У «Волчьего логова» (Документальная повесть) - Кугай Петр Трофимович (читать книги txt) 📗
О том, что раненые находятся в хате Томчука, в селе, кроме Кати Белой и Кати Черной, ни одна живая душа не знала. Даже родным ничего не говорили.
К Волынцу очень привязались дети Томчука. Их было трое: десятилетняя Катя, восьмилетняя Ганя и шестилетний Павлик. Томчук перед войной овдовел, за детьми ухаживала его мать — старая, немощная женщина. Она из-за недостатка сил, Иван Павлович из-за нехватки времени очень мало занимались детьми. А Петро рассказывал им бесконечные сказки, которые тут же сочинял, объяснял в доступной для них форме, почему идет война и кто за кого воюет, сочинял стихи и песенки, выдумывал всякие забавы, делал игрушки.
Так они прожили больше десяти дней. Но каждый день пребывания раненых в селе был сопряжен с большим риском. Едва поправился Саша Блохин, его забрали в отряд. Потом Сергей с Игорем приезжали за Волынцом. Но привезенные ему сапоги оказались тесными. Сергей предложил брату свои сапоги. Но Петро отказался.
— Еще не хватало, чтобы ты простудился. В другой раз заедете.
У Довганя положение было серьезное: беспокоили мелкие осколки, глубоко засевшие в ноге. Его Игорь отвез к Марфе Давыдовне. Вечерком подошел Аникеев и оказал партизану помощь.
После ухода Аникеева Довгань собрался было снова лезть на чердак, чтобы подремать до вечера, но в это время увидел на улице знакомую фигуру Григория Блохина. Марфа Давыдовна еще ночью, едва Петро с Игорем переступили порог ее хаты, со слезами рассказала, что Митю Блохина замучили в гестапо. А Гришу выпустили. Только он какой-то «не такой» стал…
Тогда Петро так и не понял, каким именно стал Григорий. И теперь со смешанным чувством любопытства и волнения ждал, когда тот войдет в хату.
Вот он скрипнул входной дверью и переступил порог. Поздоровался и устало опустился на стул. Марфа Давыдовна ушла, чтобы дать возможность мужчинам переговорить. Довгань не узнавал Григория. Он привык его видеть подтянутым, собранным, сильным. А теперь перед ним сидел обмякший, раздавленный человек с пустыми, поблекшими глазами. Довгань стал его расспрашивать, кто их пытал, какими сведениями интересовались фашисты, каким образом ему удалось вырваться.
— Не беспокойся… Я никого не выдал… А больше не спрашивай. — И вдруг сорвался, хриплой скороговоркой, глотая окончания слов, стал говорить: — Что они делали, что они делали! Вы как хотите, а я не могу больше, не могу больше! Ну почему они меня не убили! Я никогда ни о чем так не мечтал, как о смерти…
Григорий умолк, нахмурился, а потом встал и, не сказав ни слова, вышел из дому.
Довгань еле дождался сумерек. Он знал, какими дорожками ездит Игорь, и, с трудом доковыляв до кустиков, стал ждать. Он был рад, что благополучно выбрался из дома Марфы Давыдовны. Ведь Григория выпустить могли только с одной целью — выследить круг его знакомых.
Игоря пришлось ждать долго. Наконец он приехал, помог Петру сесть в сани.
— Сегодня утром двое наших пропали, — сказал он.
— Как пропали?
— А так… Послал Мессарош их за чем-то в Калиновку. Троих: Колю — военнопленного, с аэродрома который, Леню Толстихина — эвенка, и Герфана Кильдиярова — татарина. Ни одного местного с ними. Ну, хлопцы и заблудились в лесу. А потом заспорили. Леня говорит, что надо налево идти, а те двое — направо. В общем, так и не договорились. Разошлись в разные стороны. Леня пришел в отряд, а те двое где-то еще блукают…
— А еще какие новости? Ты что-то недоговариваешь.
— Да… понимаешь, по селу пошел слух, что тебя убили. Откуда? Не знаю. В общем, твоя мать ходит по селу как вроде того… не в своем уме. Плачет, у всех спрашивает, собирается завтра в гестапо пойти. Там, говорит, все знают, может, хоть мертвого разрешат последний раз посмотреть, может, похоронить отдадут.
Петро представил себе, как ходит по селу безутешная мать, представил себе, к чему это может привести, и сказал:
— Завези меня, Игорь, домой. Я день у матери побуду, а вечером сам доплетусь до Томчука. Мне бы еще хоть денечек-два отлежаться.
Игорь подъехал к довганевскому саду.
— Иди по тропе. Чтоб следов не было, — посоветовал Петру и покатил дальше.
Довгань постучал в окошко. Поднялась занавеска, и показалось усатое лицо отца. Луна светила вовсю, и разглядеть контуры фигуры человека было нетрудно. Занавеска опустилась. Петро прошел к сеням. Он слыхал, как открывалась дверь из комнаты, как лязгнул засов. Отец дал ему руку, помогая переступить порог. И все молча.
И вдруг из-за его спины мать:
— Сынок! Живой!
Дед Трофим зажал ей ладонью рот и оказал шепотом:
— Ну что ты! Разве можно шуметь!
— Петя! — уже, прошептала мать. — Сыночек…
Она провела его в комнату, помогла раздеться, потом спохватилась и стала выставлять на стол ужин. Сама села в углу, подперла щеку рукой и все смотрела на сына. Как он ест, как разговаривает с отцом.
Завесив детскую кровать, она растопила печь, сняла все с сына, дала ему взамен кожух. Она стирала, маячила по комнате, подавала на стол, а глаза все время были прикованы к Петру. И все, что делала, делала незаметно, молча, не мешая мужскому разговору. Петро, например, стягивал рубашку, не глядя подавал ее матери, а сам в это время или что-то говорил, или слушал, что говорит отец. И такой уют в душе у Петра, такое спокойствие…
Где-то перед утром, надев чистое отцовское белье, Петро завернулся в кожух и полез на чердак спать. Все его вещи мать убрала с глаз — на всякий случай.
Разбудили Довганя выстрелы. Прислушался… Вспорола тишину пулеметная очередь. Стреляли, судя по всему, в селе. Петро кубарем скатился с чердака и запрыгал на одной ноге от боли. Прыгал на одной — болела другая. Быстро стал собираться. Это или облава, или кого-то из партизан преследуют.
— Не спеши, — сказал отец, — я выйду посмотрю. Если вздумаешь бежать, лучше сразу через улицу и по садам в лес. Но пока подожди.
Вернулся он побледневший, озабоченный.
— В селе фашисты. Надо бежать.
— А где стреляют? — опросил Петро.
— Не знаю. На краю села. Под лесом. Бежать надо немедленно.
В это время распахнулась дверь, и в хату влетела Катя Белая.
— Ой, тетя Юзя, беда! Немцы окружили Томчукову хату. А ведь там и Волынец, и ваш Петро. Отстреливаются.
— Как хату Томчука? — выбежал из комнаты Петро. — О ней ведь никто не знал.
— Ты?.. — Катя посмотрела на Петра и не могла сказать ни слова. Потом бросилась к нему, схватила за руки, как бы удостоверилась, что это он тут.
— Так кто же у Томчука? — спросила Катя.
— Петро Волынец… Но что случилось?
— Говорят, немцы кого-то из партизан поймали. Вроде бы Герфана. Он всех и выдает.
Петро сразу же вспомнил рассказ Игоря. Значит, те двое партизан, которые, заблудившись, не захотели идти с Леней Толстихиным, попали к немцам.
Петро еще не знал, что попался только Герфан. Вместе с Колей — бывшим военнопленным, они блукали по лесу до темной ночи. А потом решили сесть под деревом и передремать до утра. Но когда рассвело, оказалось, что спали они в двух метрах от изгороди немецкого военного хозяйства. Часовые их заметили и схватили. Коле удалось вырваться, но его скосили автоматной очередью. А Герфана взяли. На первом же допросе он не выдержал. Стал выдавать товарищей. Многих партизан и подпольщиков он не знал вообще, а других знал по кличкам. Поэтому немцы искали в селе Катю Белую и Катю Черную. Они арестовали многих Кать. А хату Томчука Герфан указал как одну из явок.
— Бегите, — сказал отец, — вот сейчас. Может быть, в этих минутах ваше спасение.
— Как же бежать? — всполошилась мать. — Он еле ходит!
— Жить захочет — побежит, — сказал отец. — А ты, Катя, домой уже не заходи.
В селе гремела беспорядочная стрельба. Катя и Петро, петляя меж хатами и выбирая глухие закоулки, вырвались из села в сторону Калиновки. Путь к лесу был отрезан.
Они вышли в поле, еще голое, не засеянное, где ни подсолнуха, ни кукурузного стебля, чтобы укрыться. Довгань опирался на Катино плечо, морщился от боли.
