Набат - Цаголов Василий Македонович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

Собравшись с мыслями, тамада предложил выпить из турьего рога за бригадира.

— Ты не из моего рода, Тасо. И в Цахкоме ты появился недавно, кажется, лет двадцать назад, — тамада медленно поднялся.

Встали все сидевшие за столом, умолкли голоса.

— Но ты для нас роднее брата родного. С нами делил и наше горе, и наше счастье. Всего у нас хватало…

— Спасибо, — у Тасо дрогнул голос.

— Никогда раньше я не говорил о тебе так много ни в глаза, ни за глаза. Мне не вечно ходить по земле, хочу, чтобы люди знали, что я думаю о тебе.

Старик отпил из рога и передал Муртузу со словами:

— Ай, мой младший, где ты? Понадобилась мне твоя голова.

— Ты произнес красивые слова, а рог оказался у меня, — воскликнул Муртуз, надвинул шапку поглубже.

— Одному из нас надо оставаться трезвым, — пошутил тамада. — Лучше, если это буду я.

Произнесли тосты и за строителей, и за Гришу…

Потом Дзаге открыл танцы, пригласив жену, а внучка Фатима играла на гармонике.

Веселились цахкомцы, и только Буту с Асланбеком уединились, смотрели со стороны на веселье. Буту ждал, когда Фатима передаст гармонь одной из подруг. Тогда он пригласит ее на танец; Асланбек же последний год, с тех пор как арестовали Хадзыбатыра, не помнит, когда и повеселился бездумно.

Распорядитель танцев, похлопывая себя по ноге кнутовищем, повелительно призывал:

— Дружней бейте в ладоши! Фатима, не слышно гармошки. Прошу гостя на один танец.

Гриша не заставил уговаривать себя, вылетел птицей в круг, будто ждал этого момента. Застыл на носках, потом закружил на месте. Любуясь им, Буту подумал о том, кого из девушек он выберет. Гость остановился перед Фатимой в почтительной позе: приложил руку, к сердцу, склонил голову. Тише хлопки, замерло, но тут же радостно забилось сердце Буту: Фатима отказала даже гостю. Но что это? Умолкла гармонь… Фатима передала ее подруге и вышла в круг. Качнулась земля под ногами, чтобы не видеть, как танцует любимая девушка, он покинул танцы. За ним последовал Асланбек, нагнал, участливо взял под руку. Шли молча. Они с детства понимали друг друга без слов.

На следующий день Асланбек проследил, когда Гриша направился в школу, и тоже пришел туда.

Застал прораба за работой: Гриша вкручивал в люстру электрические лампочки. Положил Асланбек руки на подоконник и вприщур наблюдал за ним с улицы.

— О, привет!

Гриша заметил его и спрыгнул со стола.

— Здравствуй, — буркнул Асланбек.

— Ты что, того?

— Иди сюда, — позвал Асланбек. — Твоя тропинка в городе осталась. Понимаешь?

— Нет.

Гриша уперся локтями в подоконник.

— Фатима — невеста Буту! — выпалил Асланбек.

Засмеялся раскатисто Гриша:

— Ну и хорошо. Она красавица!

— А ты…

— Что я?

— Почему танцевал с ней?

— А-а, вот ты о чем.

— Жениться хочешь?

— Да меня, брат, в городе первая девушка ждет не дождется. Ну и фантазеры, как погляжу на вас.

— Не врешь?

Асланбек схватил Гришу за грудки, притянул к себе:

— Посмотри на меня.

— Смотрю.

Отпустил его Асланбек:

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Что ошиблись мы с Буту. Понимаешь, когда человек любит, он как будто пьяный. Ты прости меня.

— Ладно…

— Нет, так нельзя… Ты простил?

— Да будет тебе.

— Ты обиделся…

— Объяснились и все тут.

Гриша хлопнул по плечу Асланбека.

— Плохо получилось, очень, — все еще сокрушался Асланбек.

— Кончай убиваться по-пустому, — Гриша перемахнул через окно на улицу.

— Ты настоящий мужчина.

— Сам знаю, слушай, ты вот что скажи… Какого черта не переберетесь в долину? — переменил разговор Гриша. — Вас тут с гулькин нос, а школу подай, радио тяни за тридевять земель. Теперь Тасо требует электричество.

— А ты как думал?

— Да я бы вас за одну ночь перевез отсюда.

— Нет, так нельзя.

Асланбек оглянулся на снежные вершины:

— Какая у нас красота! Выше аула только небо и солнце.

— Да в долине…

— Подожди! Слышишь, как воздух звенит?

— Нет!

— Эх ты…

— А у нас трамвай грохочет.

— А у нас ишак кричит! — теперь уже Асланбек хлопнул Гришу по плечу. — Молодец!

Гриша улыбнулся.

— Не захвали.

— По-осетински говоришь, наши обычаи хорошо знаешь.

— Родился…

— Все родились. А вот душа у тебя не такая, как у горца.

— Понятное дело.

— На этой земле похоронены мои предки, здесь я родился! Как я брошу это? В городе хорошо, а здесь еще лучше. Не веришь — спроси людей.

— Родина, значит. Это верно…

— Скалы, река, пропасть, родник, дуб, небо, все кругом… Как тебе объяснить? Они — это я! Скажи, из самого себя можно выскочить? Фу, запутался.

— Переехать вам все равно надо. Слушай, Асланбек, ты мне скажешь откровенно…

— Скажу…

— Нет, ты положа руку на сердце. Если бы ты был на моем месте и тебе…

Насторожился Асланбек.

— И полюбил бы ты Фатиму, а я бы…

Прищурил глаза Асланбек, воткнул руки в бока.

— А я бы за друга хлопотал перед тобой. Как бы ты поступил?

Задумался Асланбек, посмотрел на Гришу:

— Не уступил бы!

— Вот видишь! А мне не разрешаешь даже смотреть на Фатиму.

— Подожди, не спеши. Плохой человек не уступит, а мужчина подумает. На голове у него шапка для чего?

— Нет, брат, видно, и вправду говорят: «Своя рубаха ближе к телу».

Засмеялся Асланбек, подбоченился, посмотрел на аул.

…Во всей Осетии не было другого аула, расположенного так высоко в горах. Но цахкомцы, влюбленные в свой аул, не чувствовали себя оторванными от остального мира. Начиная с весны и до снегов, раз в неделю на знакомой всему ущелью серой унылой лошадке со впалыми боками бригадный учетчик привозил из районного центра почту. В небольших хордзенах [34] лежали местные газеты, реже — журналы, которые правление выписывало на бригаду, да еще получал «Правду» сам бригадир Тасо.

Иногда из хордзенов извлекали письмо, и, прежде чем вручить его адресату, бригадир изучал на нем штемпеля и обратный адрес, а при удобном случае его читали всем аулом. Дело в том, что цахкомцев, живущих в городе, в те времена считали по пальцам, и поэтому всем было интересно знать, как земляки живут там, где нет ни гор, ни быстрых рек…

Случалось, летом в Цахком добирался городской лектор, и для аульцев наступали бессонные ночи: цахкомцы слыли любознательными и потому терпеливо слушали, задавали много вопросов, порой таких, что не всякий лектор мог на них ответить, и тогда аульцы недовольно цокали языками, качали головами, мол, не могли в городе подумать и прислать настоящего ученого.

Приезжало по какому-нибудь поводу и районное начальство, с ним чаще встречались мужчины. Собравшись на нихасе, они спорили, что-то горячо доказывая друг другу, а потом затянувшийся разговор переносили за стол. Гостеприимные цахкомцы резали барана, и Дзаге произносил витиеватые тосты.

Пожалуй, никого другого здесь не ждали с таким нетерпением, как киномеханика, и не было для аульцев желаннее гостя. В те вечера, когда в аул привозили кинокартину, стена бригадного дома превращалась в экран, а из-под навеса выволакивали длинные скамьи, старики занимали места в первом ряду, позади усаживались остальные. Цахкомцы молча смотрели фильм, но стоило ему закончиться, как Дзаге тут же через кого-нибудь из младших призывал киномеханика, и тот, выключив движок, грохотавший на все ущелье, являлся к нему. Дзаге, уважаемый не только в своем ауле человек, вставал, приложив руку к сердцу, говорил как равному: «Во имя отца твоего, прошу тебя, не поленись показать нам еще раз эту картину». Киномеханик, хотя и имел строгий запрет не крутить ленту дважды в одном ауле, не смел, однако, отказать. И тогда снова устало стучал движок, пугая тишину, и картина заканчивалась далеко за полночь…

А если старикам нечем было заняться, то они вели неторопливые разговоры, перебирая свое прошлое, осуждая теперешних молодых, не умеющих и в седле сидеть.