Весь невидимый нам свет - Дорр Энтони (лучшие книги TXT) 📗
Не включая лампу, он находит ее щетку для волос.
– Десять дней, папа?
– Самое большее.
Стены скрипят. Окно в просвете меж занавесок черно: город готовится ко сну. Где-то там скользят над подводными каньонами немецкие подводные лодки, и десятиметровые спруты таращатся огромными глазами в холодный мрак.
– Мы хоть одну ночь провели не вместе?
– Нет.
Его взгляд скользит по неосвещенной комнате. Камень в кармане как будто пульсирует. Что он увидит сегодня во сне, если сможет уснуть?
– Пока тебя не будет, можно мне выйти погулять?
– Как только я вернусь. Обещаю.
Он, как может бережно, водит щеткой по ее мокрым волосам. Окна дребезжат на морском ветру.
Пальцы Мари-Лоры тихо шуршат по домикам. Она повторяет названия улиц:
– Рю-де-Кордьер, рю-Жак-Картье, рю-Воборель.
– Ты выучишь их за неделю, – говорит отец.
Мари-Лора взбирается пальцами на внешние укрепления. Дальше – море.
– За десять дней, – говорит она.
– Самое большее.
Слабейший (№ 2)
Декабрь высасывает из замка весь свет. Солнце, не успев толком выглянуть из-за горизонта, прячется снова. Снег идет, тает, идет снова. На третий раз он уже ложится окончательно. Вернер никогда не видел снежной целины, не испачканной копотью и угольной пылью. Единственные посланцы внешнего мира – редкие птицы, садящиеся на липы за плацем (их сбили с пути штормовые ветры или сражения, а может, и то и то), и два гладковыбритых ефрейтора, которые заходят в столовую примерно раз в неделю – всегда сразу после молитвы, когда мальчики только-только подносят ко рту первую ложку. Они проходят под геральдическими украшениями, останавливаются за спиной у очередного кадета и шепчут тому на ухо, что его отец пал в бою.
А бывает, что староста кричит: «Ахтунг!» – кадеты встают, и в столовую неспешной походкой входит комендант Бастиан. Мальчики молча глядят на еду, покуда Бастиан идет вдоль ряда, ведя по их спинам указательным пальцем.
– Скучаете по дому? Нечего скучать! Фюрер – наш отчий дом. Что в сравнении с этим все остальное?
– Ничто! – кричат мальчики.
Каждый день, в любую погоду, комендант свистит в свисток, и четырнадцатилетки выбегают на улицу. Он высится над ними: мундир на животе натянут, медали позвякивают, резиновый шланг крутится в руке.
– Есть два вида смерти, – говорит комендант, и его дыхание клубится морозным облачком. – Кто-то дерется как лев. А кого-то убить проще, чем вытащить волос из чашки с молоком. – Он обводит взглядом шеренги, помахивает шлангом, драматически таращит глаза. – Как умрете вы, ребята?
Как-то ветреным днем он вызывает из строя Гельмута Рёделя. Гельмут – низкорослый южанин, учится средне, а руки у него постоянно сжаты в кулаки.
– И кто это, Рёдель? По. Твоему. Мнению. Кто слабейший член данного подразделения?
Комендант помахивает шлангом.
Рёдель отвечает без запинки:
– Он, господин комендант.
У Вернера внутри обрывается что-то тяжелое: Рёдель указал прямо на Фредерика.
Бастиан вызывает Фредерика вперед. Если другу и страшно, Вернер этого не видит. Фредерик выглядит рассеянным. Почти философичным. Бастиан вешает шланг на шею и неторопливо трусит по полю, увязая в снегу. Вот уже он не более чем темное пятнышко у дальней ограды. Вернер тщетно пытается поймать взгляд Фредерика – тот смотрит куда-то за горизонт.
Комендант поднимает левую руку и кричит: «Десять!» Ветер доносит только обрывок слова. Фредерик несколько раз моргает, как обычно на уроке, когда к нему обращается учитель. Ждет, когда его внутренняя жизнь догонит внешнюю.
– Девять!
– Беги! – громко шепчет Вернер.
Фредерик хороший бегун, лучше Вернера, но сегодня комендант считает быстрее обычного. Фредерик получил меньшую фору, и ему мешает снег. Он все еще в двадцати метрах от остальных ребят, когда Бастиан поднимает правую руку. Ребята срываются с места. Вернер старается держаться в задних рядах. Винтовки ритмично хлопают их по спине. Самые резвые уже бегут быстрее обычного, как будто им надоело проигрывать.
Фредерик выкладывается изо всех сил. Однако самые резвые мальчишки – гончие, отобранные со всей страны за скорость и готовность повиноваться. У Верне ра такое чувство, что они бегут яростнее, целеустремленнее прежнего. Им не терпится узнать, что будет, когда кого-нибудь догонят.
Фредерик не добегает до Бастиана пятнадцати шагов – его валят на землю. Получается куча-мала.
Толпа сгущается вокруг нее. Фредерик и его преследователи встают. Они все в снегу. Подходит Бастиан. Кадеты окружают своего наставника: все они тяжело дышат, многие упираются руками в колени. Морозные облачка пара сливаются в одно и тут же растворяются на ветру. Фредерик стоит в середине круга и хлопает длинными ресницами.
– Обычно это случается быстрее, – говорит Бастиан ласково, словно обращаясь к самому себе. – Обычно первого ловят раньше.
Фредерик щурится на небо.
Бастиан спрашивает:
– Кадет, ты слабейший?
– Не знаю, господин комендант.
– Не знаешь? – Пауза. В лице Бастиана мелькает неприязнь. – Гляди на меня, когда отвечаешь.
– Одни люди слабы в одном, господин комендант. Другие – в другом.
У Бастиана сжимаются губы и суживаются глаза, лицо наливается медленной концентрированной злостью. Как будто ветер на миг развеял облако – и проступила истинная, изувеченная сущность Бастиана. Он снимает с шеи шланг и вручает Рёделю.
Тот моргает.
– Давай, – говорит Бастиан, словно понукает робкого ученика войти в холодную воду. – Поучи его уму-разуму.
Рёдель смотрит на шланг – черный, метровый, затвердевший от холода. Проходит несколько минут – Вернеру они кажутся часами. Ветер гонит по мерзлой траве султанчики и струйки поземки. Внезапно на Вернера накатывает тоска по Цольферайну, по детским дням, когда он черными от копоти задворками катал сестренку в тележке. Грязь под ногами, хриплые голоса рабочих, мальчишки спят на составленных в ряд кроватях, их штаны и куртки висят на крюках по стене. Фрау Елена идет вдоль кроватей, как ангел, шепчет: «Знаю, холодно, но ведь я здесь, рядом, видите?»
Ютта, закрой глаза.
Рёдель делает шаг вперед и, взмахнув шлангом, бьет Фредерика по плечу. Тот отшатывается. Ветер свистит в траве.
– Еще раз, – говорит Бастиан.
Все странно замедлено. Рёдель размахивается и бьет. Удар приходится Фредерику по скуле. Вернер старается удержать перед глазами образы дома: комнату для стирки, розовые натруженные пальцы фрау Елены, собак в проулке, дым из фабричных труб. Каждая клеточка его тела хочет завопить: «Ведь это же неправильно!»
Однако здесь это правильно.
Всё никак не заканчивается. Фредерик выдерживает третий удар. «Еще!» – командует Бастиан. На четвертый раз Фредерик вскидывает руки, удар приходится ему по локтю, он оступается. Рёдель замахивается снова, Бастиан восклицает: «Нас веди своим примером за собою, о Христос!» – и весь зимний день перекашивается вбок, лопается с треском. Происходящее отдаляется, Вернер наблюдает за сценой словно с другого конца длинного тоннеля: маленькое белое поле, кучка мальчиков, голые деревья, игрушечный замок. Все так же не связано с явью, как истории про эльзасское детство фрау Елены или сказочный Париж Юттиных рисунков. Еще шесть раз Вернер слышит свист рассекаемого воздуха и странно глухой хлопок резины о руки, плечи, лицо Фредерика.
Фредерик может часами бродить по лесу, за пятьдесят метров различать певчих птах по голосам. Фредерик почти не думает о себе. Он сильнее Вернера почти во всем. Вернер открывает рот и тут же закрывает снова. Закрывает глаза, мозг.
Ударов больше не слышно. Фредерик лежит ничком на снегу.
– Господин комендант? – спрашивает Рёдель, тяжело дыша.
Бастиан забирает у него шланг, вешает себе на шею и поддергивает ремень, поправляя брюки на круглом животе. Вернер опускается на колени рядом с Фредериком и поворачивает того на бок. Из носа – а может, из глаза или из уха – течет кровь. А может, отовсюду сразу. Один глаз уже заплыл, другой открыт и смотрит в небо. Следит за чем-то в серой голубизне.
