Секретный фарватер (илл. Г. Яковлева) - Платов Леонид Дмитриевич (полная версия книги TXT) 📗
Шубин вызовет огонь на себя!..
Но он сразу опомнился. «Летучий Голландец» погибнет, и он с ним, пусть так! Но ведь с подводной лодкой погибнет и ее тайна. А тайна, быть может, важнее самой подводной лодки…
3
Чем внимательнее прислушивался он к разговору в кают-компании, тем больше убеждался в том, что так и есть: тайна важнее подводной лодки!
То был очень странный, скользящий разговор. Нечто необъяснимо опасное таилось в начатых и незаконченных фразах, даже в паузах.
Недомолвки, намеки перепархивали над столом от одного человека к другому, как зловещие черные бабочки. И Шубин безуспешно пытался на лету поймать хоть одну из них.
От невероятного напряжения все сильнее разбаливалась голова.
Но распускаться было нельзя. Полагалось глядеть и оба, примечать, запоминать. Стыдно было бы вернуться к своим с пустыми руками!
«А я обязательно вернусь к своим! — со злостью, с яростью повторял Шубин про себя. — Выживу! Выстою! Выберусь наверх!»
Но для этого надо быть начеку, следить за тем, чтобы настоящие мысли и чувства не прорвались наружу!
Он также очень боялся допустить промах в какой-нибудь обиходной мелочи.
Знакомый разведчик рассказывал ему, что у немцев иначе, чем у нас, ведется отсчет на пальцах. Немцы не загибают их, а, наоборот, отгибают и начинают не с мизинца, а с большого пальца. И грозят не так, как мы, — покачивают пальцем не от себя, а перед собой.
Пустяк? Конечно. Но на таком пустяке как раз легко сорваться.
Потом он вспомнил, что выдает себя не за немца, а за финна. Это, конечно, облегчало его положение.
Как выяснилось, никто из подводников не знал по-фински.
— Еще ни разу не был в Финляндии. Я имею в виду: внутри Финляндии, — сказал Курт, обернувшись к Шубину. — Говорят, ваши девушки красивы. Длинноногие, белокурые?
— Напоминают норвежек, — заметил Готлиб.
— Но их ты тоже не видел, хотя бывал в Норвегии, — с каким-то злорадством вставил доктор.
— Вы счастливец, Пирволяйнен! — продолжал Курт, не обращая внимания на доктора. — Теперь вам предоставят отпуск. Если вы захотите, то сможете съездить в Германию. Вы бывали в Германии?
— Он бывал у нас в Гамбурге, — объявил Готлиб. — Он знает песенку гамбургских моряков «Ауфвидерзеен». Шубин поежился. Разговор приобретал опасный крен. Рыбьи хари выжидательно повернулись к нему. Курт поощрительно улыбался. Губы у него были очень красные, словно вымазанные кровью.
— Это красивая песенка, — подтвердил доктор. — Ее прет Марлен Дитрих. Вам нравится Марлен Дитрих?
Шубин не успел ответить. Его засыпали вопросами.
Какие новинки видел он в гамбургских кино? Что носят женщины в этом году: короткое или длинное? Говорят, в моде снова черные ажурные чулки? В какой гостинице он останавливался и пил ли пиво в бирхалле?
Даже неразговорчивый Венцель спросил, не бывал ли он в Кенигсберге.
Шубин хотел было дерзко ответить: «Еще не бывал. В конце войны надеюсь побывать», но Франц сказал:
— Не надоедайте нашему гостю! Он может подумать, что вы целую вечность не бывали в Германии.
— О, Пирволяйнен! — Курт капризно оттопырил красные губы. — Мы надеялись, что вы поделитесь с нами новостями. Но вы какой-то малоразговорчивый, апатичный.
— Все финны стали апатичными, — изрек Готлиб. — Их надо бы растормошить! Не возражаете?
Он ободряюще подмигнул и захохотал, отчего щеки его отвратительно затряслись.
Курт торопливо допил кофе и встал:
— Прошу разрешения выйти из-за стола! Командир приказал сменить Рудольфа.
Франц молча кивнул.
Убедившись, что из гостя не выжать больше ничего, его перестали втягивать в разговор.
Шубин вяло прихлебывал свой кофе. Что-то неладное творилось с головой. Временами голоса немцев доносились как будто из другой комнаты. Он не понимал, о чем они говорят. Потом сознание снова прояснялось Мысль работала четко, только в висках оглушительно барабанил пульс.
Он отметил, что справа от него очутился новый сотрапезник. Это, вероятно, был Рудольф, сменившийся с вахты.
Новый провал в сознании. Вдруг до Шубина дошло, что за столом ссорятся. Виновником ссоры был доктор. И Шубин не удивился этому.
Настроение в кают-компании беспрестанно, скачками, менялось. Смех чередовался с возгласами раздражения, странная взвинченность — с сонливостью. Иногда тот или иной сотрапезник вдруг умолкал и погружался в свои мысли.
Неизменно оживленным был только доктор. Но это было неприятное оживление. Доктор разговаривал с каким-то «подковыром». Главной мишенью для насмешек он почему-то избрал молчаливого Венцеля.
— Я запрещаю тебе называть ее Лоттхен! — неожиданно крикнул Венцель.
— Но ведь я сказал: фрау Лотте! И потом, я не сказал ничего обидного. Наоборот. Признал, что Лоттхен… фрау Лотте, извини… очень красива, а дом на Линденаллее чудесен. Я сужу по фотографии, которая висит над твоей койкой.
— Дети, не ссорьтесь! — благодушно сказал Готлиб.
— Я просто выразил сочувствие Венцелю. Я рад, что у меня нет красивой вдовы, то бишь жены, еще раз прошу извинить. Дом с садом, заметьте, отличное приданое! Мне вдруг представилось, как после победы Венцель возвращается к себе на Линденаллее и видит там какого-нибудь ленивца, всю войну гревшего себе зад в тылу. И этот ленивец, вообразите себе…
— Замолчи! — Венцель со стуком отодвинул от себя тарелку.
— Ну, ну! — предостерегающе сказал Франц. — Можете ссориться, господа, если это помогает вашему пищеварению, но ссорьтесь тихо. Русские над нами.
Гейнц замолчал, не переставая криво улыбаться.
— Таков наш Гейнц, — пояснил Шубину Готлиб. — Если он не будет иронизировать за столом, желудок его перестанет выделять сок.
Чтобы не видеть перекошенных лиц своих сотрапезников, Шубин поднял взгляд на картину, которая так удивила его вначале.
Было в ней что-то фальшивое, неправдоподобное, что резало глаз моряка.
Один корабль убегал от другого, двигаясь по диагонали из левого верхнего угла картины в ее правый нижний угол. На море бушевал шторм. Тучи низко висели над горизонтом. Написано толково, спору нет, в особенности хороши эти лиловые тучи, которые хвостами касаются гребней волн.
Что же нехорошо в картине? Пологие, грозно перекатывающиеся валы? Шубин недавно качался на таких валах, чудом избежал гибели.
Нет, дело в другом.
Камни! За пределами картины, ниже правого ее угла, торчат камни. Шубин угадал их по пенистым завихрениям и тому особому, зеленоватому цвету воды, какой бывает у берега.
Несомненно, чуть правее и ниже рамы — камни!
— Пирволяйнен!
Он огляделся. За столом молчали и смотрели на него.
Полундра! Опасность!
— Нравится картина? — Франц показал свои щучьи зубы.
— В общем, как будто на месте все, — подумав, сказал Шубин. — Но есть недоработки.
— Какие?
— Корабли я бы убрал.
— Почему?
— Ну как же! С полными парусами — прямехонько на камни! Паруса скорее долой, класть право руля!
— Где же видите камни?
Шубин привстал и ткнул пальцем в переборку, чуть пониже рамы. Потом немногословно объяснил насчет цвета воды и пенных завихрений.
— Не имеет значения, — успокоительно сказал Гейнц. — Первый корабль — призрак. Камни не страшны ему.
— Значит, второму отворачивать. Или второй корабль тоже призрак?
— Нет. Просто скован таинственной силой, не может сойти с гибельного фарватера.
Шубин недоверчиво пожал плечами.
— Для летчика вы неплохо разбираетесь в бурунах, — сказал Франц, прищурившись.
Опять: полундра!
Шубин стиснул кулаки под столом. И к чему он брякнул об этих камнях?
Ну-ка, ответ! И побыстрее!
Он нашелся.
— До войны я плавал на торговых кораблях, — пояснил он, стараясь говорить возможно более спокойно и медленно. — Ведь у нас, в Финляндии, каждый третий или четвертый — моряк.
Ложечки снова мирно зазвенели в стаканах. Разговор за столом возобновился.
