Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод (книги бесплатно без TXT) 📗
Когда Балабая ранили и он не мог принимать непосредственного участия в операциях, генерал Орленко поручил ему редактировать «Партизанские листки» — боевые летучки партизан. Кроме того, Балабай выпускал листовки — обращения к населению.
— А когда генерал Орленко, — рассказывает Балабай, — отправлял меня на Большую землю, он мне говорил: «Вы, Балабай, историк, так и подберите все, что касается истории нашего отряда». Я, надо сказать, предчувствовал, что будем создавать историю, и то, что придется мне встретиться с таким замечательным руководителем, как Орленко. Я со дня организации отряда веду дневник и ношу его всегда вокруг себя тетрадками, как спасательный пояс.
И он показал мне, как носит он под рубашкой дневник.
А мне подумалось, что носит он на груди историю и поэзию нашего народа, его смелость, его мудрость, его победоносное будущее!..
1942
ОНИ ПИШУТ ЗАВЕЩАНИЯ…
«Чумою я был при жизни…» — таким эпиграфом начинается рассказ «Метценгерштейн» Эдгара По.
Да, он был чумою! И, как всякая чума, он был уничтожен. Преступный барон добыл необычайного коня и добыл, как все он делал, воровски, подло. Барон привязался к этому коню, скакал на нем день и ночь до тех пор, пока однажды не загорелся замок барона и безумный конь увлек в огонь и самого себя, и своего ездока.
Не «тотальная война» ли этот конь?
Не седок ли этот фашистская Германия?
Давно, не менее ста лет тому назад, написана эта характеристика мрачного барона Фридрика Метценгерштейна. Но разве краски поблекли? Разве вы не узнаете портрета, о котором вы слышите ежедневно?
«…его подвиги уже превзошли ожидания самых восторженных его поклонников! Бесстыдный разврат, гнусные предательства, неслыханные жестокости…»
Это о них, о немецких солдатах и офицерах, которые шли по нашей земле и которые нынче лежат в снегах и которых нужно уложить навечно в снега!..
Это о вас, лейтенант Брейтшедель!
И о вас, обер-ефрейтор Иоганн Кейниг!
И о вас, обер-лейтенант Векер!
И о вас, обер-ефрейтор Кайзер, кто пишет: «Русские ежечасно подбавляют нам раненых и мертвых, а пополнений мы получить не можем».
Да, вы не можете получить пополнений!
И не получите.
Стальное кольцо русских войск сжало вас под Сталинградом, и смерть вам от стали и железа — огненная смерть на великой и непобедимой русской земле.
Вы жгли и сравнивали с землей русские деревни, кололи людей, резали скот, и вы собирали в свой объемистый чемодан все, что подобает бережливому немцу собирать. Вы исправно писали домой.
Становилось все труднее и труднее. Но «фюрер» обещал Волгу, Сталинград, он прислал сюда самые лучшие свои дивизии. Гитлер обещал вам много русской земли, много «физической силы», попросту говоря — рабов.
В бинокль свой лейтенант Брейтшедель уже видел Волгу. Ему рисовался конец кампании и завершение всех планов, в результате которых он мог выполнить свои семейные и хозяйственные планы.
Но тут заговорили русские пушки, заговорили настолько громко, что немецким войскам стало не по себе. Лейтенант Польди Брейтшедель встревожился. Дело в том, что выяснилось: немецкие дивизии, уже вступившие на окраину Сталинграда, окружены! Как? Почему? Эти самые обыкновенные вопросы тысячу раз приходили в голову не только Польди Брейтшеделю, но и другим. Они бы, возможно, и не появлялись, если бы их не убеждали, что члены фашистской партии Германии — лучшие солдаты мира, а ведь 384-я пехотная дивизия или 60-я моторизованная дивизия укомплектованы в основном фашистами и организацией «гитлеровской молодежи».
Кольцо русских войск сжималось. Снаряды рвались с чудовищной силой и меткостью. И лейтенант Брейтшедель сел писать письмо домой. Он писал жене:
«Моя дорогая! Чтобы предупредить всякие неожиданности — не то, чтобы у меня были плохие предчувствия, нет! — я хочу сегодня…»
Обстрел усиливался. Трупами полегли фашисты и «гитлеровская молодежь»… Лейтенант писал завещание: «…я хочу сегодня изложить свою последнюю волю». Лейтенант Брейтшедель подробно расписал, как он распределяет свое имущество, как жена должна им распоряжаться. Он не столько верил, что родственникам и жене придется долго распоряжаться его имуществом, сколько желал успокоить себя, внушить себе, что он еще верит. Он закончил письмо так:
«Я спокоен и ко всему готов. Положение, в котором мы сейчас находимся, нельзя рассматривать в розовом свете. Ваш Польди».
Часа через два лейтенант Брейтшедель был мертв.
Еще через полчаса его завещание было в руках русских солдат. И не одно оно!
Тысячи солдат и офицеров устилали снежные поля под Сталинградом, залитые розовым светом восхода, но — что поделаешь! — немцы не могли рассматривать себя при этом розовом свете. Он был не для них. Да и какой там розовый свет, когда уничтожена целиком 384-я дивизия и командир ее генерал Гобленц еле успел улететь на самолете. Нет уже 376-й! Целиком лежит она в снегах России. Еле успели вбить кол в ее могилу, еле успели немцы прибить каску к этому дереву, как надо отступать. Оглянулись назад. Ветер, морозный степной ветер, качает оледенелую немецкую каску, и кажется солдатам, что укоризненно качают им головой мертвые. Уже нет 29-й моторизованной, уже тысячи и тысячи немецких солдат пишут завещания и мертвыми падают в поле, не успев даже и положить в конверт своего завещания.
Текст этих завещаний становился все короче и короче. Да оно и понятно. С одной стороны, и писать некогда и нечем — чернила мерзнут, а карандаши вываливаются из рук. А с другой — немцы уже перестают верить, что завещания их дойдут по адресу.
Поэтому и обер-ефрейтор Иоганн Кейниг написал родственникам очень коротко и вразумительно:
«Молитесь за своего папочку».
Подумал — и пустил себе пулю в лоб.
Впрочем, некоторым везет. Обходятся без завещаний. Так, например, повезло лейтенанту Францу Некелю. Этот лейтенант командовал батареей в 384-м артиллерийском полку. В последних боях не только его батарея, но и весь полк вообще перестал существовать.
Здесь вечером обер-лейтенант Векер — один из немногих, кто еще не написал завещания, — собрал к себе офицеров и солдат, сведенных воедино из разных разгромленных частей, и сказал им:
— Я могу вас обрадовать проверенным заявлением. Русские уже истощены, и мы получаем возможность собраться с силами, отдохнуть и взять, наконец, Волгу.
А следующим утром Франц Некель был разбужен таким отчаянным грохотом, что грохот этот показался ему чудовищным сном.
На воздух один за другим взлетали блиндажи с солдатами и офицерами только что сведенного полка.
Взлетел на воздух и обер-лейтенант Векер, держа, как утверждает Некель, в руке завещание, которое, наконец, он решил-таки написать. Сам же лейтенант уцелел случайно, засыпанный обломками, и был чрезвычайно обрадован возможностью оказаться в плену.
Чумою были эти люди при жизни!
И, чтоб не разносили чумы, превращены они в трупы и лежат ныне в российских донских полях, дабы своими разбойничьими плечами не заслоняли нам Сталинград и Волгу.
Лежат они и на земле, и в земле.
И видят они своими мертвыми глазами, что рядом с ними лежат десятки тысяч немецких, венгерских, румынских и прочих солдат и офицеров, тех, что шли недавно по Европе и грабили, и насиловали, и вешали, и расстреливали сотни тысяч людей.
Гремит победно по русской земле голос Верховного Главнокомандующего, гремит победно страна, в два месяца уничтожившая сто две фашистские дивизии. Невесело в преступном замке, в который превращена Германия, и бешеный конь войны, не слушая удил, вот-вот бросится в пламя, которое охватит замок, бросится туда, увлекая за собою всадника!..
Чтобы не существовать чуме, обрушилось на врага с силой невиданной, с отвагой необычайной славное советское оружие. Это оно, наше русское оружие, окружило, искромсало и превратило в прах двадцать две немецкие дивизии, зажатые в кольцо под Сталинградом. Только что по всей земле раздались слова «В последний час», подводящие итоги боев под Сталинградом. От двухсот двадцати тысяч отборнейших немецких войск осталось только двенадцать тысяч. И эти двенадцать тысяч близки к могиле. Опускается над разгромленными двадцатью двумя немецкими дивизиями занавес истории, занавес их существования. Встает наша русская слава, наше светлое будущее.
