Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович (читать книги без .TXT, .FB2) 📗
— Фронтовой?
— Нет, школьный.
Кузнец помолчал, видно думая о чем-то, потом полез в карман и вытащил две тридцатки.
— Рисковый ты парень… Хотя рука у тебя ничего. Был миг, когда засомневался я. Но у меня же вес. Килограммов на тридцать больше тебя тяну, наверно. Весом и взял. Держи, опохмели друга, — и он протянул Володьке деньги.
— Спасибо… Спасибо, — дрогнувшим голосом сказал Володька и бросился к Тальянцеву. — Бери покупай.
Тот удивился, но деньги взял и к буфету. Володька вернулся к столику.
— Где в войну служил? — спросил кузнец.
— В пехоте… Одно время разведвзводом командовал.
— Ого, — протянул кузнец. — Значит, там силенки и поднабрался.
— Там…
— Может, сам выпить хочешь? — совсем размяк кузнец.
— Нет.
Подошел Тальянцев со стопкой водки и маленькой кружкой пива. С жадностью выпил. Прошла землистая бледность, отвердел взгляд, высокомерно задралась голова.
— Поблагодари дружка-то, — сказал кузнец.
— Разочтемся мы… И с вами я рассчитаюсь. Будьте завтра в это же время, — сказал Тальянцев сухо.
— Не будет меня в это время… Ну, бывайте, хлопцы… — он забрал с собой остатки закуски и вышел из пивной.
— Мужик каков! — кивнул вслед кузнецу Володька. — Я думал, бить начнет.
— Ну, бить я ему не дал бы, — сказал Левка, хлопнув себя по заднему карману, и Володька понял, что там пистолет.
— Не сдал?
— У меня именной… — небрежно бросил тот. — Спасибо, малость полегчало.
— Ты что, сейчас здорово закладываешь? — спросил Володька, но сразу по выражению Левкиного лица понял — не надо было.
— С чего это решил? — процедил Левка. — Просто перебрал вчера.
— Ничего я не решил, спросил только.
— Спросил? — протянул тот. — Думаете все, пропадет Тальянцев? Не из такого я материала. Понял?
— Кто это «все» так думают?
— Думают… некоторые. Дескать, взлетел высоко — сильнее брякнется. Знаю я. Завидовали мне многие, Володька. Сейчас радуются.
— Про кого ты, Левка?
— Знаешь, про кого… Деева в баре видел. Ухмыляется так противно. Сам еле до лейтенанта дотянул, а тоже мне — оставлю след в архитектуре… Ни фига он нигде не оставит.
— Брось, Левка, кажется тебе это. Закуришь?
— Давай, — Тальянцев прижег папиросу, жадно затянулся. — Вообще-то, Володька, я же на войне хозяином был. Понимаешь? Но не только это. Я себя на месте чувствовал. По мне все было — и напряжение дьявольское, и мгновенные поиски решения боевой задачи, и риск… Полной жизнью я жил. На всю железку. Ну а сейчас… — он безнадежно махнул рукой. — Люсю мою помнишь?
— Конечно.
— Бросила! Как в запас уволили, так и ушла. В погонах я ей был нужен, вот что! А уж слова какие говорила, вилась вокруг меня, как змея, — он резко кинул окурок и растоптал.
— И черт с ней! — сказал Володька.
— Не получается… Вот барахло разное продам и махну к ней в Молдавию… — он посмотрел на Володьку, криво усмехнулся. — Что, не похоже на меня?
— Не похоже.
— Сам диву даюсь. Как опоила чем… Из-за нее и с армией… Ну, пока, — резко и неожиданно сказал он, круто повернувшись.
В этот вечер, выйдя из дома, чтоб пойти к Майке, Володька неожиданно столкнулся с Толькой Лявиным. Тот был обстрижен под машинку, лицо опало, скулы подвело, но взгляд плутоватых глаз бодр.
— Все в порядке? Отпустили? — спросил Володька.
— Пока на поруки, но, думаю, обойдется… Сейчас на адвоката деньги собираю. Знаю, у тебя нет, но может, у кого из знакомых. Отдам точно.
— Нет, Толя, у меня таких знакомых, к сожалению.
— Вообще-то я наберу, конечно… Ты как узнал про меня?
— Буфетчица сказала…
— Она меня и заложила! Но про нее тоже материальчик есть, поплачет еще…
— Значит, думаешь выкрутиться?
— Выкручусь… Доказанных фактов-то нет. Адвоката надо ловкого. — Толик помолчал, вытащил папиросы, предложил Володьке. — Ну а ты куда?
— В полиграфический перевелся… Скоро занятия.
— Значит, пять лет лапу сосать? — усмехнулся Толик. — Нет, такое не по мне. После этой войны пожить хочу. Я же постарше тебя на два годка, двадцать семь стукнуло, а жизни пока не видел.
— Веревочка, Толька, недолго вьется, — заметил Володька.
— Кто как сумеет… Я неопытный еще, вот и промазал, да и спешил. А зарываться нельзя, помаленьку надо. Знаешь, «жадность фрайера сгубила»? Это надо завсегда помнить. Ну и с людьми, конечно, обхождение блюсти, чтоб не обижались… Вот так, без спешки годиков через пять можно и в директора ресторана выйти… Ну, конечно, придется торговый техникум заочно кончить…
— Целая программа-максимум.
— А что, каждый тоже свою пятилетку должен иметь, — ухмыльнулся Толик.
— Ну, валяй, — сказал Володька на прощание…
С Майей он встретился на Колхозной и пошел провожать ее до дому.
— Если мамы нет, тогда зайдем, посидим… Ужином тебя угощу, — сказала она, беря его под руку.
Но Майкина мать оказалась дома.
— Может, еще пройдемся? — предложил Володька.
— Устала я. Постоим, покурим… — она помолчала немного, потом спросила: — Что у тебя с Тоней?
— Я же рассказал тебе.
— Но я думала… — она не закончила, поглядела на Володьку и грустно протянула: — Да, прошлое не возвращается. Я поняла это. А ведь хотела возвратить, и ничего не по-лу-чи-лось… — четко отделила она слоги.
— Получилось, Майка. Мне хорошо с тобой…
— Правда? — радостно спросила она. — А помнишь, как не принял меня вначале? «Как это в войну можно хорошо жить?!» — повторила его слова и рассмеялась.
Улыбнулся и Володька… Прошло около трех месяцев после его возвращения в Москву, а сколько всего уже случилось, подумал он. Они докурили, попрощались, и Володька направился домой.
На углу Колхозной увидел Лелю. Она была не в военном, а в каком-то дешевеньком, но милом платьице и в туфлях на высоком каблуке. Шла с подругой, оживленно болтая, а около них брел малость подвыпивший лейтенант простецкого вида, пытающийся, видно, заговорить с ними и познакомиться, но делавший это неумело, неуклюже от стеснительности, и Леля с подружкой что-то острили в ответ, смеялись, а лейтенант туповато улыбался, не постигая, наверно, блеска острот московских девиц.
Увидев Володьку, Леля отвернулась, сделала вид, что не заметила, и прошла мимо. Он не стал ее останавливать, но, обернувшись, поглядел вслед. Она шла, цокая каблучками, смело покачивая бедрами… Увалень лейтенант сделал попытку взять ее под руку, но она увильнула, что-то сказала, и девушки громко рассмеялись, а лейтенант обиженно пожал плечами, но не отставал.
Тут Леля повернула голову и, заметив, что Володька стоит и смотрит на них, вдруг совсем по-девчоночьи состроила гримаску и… показала язык. Володька рассмеялся — ожила Лелечка. Ему стало как-то легко на душе, будто сбросил что-то, и, пожалуй, впервые за эти месяцы он так ясно, радостно ощутил, что война-то позади и что впереди целая жизнь, в которой обязательно все будет хорошо…
~~~
И, когда на другой день утром ему позвонил Коншин и предложил сходить в Третьяковку, он с радостью согласился, удивившись, как же ему раньше не пришло это в голову, он так любил Третьяковку и часто ходил туда до армии.
— Ты часто, а я каждую неделю, — ответил Коншин.
Они встретились на Колхозной и пошли к Кировскому метро. По дороге Володька спросил:
— Неужто каждую неделю ходил? Зачем?
— Понимаешь, Третьяковка меня как-то тревожила, вдохновляла. Приходил домой и сразу за холст и масло. Аж дрожал, так хотелось писать, запах масляных красок вдыхал, как амбру. — Коншин засмеялся.
— Раз так, тебе в Суриковский надо было.
— Я сдавал туда. Не прошел. Рисунок у меня слабый. С натуры рисовать не любил, все больше фантазировал…
— Что же фантазировал?
— Разное, — опять засмеялся Коншин. — Когда гоголевский «Портрет» прочел, наверно, года два старика этого писал, с глазами его мучился. А после Герцена, где, помнишь, он о взгляде Николая I писал, стал императора изображать с его змеиным взглядом. Конечно, не получилось, мальчишкой же был. Надо бы с натуры побольше писать, а мне скучно — всякие там античные головы или натюрморты… Короче, брался за многое, а ничего не заканчивал. Вроде Райского из «Обрыва»…
