образовавшийся круг. Все повернули голову.

— А, Хозе! Проснулся? Доброе утро. Ха-ха-ха!

— Не смейся, Пьер. Он не выспался в Мадриде, вот теперь и досыпает вместе со своим напарником в Париже.

— Хозе видел во сне бой быков.

Немолодой коренастый испанец с черными как воронье крыло волосами не обращает внимания на шутки. Протиснувшись вместе со своим напарником к Павлику, он стремительно протянул ему обе руки.

— Привет русскому человеку из Гвадалахары! — произнес испанец с пафосом и тут же с тревогой спросил: — Почему левую руку подаешь?

— Правую Шульц покалечил….

Испанец не дал ему договорить.

— Изверги! — резко вскрикнул он. — Убийцы! Скоро вам конец, скоро! Слышите! — Повернувшись к двери, погрозил кулаком. — Крепкая, мозолистая рука вас везде найдет! В Берлине, в Мадриде, в Токио…

Камера утихла. Все взгляды устремились на Павлика и на обнявшего его испанца. Тишину нарушил пожилой француз с седой бородкой клином, единственный заключенный в этой камере, закованный в цепи без напарника.