Чудесный источник (Повести) - Герасимов Евгений Николаевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
На фронт приходило много писем от жен погибших бойцов. Каких только вопросов не задавали солдатские вдовы: при каких обстоятельствах погиб муж, где похоронен, не говорил ли чего перед смертью, не наказывал ли чего сыну или дочери, не оставил ли какой записки. Вызовешь парторга и комсорга, расспрашиваешь их о погибшем человеке, и как обидно за него, если никто о нем ничего хорошего вспомнить не может, и как приятно бывает, если после этого человека слава осталась. Солдату слава очень нужна, с нею легче воевать, нет-нет да и подумаешь: хотя ты и погибаешь, а что-то от тебя все-таки останется, будет жить среди людей, вспомнят тебя люди — тебе слава, а им честь, кто-нибудь да скажет: «А вот как воевали у нас…»
Был у нас в батальоне комсорг, младший лейтенант Вася Болдырев, из лесного техникума на войну пришел. Недели, кажется, не провоевал, а сколько вспоминали бойцы, как он боевые листки выпускал! Не успеет человек отличиться, как о нем уже боевой листок по окопу передают — комсорг тут же, в окопе, написал.
— Вот, — говорили потом бойцы, — комсорг Болдырев агитационно воевал. Его осколком снаряда чуть ли не надвое перебило, а он еще встал и шага два-три вперед сделал.
Мы так именно и ставили задачу перед коммунистами: агитатор — значит, воюй агитационно.
Отличился боец — говорю ему:
— Будешь агитатором.
Боец смеется:
— Да какой я агитатор!
— Хороший, — говорю, — агитатор: воюешь агитационно.
У нас были такие агитаторы, как сержант Давлетханов. Замешкается взвод — Давлетханов вырвется вперед и, пока взвод не догонит его, дерется один, как лев. Думаешь: «Ну, на этот раз Давлетханов пропал — немцы окружили уже его». Нет, взвод рванется к Давлетханову, и не раз, бывало, приносили Давлетханова на носилках — весь в ранах, но живой.
Отправят его в санбат, пройдет немного дней, смотришь — он опять в окопе. Давно ли его на носилках унесли, а он уже бегает. Никогда не ходил, всегда бегал.
— Ты чего прибежал? Смотри, у тебя раны кровоточат.
Прикажешь немедленно возвращаться в медсанбат — пойдет беспрекословно, а завтра опять прибежит. Если услышит, что полк в наступление идет, его хоть веревками привязывай, а все равно не удержать в медсанбате.
Немцы угнали как-то ночью две упряжки санитарных собак, вывозивших на тележках раненых с поля боя.
— Рус, — кричали они, — не догонишь своих собак!
— Врешь, фриц, догоню! — крикнул Давлетханов и один скрылся куда-то в потемках.
Всю ночь пропадал, утром вернулся едва живой — отбил собак, и собаки сами привезли его, раненного, на тележке.
— Наш сержант сам для себя санитарных собак у немцев достал, — говорили о нем бойцы.
Другим общим любимцем был Ни — «русский китаец», как он говорил о себе, студент медфака, юноша исполинского роста. Я часто пел ему песенку о китайчонке Ли. Поэтому его стали называть не Ни, а Ли. Бойцы жаловались, что он демаскирует их своим ростом: встанет как копна, и немец сейчас же начинает бить методическим огнем.
Его ругали:
— Черт тебя возьми, Ли! Спрятался бы ты хоть куда-нибудь, что ли!
Ли добродушно улыбался:
— Да куда я спрячусь? С моим ростом не спрячешься.
Когда мы шли в бой, я говорил ему:
— Будешь со мной.
С Ли в рукопашной не пропадешь. Он хватал немцев на штык и перебрасывал их чуть ли не через себя, как щенят.
Бойцы ему кричали:
— Бей их в левую сторону, там их сердце собачье!
Он увлекался и бил куда попало — и штыком и кулаком. Хватит немца кулаком по голове, тот и не охнет.
Я особенно любил таких, которые увлекаются, хотя самому же приходилось их одергивать. Поработаешь с таким и смотришь — выработался настоящий боец.
Вижу однажды — стоит кто-то во весь рост под огнем метрах в двухстах от немцев и размахивает плащ-палаткой. Не пойму, что случилось, чего он машет.
Потом спрашиваю:
— Что это за сумасшедший махал плащ-палаткой? Неужели жив остался?
Докладывают:
— Это боец Хамсашвили. Увидел какую-то цель, разволновался, что пулеметчики не стреляют по ней, выскочил и давай на виду у немцев вызывать огонь плащ-палаткой. Так поразил немцев, что они стрельбу прекратили, стали из окопов высовываться.
С орловским пополнением к нам пришел замечательный рисовальщик, карикатурист Сережа Орловский. Его рисунки мы передавали из взвода во взвод, из роты в роту, как боевые листки. Я сказал ему:
— А ну-ка изобрази, как Хамсашвили вызывал огонь плащ-палаткой.
Это был самый замечательный рисунок его. Весь батальон хохотал.
Про Хамсашвили говорили:
— Чудак, ничего не признает, по-своему воюет.
А он все-таки одним из первых в своей роте заслужил боевой орден.
Когда у нас пели «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…», я думал про себя: хотя бы поменьше было рек. В наступлении на водных рубежах нам было труднее всего, так как большинство бойцов нашего батальона, уроженцы южных степей, плохо плавали, некоторые совсем не умели, боялись воды.
Первая водная преграда на нашем пути была река Кромка у города Кромы. Мы наступали тогда из района Малоархангельска на Орел с лозунгом, повторявшимся в каждой листовке политотдела: «Наш путь на Орел только через Кромы!» Этот лозунг так засел у меня в памяти, что и сейчас иногда выкрикиваю его во сне. Жена будит и ворчит:
— Ну и дались же тебе эти Кромы!
Речка там была небольшая, чепуховая, по сравнению с теми, которые нам пришлось форсировать потом, но намучились мы на этой Кромке действительно страшно. Мы вырвались вперед без всяких переправочных средств — хотели первыми водрузить в городе давно приготовленный для него красный флаг.
Майор Шишков подгонял нас:
— Чего топчетесь на этом берегу — все уже на том. Тащите связь через реку.
Командир батальона отвечал:
— Румянцев с разведчиками поплыл на тот берег. Противник ведет огонь.
Шишков опять вызывал к телефону:
— Ну, как там Румянцев?
— Вернулся. Вот он стоит мокрый. На том берегу одна наша разведка, больше никого нет. Противник пытается сбросить разведку в воду. Соседи справа еще на этом берегу.
— Как на этом берегу! — кричал Шишков. — Ваш сосед справа уже форсировал реку и наступает на город! Тащите связь.
Комбат смеется, говорит мне:
— Сосед, как всегда, поторопился донести.
— Мы будем первыми в Кромах, — говорю я и бегу перебрасывать роты на тот берег вплавь.
Бойцы толпились у воды, подталкивали друг друга. Некоторые раздевались, теряли в реке обмундирование, потом бегали по берегу голышом. Вовсе не умевшие плавать пытались перейти вброд, захлебывались, тонули, их вытаскивали из воды. Один, маленький толстый боец — Куценко, бывший буфетчик, раздевшись, долго бегал у реки с обмундированием в руках и кричал:
— Я без лодки не могу!
Я сказал ему:
— Лодки остались в парке культуры и отдыха. Садись верхом на пушку.
Мне пришлось тогда раз шесть переплывать с одного берега на другой и обратно: первый раз — с разведчиками, последний — когда тащили пушки на канатах по дну реки и вместе с пушками захлебывающегося Куценко.
Майор Шишков, приехавший на берег в разгар переправы, сказал:
— Ну что, все еще бултыхаетесь в этой луже?
Потом посмотрел на меня, вылезавшего из воды, и приказал комбату:
— Дай Румянцеву стакан водки, а то он свалится с ног.
Мне налили полный стакан.
— Скорей пей, — сказал Шишков, — и тащите связь через реку.
Я выпил стакан до дна залпом и снова поплыл на тот берег. Все-таки мы не сумели первыми вступить в Кромы. Когда, мокрые, мы ворвались в город, там уже был поднят красный флаг.
Батальон капитана Баюка, наступавший с другой стороны, опередил нас. Правда, он поднял флаг, еще ведя бой на окраине, и мы с ним потом спорили, говорили, что он уж слишком поторопился.
После взятия Кром мы подошли к самому Орлу, но тут не повезло всей нашей дивизии. Только мы приготовили красные флаги, как дивизии была дана команда: «Кругом!» Мы думали, что пойдем Брянскими лесами. Я надеялся встретить там кое-кого из своих бородачей-знаменщиков, командовавших партизанскими отрядами. Очень хотелось повидать их, посмотреть, как наши старики воюют. Но Брянские леса остались в стороне. Дивизию повернули к Десне, Днепру, на Украину. Политотдел сменил старый лозунг новым, общим для всех: «Вперед — на Запад!» Мы сразу взяли шире шаг.
